В любви нет страха, но совершенная любовь изгоняет страх, потому что в страхе есть мучение.
Первое послание Иоанна, IV, 18
Русь! Русь! — Открыто-пустынно и ровно все в тебе; — ничто не обольстит и не очарует взора. Но какая же непостижимая, тайная сила влечет к тебе? Почему слышится и раздается немолчно в ушах твоя тоскливая, несущаяся по всей длине и широте твоей, от моря до моря, песня? Что в ней, в этой песне? Что зовет, и рыдает, и хватает за сердце?
— Русь! Чего же ты хочешь от меня? Какая непостижимая связь таится между нами? — Что пророчит сей необъятный простор? Здесь ли, в тебе ли не родиться беспредельной мысли, когда ты сама без конца? Здесь ли не быть богатырю, когда есть место, где развернуться и пройтись ему?
Гоголь
Драматическая поэма
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
Герман.
Елена, жена Германа.
Мать Германа.
Друг Германа.
Монах.
Фаина.
Спутник Фаины.
Коробейник.
Толпа.
Первая картина
Северный апрель — Вербная Суббота.
На холме — белый дом Германа, окруженный молодым садом, сияет под весенним закатом, охватившим все небо. Большое окно в комнате Елены открыто в сад, под капель. Дорожка спускается от калитки и вьется под холмом, среди кустов и молодых березок. Другие холмы, покрытые глыбами быстро тающего снега, уходят цепью вдаль и теряются в лысых и ржавых пространствах болот. Там земля сливается с холодным, ярким и четким небом. — Вдали зажигаются огоньки, слышен собачий лай и ранний редкий птичий свист. На ступенях крыльца, перед большим цветником, над раскрытой книгой с картинками, дремлет Герман. Елена, вся в белом, выходит из дверей, некоторое время смотрит на Германа, потом нежно берет его за руку.
Елена
Проснись, Герман! пока ты спал, к нам принесли больного.
Герман (в полусне)
Я опять уснул. Во сне — все белое. Я видел большую белую лебедь; она плыла к тому берегу озера, грудью прямо на закат…
Елена
Солнце на закате и бьет тебе в глаза: а ты все спишь, все видишь сны.
Герман
Все белое, Елена. И ты вся в белом… А как сияли перья на груди и на крыльях…
Елена
Проснись, милый, мне тревожно, мне тоскливо. К нам принесли больного…
Герман (просыпается)
Ты говоришь — больного? Странно, отчего к нам? Ведь здесь никто не ходит, дорога упирается прямо в наши ворота…
Елена
Он совсем больной, какой-то прозрачный, ничего не говорит… только посмотрел на меня большими, грустными глазами. Мне стало жутко, и я разбудила тебя…
Герман
Почему только его принесли сюда, когда к нам нет дороги…
Елена
Милый мой, мне странно, мне дивно, точно что-то должно случиться… Взгляни на него, Герман: он лежит у меня в комнате, на маленьком диване. Точно ангел с поломанным крылом.
Герман
Это сны продолжаются.
Елена
Не сны, Герман, а явь. Это страшнее снов. Только бы не заговорил. Точно он пришел звать меня из жизни…
Герман
Не надо так думать, Елена, не бойся. А то и я испугаюсь. Когда живешь уединенно, самые маленькие события кажутся большими… Ведь ничего не случилось, милая. Да и что может случиться?
Елена
Пойди к нему, Герман. Взгляни — и возвращайся ко мне. А если он станет говорить, — не слушай.
Герман
Но ведь ты говоришь, он больной? И молчит? А если бы и заговорил… что нового может он рассказать?
Герман уходит в дом. Елена кружит около цветника. Входит Друг.
Друг
Добрый вечер. Сегодня ваш дом как-то особенно светел. Еще с того холма я увидал ваше белое платье и как будто большие белые крылья у вас за плечами.
Елена
Сегодня к нам в дом принесли больного. Он очень похож на ангела, мне самой казалось, что у него — большие белые крылья.
Друг
Как вы любите сказки, странная женщина. Из самого маленького события устраиваете праздник. И всегда с таким серьезным лицом. Ну, что же, я верю вам: это смешно.
Елена
Вам всегда все смешно.
Друг
Все смешно. Ведь я живу во времени и пространстве, а не на блаженных островах, как вы. Люди так тупы, что лучше смеяться, иначе пришлось бы плакать. Только одно не смешно.
Елена
Что?
Друг
Вы знаете… Я люблю вас, Елена.
Елена
Молчите, молчите. Вы говорите уже не в первый раз, но это неправда. Иначе — как же вы можете быть другом Герману?
Друг
Но ведь у вас все можно. Вы оба совсем не от мира сего. Какие-то необыкновенные…
Елена
Смешные?
Друг
Я сказал: необыкновенные. Я люблю Германа. Но ведь в вас, Елена, вся тайна этого дома. Без вас Герман пропадет. Он безмерно слабый человек. Герман светится вашим светом. Уйди он отсюда — в нем останется только темное…
Елена
Замолчите.
