Поэма
Вещий Боян
Мне бы в руки звонкие гусли взять
Да потешить вас старой сказкою.
Неспроста нынче начали вспоминать
Призабытую быль славянскую.
Коли крепко помнится о былом,
Легче знать, что в грядущем станется, —
Так пускай же быль не слывет «быльем»,
Пусть вовек старина не старится!
Гложет душу мне уже много лет
Одна дума немалой трудности:
Где, в какой дали затеряла след
Книга древней славянской мудрости?
Горько пялить взор на чужой Парнас,
Тешить слух лишь чужими мифами;
Неужели в певучем краю у нас
Своего Гомера не слышали?
Не хочу внимать лишь чужой струне,
Вспоминать лишь Фингала смелого;
Неужель в многострунной моей стране
Своего Оссиана не было?
Нам себя обкрадывать не к лицу!
В каждой русской старинной повести
Одному позабытому нонь певцу
Воздаются большие почести…
…Он не десять соколов выпускал
На лебедок, плывущих струями,
Он персты на гусельки воскладал,
И они рокотали струнами.
Он, стремясь отвагу взъярить в полках,
Славил силу и доблесть дедову,
Реял сизым ястребом в облаках,
Растекался мыслью по дереву.
Его голос пел, как свирели звук,
Он светился, подобно золоту…
Тот певец Боян был, Велесов внук
(Пастушонком ходивший смолоду)…
Что же нынче ты приумолк, Боян,
Соловей старинного времени?
Ты и был наш собственный Оссиан,
Наш Гомер — из былинной темени.
Это ты в седой голове хранил
Тайны светлые неба звездного,
Родовые заповеди могил
И заветы Перуна грозного.
Воротись из дали, могуч певец,
Коим все на Руси дивилися.
Ты и нашим песням — родной отец:
От тебя все певцы родилися.
Русь языческая
Отмахнем, почесть, тыщу лет назад,
Рыща след на тропу Троянову,
Поведем свой сказ не на новый лад,
А по замышленью Боянову.
И пускай привидится сквозь туман,
За посадами и за весями,
Как скитается по Руси Боян,
Собирая преданья с песнями…
Хоть и стар Боян, а душою — юн:
Очи зоркие, речи рьяные,
И блестят серебряней тонких струн
Кудри кольчатые Бояновы.
Он свой век не с сиднями скоротал —
Любит версты путей вымеривать
И простор полей, как цветной кафтан,
На широки плеча примеривать.
Постучит в окошечко ветерок,
Поманит гусляра из горницы —
И ведет, ведет вдоль витых дорог,
От околицы — до околицы.
И заходит странник в чужи дворы,
В ряд с каликами перехожими,
И тайком — до времечка, до поры, —
Прячет гусельки под рогожами…
Широка, раздольна земля кругом.
И хотя еще снежно, холодно,
Но уже Дажбог золотым ключом
Отомкнул теплый ветер с полудня.
Уже слышно: в роще дубы шумят,
Накликая сырую оттепель,
Коромыслами в небе дымы висят,
Каркуны разметались по степи.
Понапрасну машет метлой метель,
Понапрасну ревет медведицей —
Солнце тоненький палец проденет в щель,
И глядишь, как лучина, светится!..
Все ярчее сполохи среди тьмы
Подымают рудые головы.
В небе белое пламя седой Зимы
Бьется с алым весенним полымем!
Встретит белое пламя девку с ведром,
Говорит ей: «Залей пламя алое!
Я за то тебя звончатым серебром
Из богатой казны пожалую!»
А другой огонь обещает тож;
Чтобы верх одержать над холодом:
«Коли белое пламя водой зальешь,
Одарю тебя красным золотом!»
Ну, понятно: девка умом хитра,
Гасит белый огонь, не ленится,
Ибо выше чистого серебра
Красно золото в мире ценится!..
Вот уже в санях повезли сжигать
Идол Масленицы соломенной.
— Полно, полно, Зимушка, зимовать,
Черствый хлеб твой набил оскомину.
Люди славят милость Весны-красны
Да гадают про все хорошее;
Вместо хлеба нынче пекут блины,
С подрумяненным солнцем схожие.
И гусляр с приветом глядит на всех.
Что ж любовь от людей утаивать?
Даже мнится, будто сединный снег
Начинает с кудрей оттаивать…
Ой ты Русь, заповедная сторона!
Нигде в мире такой не видывать!
Сердцу весело, как начнет весна
По земле гостинцы раскидывать!