Друг
Молчу… удивительная, необычайная… Так это правда, что Герман уезжает?
Мать Германа выходит на крыльцо. Она — высокая пожилая женщина в черном платье.
Мать
Елена, надо бы зажечь лампадку в комнате Германа. Сегодня я видела во сне…
Елена (не слушая)
Герман? Кто это вам сказал?
Друг
Я сам так думал…
Елена
Так вот оно… Где же Герман, отчего он не идет так долго? Мама, мама, где Герман?
Мать
Герман в доме. С больным.
Елена
Говорит?..
Мать
Герман молчит и слушает. А больной говорит слабым и прерывистым голосом, не разобрать что.
В эту минуту Герман выводит больного монаха из дома и бережно усаживает на ступеньку крыльца.
Монах (говорит слабым голосом и тихо улыбается)
Мир вам и вашему дому. Недаром мне стало легче. Я просил принести меня к вам, потому что издали увидал, что дом ваш светел; светлее всех, стоящих на холмах. А больше никого нет в этом доме?
Елена
Нас только трое: Герман, я и мать.
Монах
Прекрасен Герман, живущий в тихом доме с женой и матерью; ибо дом его светел. Но с далекого холма увидал я над ним большие белые крылья…
Друг (Елене)
Вот, и он увидал ваши белые крылья.
Монах
…и подумал, что здесь — Фаина.
Мать
Даже имени такого не знаю.
Елена
Это, верно, монашеское имя?
Монах
Разве вы никогда не слыхали о прекрасной Фаине?
Елена (задумчиво)
Никогда.
Монах (всем с улыбкой)
Мало же вы знаете. Должно быть, одиноко живете. Весь мир знает Фаину.
Герман
Странное имя: Фаина. Тайна какая-то в нем. Темное имя.
Монах (с улыбкой)
И ты, юноша, не слыхал о Фаине?
Герман
Не слыхал.
Монах
Мир тебе, Герман. Скоро услышишь. Солнце садится, ветер крепчает. Дайте мне отдохнуть у вас в доме. (Другу — лукаво.) Вы мне поможете, удивительный человек?
Мать и друг уводят монаха в дом. — Сумерки.
Герман
Какой-то полный сказок день… Продолжение чудесного сна…
Елена
О чем ты думаешь, Герман?
Герман
Правду ты сказала: что-то должно случиться. Снег тает. Теплый ветер. Ночью будут лужи, черное небо и невероятные, огромные звезды: знаешь, как весной?
Елена (беспокойно)
Герман, ты говорил с ним?
Герман
Он говорил. Я только слушал. Он проснулся и нежно обнял меня. И показал в окно…
Елена
Что же там?.. в окне?..
Герман
Я увидал, что снег сбегает с холмов. Я услыхал, как мать в соседней комнате тихо читает: «В любви нет страха. Совершенная любовь изгоняет страх».
Елена
Милый! О чем ты думаешь?
Герман
Я увидал огромный мир, Елена: синий, неизвестный, влекущий. Ветер ворвался в окно — запахло землей и талым снегом. И еще — будто цветами, хотя ведь нет еще цветов. Солнце закатывалось, и холмы стали красные; а за холмами — синий, мглистый простор, точно большое озеро раскинулось вдали… Там плыла большая белая лебедь, с сияющими крыльями… грудью прямо на закат…
Елена (радостно)
Милый! Ты же видел это во сне!
Герман
Наяву, Елена. Я понял, что мы одни, на блаженном острове, отделенные от всего мира. Разве можно жить так одиноко и счастливо? Он рассказывал мне о чудесах мира. А там — весна началась…
Елена (почти плачет)
Я слышу тебя, Герман… Но больно…
Герман
Ты сама говорила: проснись. Вот — я проснулся. Мне надо к людям. Он велел идти. Но я вернусь скоро, Елена.
Елена
Верю в тебя. Слышу тебя. Дай мне поплакать одной…
(Уходит в дом.)
Герман (становится на колени)
Господи. Так не могу больше. Мне слишком хорошо в моем тихом белом доме. Дай силу проститься с ним и увидать, какова жизнь на свете. Сохрани мне только жар молодой души и живую совесть, господи. Больше ни о чем не прошу тебя в этот ясный весенний вечер, когда так спокойны и ясны мысли. Я верю, что Ты услышал меня. Теперь — я спокоен.
Он встает с колен. Из дому выходит друг.
Друг
Так вы едете?
Герман
Откуда вы знаете?
Друг
Это хорошо, Герман.
Герман
Почему вы всегда меня поучаете? Я знаю сам.
Друг
Нет, вы мало знаете. Когда мы встретимся с вами — там (показывает в театр), вы увидите, что я знаю больше вас. — Очень не нравится мне этот монах.
Герман
Почему?
Друг
Лукавый и сентиментальный, как все монахи. Мне было стыдно слушать, как он издевался над вами.
Герман
Издевался?
Друг
Вы знаете, кто такая Фаина, которой он вас морочил? — Просто-напросто каскадная певица с очень сомнительной репутацией.
Герман (резко)
Не знаю почему, только вы иногда бываете мне противны, мой друг. Когда предстоит решить что-нибудь важное, лучше, чтобы друзья ничего не советовали и держались подальше.
Друг
Какой вы злой, однако. Я не знал. Это мне тоже нравится.
Герман
Что же вам тут может нравиться? Кажется, это не особенно приятно.
Друг
Ну, я вижу, что я здесь — лишний. Надо же вам дать время — посентиментальничать напоследок. До свиданья. (Уходит.)
Герман задумчиво бродит по саду. Из дому выходит Елена, вся белая, молодая и легкая.
Елена
Ушел?
Герман
Ушел. — Правда, он все-таки любопытный человек?
Елена молчит.
Елена
Так это решено, Герман?
Герман
Решено.
Елена
Последнее слово, милый. Останься со мной, если можешь и хочешь. (Вдруг с каким-то вещим отчаяньем в голосе.) Без тебя я состареюсь скоро. Мать умрет. (Ломает руки.) Лилия никогда не взойдет!
Герман
Что с тобой, милая? Ведь я вернусь очень скоро.
Елена
Посмотри: у меня в окне лампада. У матери — лед на стекле, а у меня над окном — уже капель. У тебя — книги. В киоте — померанцевые цветы…
Герман
Не могу, Елена. Ты видишь: весна настала.
Елена
Я знаю, Герман. Но больно…
Герман
Я принесу тебе новые вести.
Елена
Помнишь, ты сам сажал лилию прошлой весной? Мы носили навоз и землю и совсем испачкались. Потом ты зарыл толстую луковицу в самую черную землю и уложил вокруг дерн. Веселые, сильные, счастливые… Без тебя лилия не взойдет.
Герман
Лилия тебе дороже моей души. Посмотри наверх. Разве не понимаешь ты, что происходит там?
Елена
Когда ты говоришь, все понимаю. Без тебя — не пойму.
Герман
Слышишь, как поет ветер? Точно — песня самой судьбы… веселая песня. Слышишь? — Господи, как жутко и радостно! А в доме нет ветра и не слышно песни судьбы. Ты слышала, что сказано: «совершенная любовь изгоняет страх»?
Елена
Да, ты говоришь, мать читала эти слова…
Герман
Мать знает сердце сына…
Елена (вдруг, точно очнувшись)
Нет! Нет! Я знаю сердце моего возлюбленного! И больше — не боюсь! Если суждено, иди, мой милый, иди, мой царственный! Иди туда, где звучит песня судьбы!
Совсем смерклось. Мать выходит и останавливается на темном пороге.
Мать
Боже мой! Боже мой! Зачем ты уходишь, дитя мое? Увижу ли тебя? Зачем уходишь? (Садится на пороге. Ее лица не видно.)
Елена
Вот — фонарь. Светлый, как твое сердце, Герман. Милый, иди. Ты вернешься.
Герман
Прощай, Елена. Прощай, мама. Это не страшно. Я скоро вернусь. Самое трудное — перейти черту. Прощайте. У вас инок в доме.
Быстро идет к калитке. Елена за ним. Мать на пороге — в страшной тоске.
Елена
Я буду ждать.
И вдруг — точно грозовой весенний ливень: Елена, рыдая, обрушивает руки на плечи Германа.
Герман (взволнованно)
Скоро. Скоро.
Она смеется сквозь слезы. Он тихо разнимает ее сильные руки. Поднимает фонарь и, встряхнув головой, начинает быстро спускаться по дорожке. — Бледное лицо монаха приникло к широкому стеклу и смотрит в ночь: точно больным и выцветшим глазам его нет приюта. — Весенний ветер усиливается, в разрывах черного неба — яркие и крупные звезды. — Елена тихо идет к дому. Пошатывается. Платье белеет.
Вторая картина
То же место — около дома Германа. Настала глубокая ночь и тишина. Не слышно собачьего лая и птичьего свиста. Острая крыша дома тонет в черном небе. Там несутся испуганные ветром тучи, то застилая, то открывая крупные звезды. Все погружено в полный мрак, только большое окно Елены открыто. Елена склонила пробор над работой у лампы, а перед нею сидит больной монах и смотрит на нее большими грустными глазами. Вся картина подернута нежно-голубой прозрачной кисеей, как будто и дом, и Елена, и монах — отошли в прошлое.
Елена
Рассказывай дальше, брат. Теперь мой Герман уже в пути.
Монах
Нелегко мне рассказывать дальше, — так томит меня весна. Ну, слушай. — Черная была, весенняя ночь. Над лесистым обрывом широкой реки остановилось зарево от костров, и песни звенели. Слушай, Елена… Высоко, над обрывом стояла статная девушка и смотрела далеко за реку. Как монахиня, была она в черном платке, и только глаза сияли из-под платка. Так стояла она всю ночь напролет и смотрела в далекую Русь, будто ждала кого-то. Но никого не было там, только заливной луг, да чахлый кустарник, да ветер весенний. Когда же смотрела она наверх, были изломаны гневные черные брови и чего-то просили бледные, полуоткрытые губы… Укрой меня, Елена.
Елена (укрывает его платком)
Ты бредишь, братец,
Монах
Слушай, слушай дальше. — Монастырь стоял на реке. И каждую ночь ждала она на том берегу. И каждую ночь ползали монахи к белой ограде, — посмотреть, не махнет ли рукавом, не запоет ли, не сойдет ли к реке Фаина…
Елена (бросает работу)
Фаина? Ты рассказываешь про Фаину! Не надо говорить, не надо…
Монах
Не перебивай меня, слушай. Вечером на селе захлестывало хмелем душу Фаины, и все деды на палатях знали, что пошла она в пляс… Все парни из соседних сел сбирались поглядеть, как пляшет, подбочась, Фаина… Но тоска брала ее среди пляса, и, покидая хоровод, уходила Фаина опять и опять к речному обрыву, долго стояла и ждала кого-то. И только глаза сияли из-под платка — все ярче, все ярче…
Елена
Мне странно… Мне дивно…
Монах
И такая грусть обняла меня, Елена. И так я томился, так хотелось мне быть человеком… В черную ночь увидал я багровое зарево над рекой. Это — раскольники сжигались: старая вера встала заревом над землею… И стало на селе Фаины светло, как днем. Ветер гнул деревья, и далеко носились искры, и пламя крутилось в срубах. Из рева псалмов, из красного огня — спустилась Фаина в синюю тень береговую, и видел я, как дорожка синего серебра побежала за лодкой, как вышла из лодки под монастырем Фаина, оглянулась назад и побежала от родного села в темное поле. Открыв малую дверь в белой ограде, вышел в поле и я. Поклонился земно золотым монастырским главам и побрел в темную ночь. Только не нашел я Фаины, и не приняли меня люди нигде. Долго искал я, и стал я хиреть…
Елена
Не рассказывай больше. Жутко…
Во время последних слов у подножья холма начинает бродить какой-то рассеянный свет, не освещая окрестность. Елена упорно глядит в окно. За плечом ее — пристальный и печальный взор монаха. — Внизу появляется фонарик.
Герман (ощупью ищет дорогу)
Никуда не пойду. Там дивно и тревожно. Я сбился с дороги. Здесь были где-то три березы? Ну, сердце, бледный фонарь! Указывай путь!
Он останавливается внезапно, дойдя до столба рассеянного света. Мерещится ли ему, только слабо мерцает, прислонясь у крутого откоса холма, еле зримый образ: очертания женщины, пышно убранной в тяжелые черные ткани; по ним разметаны серебряные звезды, — на плечах и на груди — чаще и мельче, внизу — крупнее; на длинном шлейфе лежит большая алмазная звезда. Лица не видно, только смотрят вперед огромные печальные глаза. Ветер ли пролетел, или дрогнули руки, — фонарь Германа гаснет.
Герман
Кто ты? Живая? Мертвая?
Видение (невнятно, как ветер)
Нет.
Герман
Ждешь кого-нибудь?
Видение
Да.
Герман
Я пойду своим путем.
Видение
Иди.
Герман делает шаг вперед, но незримое препятствие заставляет его отступить.
Герман
Я заблудился у себя в саду. Погас фонарь. (Смотрит наверх.) Кажется, я шел оттуда. (Показывает в даль.) Мой дом — там. Так. Я иду своим путем.
Видение медленно уводит его от холма. Он идет ощупью.
Видение (чуть слышно)
За мной.
Свет меркнет. Видение исчезает.
Голос Германа (в темноте)
Здесь дорога. Слава богу. Это был только сон.
Слышны его удаляющиеся шаги.
Елена (в окне)
Точно сейчас панихиду пели. Или мне только снилось? Или это ветер, брат? Или это — весна? Мне страшно, точно что-то случилось с милым. Что же ты молчишь?
Монах ничего не отвечает. По-прежнему он сидит перед нею и печально смотрит в окно.
Третья картина
Город. Семьдесят седьмой день открытия всемирной промышленной выставки.
Главное здание выставки — гигантский зал. Круглые стекла вверху — как очи дня, но в самом здании — вечная ночь. Электрический свет из шаров матового стекла проливается ослепительными потоками на высокие помосты, загроможденные машинами; стальные тела машин напоминают формами каких-то чудовищных зверей. Здесь собраны: локомотивы последних систем с саженными ведущими колесами, точно врезанные в короткие рельсы; автомобили на толстых шинах, чувствительные к легчайшему толчку; моторные лодки, закинувшие далеко вперед хищные носы, — подобия распластавшихся морских птиц; земледельческие орудия с протянутыми вверх закаленными остриями; и, наконец, в самой глубине зала, за сетью кольцеобразной и выпрямленной стали, за лесом перекладин и торчащих рычагов, — огромная летательная машина сияет каким-то незнакомым и легким металлом своих простертых к сводам зала крыльев.
Под сенью этих крыльев возносится высокая эстрада. Над нею, высоко под куполом, среди гирлянд из живых цветов и зелени, сияет разноцветная надпись: Дворец Культуры. Еще выше — мерно шатается маятник часов, загромождающих полкупола, внимательно полусклоненных над залом.
В противоположном конце — закрытые резные ворота на улицу; по обеим сторонам — красные, расшитые золотом лакеи. Сбоку — входная касса и турникет. У самого входа — правительственное объявление: среди золотых гербов можно разобрать слова: «Территория всемирной выставки неприкосновенна». На всех стенах, столбах и машинах красуются разноцветные афиши с огромной надписью:
Фаина. Песня Судьбы.
Толпа густою волною проливается в турникет. Среди других проходят Герман с Другом.
Газетчики (музыкальная гамма)
Торжество человеческого гения!
Последние открытия науки!
Клоуны, акробаты, разнообразный дивертиссемент!
Неприкосновенность территории всемирного «Дворца Культуры» обеспечена государством!
Семьдесят седьмой выход знаменитой Фаины!
Знаменитая Фаина исполнит «Песню Судьбы»!
Всемирно известная Фаина!
Фаина, самая красивая дива мира!
Герман (озирается кругом; его ноздри раздуваются)
Как же вы узнали, что я здесь?
Друг
Как не найти лучшего друга…
Герман
Какой шум! Какая музыка! Какой ветер в этом городе! С минуты, как я вышел из дому, сбился с пути и шел, очарованный этим странным и печальным видением, — не прекращается ветер. Неужели так всегда?
Друг
Всюду ветер.
Герман
Господи, как это хорошо! Всюду — ветер! И всюду — такая музыка! Если бы я ослеп, я слышал бы только этот несмолкающий шум! Если бы оглох, — видел бы только непрерывное, пестрое движение! (Сжимает кулаки и вытягивает руки, как человек, не знающий, как применить избыток играющей силы.)
Друг
Я вам завидую. Забавно видеть взрослого младенца, для которого все — внове.
Герман
…И я пришел на городскую площадь…
Какое дымное стояло утро!
И в дымном утре — слабый женский голос
Пел о свободе. Я не мог понять,
Откуда голос и откуда песня.
Я стал смотреть вокруг себя, и поднял
Глаза наверх. И увидал окно,
Заделанное частою решеткой, —
Окно тюрьмы. И тихо поглядели
В мои глаза — спокойные глаза…
Какие светлые! С какою грустью!
Там девушка была…
Друг
Я полагал, однако,
Что вы насмешливей, мудрей и тоньше,
Что вы пришли с иронией сюда,
Чтоб только наблюдать, не предаваясь
Какому-то блаженному лиризму.
Опомнитесь и прогоните жалость.
Герман
Мне только передать хотелось вам
Видения таинственные жизни:
Рассказ о том кровоточивом нищем,
Который протянул за подаяньем
Уродливый обрубок, вместо рук;
О мальчике, попавшем в колесо
Извозчичьей кареты; о безносой,
Которая смотрела на меня
Свинцовым взглядом из-под красных век.
И так — везде. И это — неотступно.
Но жалости не знаю никакой…
А может быть, узнать мне надо жалость?
Друг
Нет, наблюдайте этот мир, смеясь.
И радуйтесь, что вы здесь — гость случайный;
Гоните жалость плетью смеха! Если ж
Разжалобитесь вы, что люди гибнут, —
Тогда я сам над вами посмеюсь!
Герман
О, самому мне ненавистна жалость,
Но также ненавистен этот смех!
То и другое — недостойно жизни:
Всегда жалеть — и мимо жизнь пройдет,
Всегда смеяться — протечет сквозь пальцы!
За смехом и слезами — жизнь влечется,
Как вялый недоносок, бледный сон!
Они — как серый занавес над сценой!
Они — как хмель, скрывающий от пьяниц
Многообразие живого мира!
Я трезвым быть хочу! Вы обещали
Мне пышный пир Культуры показать!
Друг
Да, мы в стенах дворца Культуры. Надпись
Узорная, как надпись у ворот
Таинственного Дантовского Ада,
Гласит об этом. Мы пойдем в толпу
И будем наблюдать людскую тупость.
Они вмешиваются в толпу.
Толпа
Тише! Тише! Профессор говорит!
Розовый старичок с очками на длинном носу лезет дрожащими ногами на эстраду.
Старичок
Милостивые государыни…
Толпа
Не слышно! Громче!
Кокотка (щиплет подругу)
Это он меня называет государыней. Го-го-го!
Девушка (иностранцу)
Если вы будете продолжать, я позову полицию… или дам вам пощечину…
Иностранец (самодовольно гладит бритую щеку)
Территория всемирной выставки неприкосновенна…
Девушка
Нахал!
Старичок (громче)
Милостивые государи. В этом главном здании всемирной выставки собраны все продукты новейшей промышленной техники. Вы убедитесь воочию, сколь неутомима деятельность человеческого ума…
Толпа
Ума! Ума!
Старичок
И сколь велика сила человеческого таланта…
Толпа
Таланта! Таланта! О-го-го!
Старичок
Сегодня я произношу в семьдесят седьмой раз слово о торжестве человеческого прогресса. Мы, ученые, можем смело сказать, что наука — единственный путь, на коем человечество преодолевает все преграды, поставленные ему природой. В недалеком будущем, милостивые государи, люди перестанут тяготиться пространством, ибо — вот автомобиль системы Лаунса, пробегающий полтораста километров в час!
Представитель фирмы выступает и расшаркивается.
Толпа
О! О! В один час!
Старичок
Вы видите, что знание опередило веру в чудесное. Нет более чудес, милостивые государи. Вам нечего желать после того, как я познакомлю вас с последним великим открытием…
Толпа
О-го-го! Нечего желать!
Старичок
Перед вами — летательный снаряд, обладающий чрезвычайной силой. Это последнее великое изобретение, сулящее нам в будущем возможность сообщения с планетами.
Толпа
О! О! С планетами!
Старичок
Снаряд этот, обладающий минимальным весом, приготовлен из легчайшего матерьяла. Но, милостивые государи, сила его летательных мышц такова, что своими гигантскими крыльями он легко может раздавить и пожрать человека…
Толпа
О! О! Пожрать человека! О-о-го-го!
Старичок
Сию минуту, господа, движение крыльев будет демонстрировано.
Рабочий нажимает невидимую кнопку, и крылья летательной машины начинают медленно вращаться. Оглушительные аплодисменты. Старичок, поправляя очки, лезет вниз. Немедленно его заменяют на эстраде акробаты и клоуны.
Клоун
Позвольте познакомить вас с последним открытием науки. Нет более чудес, милостивые государи! Сила моей семьдесят седьмой летательной пощечины такова, что этот человек улетит высоко и исчезнет с горизонта вашего зрения!
Дает печальному человеку в черном фраке звонкую оплеуху. Человек с неизменным лицом перевертывается несколько раз в воздухе и кубарем улетает за эстраду. Рукоплескания, хохот.
Герман
Тупые, точно кукольные люди!
Все, что я видел, не смешно, а грустно…
Но где же пышность, золото и блеск?
Друг
Вы видите сияющие буквы:
Фаина — вот зачем пришла толпа.
Герман
Фаина? Где же дивная Фаина?
Который раз мне говорят о ней,
А я себе представить не умею
Ее лица: оно как будто тенью
Закрыто от меня… И кто она?
Друг
Какая-то каскадная певица,
Сумевшая привлечь к себе толпу…
Герман делает нетерпеливое движение. На эстраду входит оратор.
Оратор
Граждане! Территория всемирной выставки свободна и неприкосновенна! Здесь, в царстве прогресса и человеческого гения, я обращаюсь к вам, как к братьям, с речью о погибающем брате! Час тому назад раскрыт заговор величайшей государственной важности. Руководителю уже вынесен смертный приговор. Но, по законам нашей свободной страны, граждане, каждый из нас имеет право заявить о своем желании быть казненным вместо преступника. Я взываю, братья, к вашему великодушию! Кто из вас отдаст жизнь за осужденного брата? (Молчание.) Братья-граждане! Дело идет не о жизни и смерти! По всей вероятности, правительство свободной страны помилует того, кто захочет благородно пожертвовать жизнью! Оно помилует и преступника, которому достаточным наказанием послужит самоотверженность брата. (Гул. Отдельные возгласы.) Я не скрываю, граждане, что есть опасность. Ибо брат наш посягнул на благосостояние самого государства…
Молчание. Подождав немного, оратор сходит с трибуны. Все становятся к нему спиной, пока он расчищает себе дорогу.
Голос кокотки
Что ж ты сам не пойдешь!
Герман (бледный)
Его казнят… Что меня удержало?
Друг (смеясь ему в лицо)
Любопытство.
Герман
Нет! Клянусь вам, нет!
Друг
Что с вами? Неужели вам не смешно?
Герман (сосредоточенно)
Господи! Что же? Предал? Совесть, совесть… (Поднимает голову.) Нет! Чистая совесть… (Овладевает собой.) Вы должны показать мне Фаину. Где она? Мне больше ничего здесь не надо…
Друг
Успокойтесь, она скоро появится на эстраде. Вы подозрительно интересуетесь ею.
Безумный человек (врывается)
Фаина! Фаина! Здесь Фаина! Здесь прошла!
Толпа
Фаина! Здесь? Фаина? Я не видал! Здесь?
С того конца зала, где движутся крылья машины, раздается короткий вой.
Что? В чем дело? Человека раздавили? Машина раздавила человека!
Сквозь толпу пробирается медицинский персонал.
Дама (передергиваясь)
Как это больно, должно быть…
Галантный доктор
О, нет, сударыня, нисколько: без следа…
Герман, удерживаемый Другом, бросается к выходу. Но уже с улицы доносится сначала смутный, потом разрастающийся гул и рев. Крики: «Фаина! Фаина!» Герман сжат толпой, которая, отхлынув, оставляет широкий путь посредине. Теперь виден в толпе грузный человек в широкой шляпе. Это — печальный Спутник певицы. Он на целую голову выше других, ходит тяжелой поступью и смотрит только на Фаину.
Красные лакеи распахивают настежь ворота Дворца Культуры. Там появляется огромный черный автомобиль, украшенный розами. Он медленно и бесшумно подплывает к эстраде. При несмолкаемом реве толпы в стенах и за стенами Дворца, в волнах восторженных взоров мужчин и завистливого женского ропота, — выходит из автомобиля и тихо всходит на эстраду — Фаина.
Она в простом черном платье, облегчающем ее тонкую фигуру, как змеиная чешуя. В темных волосах сияет драгоценный камень, еще больше оттеняя пожар огромных глаз. В руке — длинный бич. Не кланяясь, не улыбаясь, Фаина обводит толпу взором и делает легкий знак бичом. Толпа безмолвна.
Фаина поет Песню Судьбы — общедоступные куплеты, — сузив глаза, голосом важным, высоким и зовущим. После каждого куплета она чуть заметно вздрагивает плечами, и от этого угрожающе вздрагивает бич.
Песня Судьбы
Когда гляжу в глаза твои
Глазами узкими змеи
И руку жму, любя,
Эй, берегись! Я вся — змея!
Смотри: я миг была твоя,
И бросила тебя!
Ты мне постыл! Иди же прочь!
С другим я буду эту ночь!
Ищи свою жену!
Ступай, она разгонит грусть,
Ласкает пусть, целует пусть,
Ступай — бичом хлестну!
Попробуй кто, приди в мой сад,
Взгляни в мой черный, узкий взгляд,
Сгоришь в моем саду!
Я вся — весна! Я вся — в огне!
Не подходи и ты ко мне,
Кого люблю и жду!
Кто стар и сед и в цвете лет,
Кто больше звонких даст монет,
Приди на звонкий клич!
Над красотой, над сединой,
Над вашей глупой головой —
Свисти, мой тонкий бич!
Когда Фаина кончает Песню, несколько мгновений — тихо. Потом — гром рукоплесканий. Герман пробивается к эстраде и, воодушевляясь, говорит все громче.
Герман
Я не могу и не хочу терпеть!
Так вот каков великий пир Культуры!
Там гибнут люди — здесь играют в гибель!
Здесь песней золотою покупают
Достоинство и разум, честь и долг…
Так вот куда нас привели века
Возвышенных, возвышенных мечтаний?
Машиной заменен пытливый дух!
Высокая мечта — цыганкой стала!
Пылали страсти! Царственная мысль,
Как башни шпиль, до неба достигала,
В бессчетных горнах плавилась душа…
И хор веков звучал так благородно
Лишь для того, чтобы одна цыганка,
Ворвавшись в хор, неистовым напевом
В вас заглушила строгий голос долга!
(Вскакивает на нижнюю ступень.)
Ты отравила сладким ядом сердце,
Ты растоптала самый нежный цвет,
Ты совершила высшее кощунство:
Ты душу — черным шлейфом замела!
Проклятая! Довольно ты глумилась!
Прочь маску! Человек перед тобой!
Фаина выпрямляется и вся становится тонкой и высокой, как бич, стиснутый в ее пальцах.
Фаина
Не подходи.
Герман вскакивает на эстраду. Взвившийся бич сухим плеском бьет его по лицу, оставляя на щеке красную полосу. Каким-то случайным движением Герман падает на колени и смотрит на Фаину.
В зале стало тихо. Вызывающая улыбка на лице Фаины пропадает. Рука с бичом упала. Взор ее далек и бесконечно печален.
Фаина
Бедный.
И, не забыв поднять свой черный шлейф, Фаина идет за кулисы походкой любимицы публики. В ту же минуту пропадает в толпе печальный Спутник ее, внимательно следивший за происходящим.
Друг (в толпе, со свойственной ему серьезностью)
Се человек.
Толпа уже отвлечена слухом о казни.
Четвертая картина
Огромная уборная Фаины освещена ярко и убрана роскошно и нелепо: загромождена мебелью, саженными венками и пестрыми букетами. В разных местах сидят ожидающие Фаину писатели, художники, музыканты и поэты. Зеркала удваивают их, подчеркивая их сходство друг с другом.
Писатель
Господа! В ожидании прекрасной хозяйки, предлагаю вам устроить устное словопрение о качествах ее — явных и скрытых!
Все (хихикают, один мерзее другого)
Охотно! Извольте! Вот и прекрасно!
Писатель (становится среди уборной в позу)
Внимание! Я начинаю! — Наподобие древнего певца, прославлявшего, согласно обычаю, красоту и славу мира сего… Но, господа: древнему певцу прежде всего надлежало воздать хвалу своему повелителю, пред лицом которого он имел честь прославлять красоту. В наш просвещенный век, господа, уже не существует повелителей… (Многозначительно улыбается; общее одобрение; белобрысый юноша аплодирует, кричит и брыжжет слюнями.) Тем не менее, я вижу среди нас нашего маститого Ивана Ивановича… Предлагаю вам, господа, почтить высокоуважаемого Ивана Ивановича безмолвным вставанием, ибо аплодисменты здесь неуместны.
Все встают и кланяются. Белобрысый юноша перегибается вдвое.
Знаменитый писатель
Я тронут. Право, это некстати, господа! Здесь, — в храме красоты и прогресса, мы все равны. Вы застигли меня врасплох, я извиняюсь за неудачный экспромт. Там, за стенами этой уборной — шумное пиршество культуры. Если там, где гудит радостная толпа, приветствуя завоевания человеческого духа, — нет более рангов, как справедливо заметил мой младший коллега, — то тем более здесь, в уборной самой красоты, мы все равны… Итак, господа… да здравствует красота!
Все (ревут)
Да здравствует красота! Да здравствует Иван Иванович!
Пьяненький журналист затягивает «со святыми упокой», но его усовещивают. — Белобрысый юноша быстро пишет в книжке.
Юноша
Завтра — в «Луч Истины»! Послезавтра — все перепечатают!
Писатель
Воздав должное гению нашего маститого Ивана Ивановича, я начинаю восхвалять красоту… За неимением лиры, беру сей стул! За отсутствием котурнов, встаю на табурет…
Репортер
Он всегда отличался остроумием…
Другой писатель
Вот и заврался, голубчик! Котурнов-то тогда и не носили!
Писатель
Ну, вот, не все ли равно… Помешал… свинья… испортил настроение… (Ворча, слезает с табурета.)
Все
Продолжайте! Продолжайте! Только что стало весело.
Знаменитый писатель
Я повторяю, господа: все мы равны. Оставим личные счеты. Здесь не к чему делать исторические справки, это могло бы составить предмет особого доклада. Кто желает нарушать наше веселье, пусть удалится отсюда…
Человек в очках
Господа, мы говорили здесь о Фаине. А знает ли хоть кто-нибудь из нас серьезно, кто такая Фаина?
Писатель
Только уж, ради бога, не серьезно… Вы всех уморите… Он имеет обыкновение говорить не менее двух часов подряд…
Другой писатель
Не любо — не слушай…
Знаменитый писатель
Позвольте-с. Здесь говорят все, без различия направлений. Пусть и символисты выскажутся по интересующему нас вопросу.
Человек в очках
Когда я смотрю на Фаину, мне часто приходит в голову: почему это сюда допускаются только писатели, художники, артисты, — а не допускаются простые смертные…
Писатель
Вон куда он метит! Это, значит, обличительная речь!
Другой писатель
Оставьте его. Ведь он, в конце концов, сам себя высечет…
Человек в очках
Может быть, мои слова будут не всем приятны. Право, господа, все мы ужасно односторонни и не видим лица самой жизни. Мы слишком много пишем, говорим, спорим…
Писатель
Так вы бы и не спорили…
Другой писатель
И не писали…
Третий писатель
Я говорил, что он сам себя высечет!
Человек в очках
Мне хотелось бы все-таки договорить. — Вам не понять Фаину…
Писатель
Где уж нам…
Человек в очках
Она принесла нам часть народной души. За это мы должны поклониться ей в ноги, а не смеяться. Мы, писатели, живем интеллигентской жизнью, а Россия, неизменная в самом существе своем, смеется нам в лицо. Эти миллионы окутаны ночью; еще молчат их дремлющие силы, но они уже презирают и ненавидят нас. Они придут и, знаю, принесут неведомые нам строительные начала. Останется ли тогда какой-нибудь след от нас? Не знаю. В моей душе разверзается пропасть, когда я слушаю песни Фаины. Эти песни, точно костры, — дотла выжигают пустынную, дряблую, интеллигентскую душу. Слушая ее голос, я чувствую, как слаб и ничтожен мой голос. Может быть, уже пришли люди с новой душой, и прячутся где-нибудь среди нас, неприметно. Они ждут только знака. Они смотрят прямо в лицо Фаине, когда она поет Песню Судьбы. Вы не слушайте слов этой песни, вы слушайте только голос: он поет о нашей усталости и о новых людях, которые сменят нас. Это — вольная русская песня, господа. Сама даль, зовущая, незнакомая нам. Это — синие туманы, красные зори, бескрайные степи. И что — слова ее песни? Может быть, она поет другие слова, ведь это мы только слышим…
Писатель
Ишь, какой символ загнул.
Другой писатель
И вовсе это не символ, а плохая аллегория. Наш почтенный коллега не принадлежит к видным представителям символизма…
Знаменитый писатель
Недурно. Интересно. Хотя немного отвлеченно и туманно. Впрочем, я обратил бы этот упрек ко всей новой школе. Побольше бы красок, сочности, жизни…
Человек в очках
Ведь я и говорил о недостатке жизни…
Писатель
Довольно, довольно!
Человек в очках (скромно садится в угол)
Я кончил. Извиняюсь, что долго утруждал внимание.
Другой писатель
Противный ломака. А он таки сделает карьеру.
Художник
Господа, я занимаю место выбывшего из строя оратора. К чему мне лира и котурны, символы и настроения? Я — только художник. Итак, я буду иметь удовольствие рассказать вам, как и при каких обстоятельствах мне привелось…
Лакей (в дверях)
Госпож