Все смелей, разымчивы и легки,
Налетают ветра из ясени
И спешат развязывать узелки,
Что с зимы на ветвях завязаны.
Все щедрее солнце дарит теплом.
Все нарядней на вербах платьица.
Вот и первый гулкий весенний гром,
Как телега, по небу катится.
Чай, знакомо всем, как идет гроза,
Как кочевья туч надвигаются, —
Вдруг удар! — и темные небеса
В грозном грохоте содрогаются!
Это бог Перун в наковальню бьет,
Высекает молнии молотом:
Сошники к весне мужикам кует,
Украшает червонным золотом.
Из-за моря, из дальнего далека,
Подивиться громовой удали,
Приплывают румяные облака,
Девы пышные, полногрудые.
И когда Перун у тех дев рукой
Расплетает густые волосы,
По Руси душистой живой рекой
Моют степь дождевые полосы…
Вот уже, как будто полки на рать,
В чисто поле идут оратаи,
Принимаются сочную ярь строгать,
Урожаи мостить богатые.
Как жена под мужем, лежит земля
Под плугами остро точеными,
Дышат негой распаханные поля
Под зарницами золочеными.
Словно в праздник, обновы свои надев,
Расчесав удалые бороды,
Мужики затевают весенний сев,
Щедро семя кидают в борозды.
Все на пашне: дети и старики.
Кто-то мчит, обрядясь Ярилою.
Заневестились девки, плетут венки;
Парни хвастают юной силою.
По обычаю древнему, перед сном,
С тайной негой, весной разбуженной,
Осыпают девки себя овсом:
«Приходи жать овес, мой суженый!»
И все громче жаворонки звенят,
Все пышней березки кудрявятся,
Яровые ранние зеленя,
Ровно птенчики, вылупляются.
От прямых лучей, от косых дождей
Зацветает ширь земли-матери,
Зачинают жены нести детей,
Все лошадушки забрюхатели.
И сдается утреннею порой:
Не заря горит меж сосеночек,
А у темной Ноченьки вороной
Родился гнедой жеребеночек…
Радуница
Все идет Боян сквозь родной простор.
Вешний мрак соловьями плещется…
Видит странник: светит в лесу костер,
Как жар-птица во тьме трепещется.
Вот так радость! Радуница пришла!
Нынче всюду ночные бдения,
Стар и млад повысыпал из села.
Рыщут по лесу привидения!..
В колдовском мерцаньи весенних звезд,
Как старинным укладом признано,
Собрались сородичи на погост:
Память предков почтить за тризною.
До чего же смачно едят и пьют
(Сладок плод от трудов их праведных!),
А притом меды на курганы льют:
Угощают дедов и прадедов.
Тут и страннику место в кругу нашлось,
Был почтен Боян по-достойному,
Ибо каждый путник — желанный гость
Миру русскому хлебосольному.
И сказал Боян: — Бог вам счастья даст!
Нет предела народной щедрости.
Все ты, русский люд, раздарить горазд
От богатств своих и от бедности.
Вот германец сумрачный — не таков,
Там не медом с тобой расплатятся:
Там казнят беспомощных стариков,
Чтобы хлебом на них не тратиться!
Опечалила добрых простых людей
Эта весть, по душе скребущая.
Но зато предстала вдвойне милей
Русь, отцов своих берегущая.
Обступила землю ночная тишь.
И сказал бородач-старейшина:
— Мы простой народ, соблюдаем лишь,
Что нам пращурами завещано.
Ну а ты, видать, по земле гулял,
В кораблях, поди, плавал реками.
Уж не тот ли ты златоуст-гусляр?
Так речей вести кроме некому!
Видно, трудно золото утаить:
Его отсвет в глаза бросается.
Принялись тут все гусляра просить:
Пусть споет для них, постарается…
— Расскажи, Боян, что в преданьях есть?
Велика ли Земля под звездами?
Мудрено ли тайну веков прочесть:
Как мы, люди, на свете созданы?..
И сказал певец: — Как же мне суметь
Угодить вам речами-сказками?
Ну да первую песнь и зардевшись спеть
По пословице не заказано.
Гляньте, сколько див в темном небе есть:
Львы, Драконы, Орлы да Лебеди,
А ведь чай не буковки не прочесть
Вы в той грамоте не сумеете.
Я слыхал, что встарь у славян была
Книга Вещая Голубиная.
Тайну светлых звезд объяснить могла
Лишь она одна-разъединая.
Вор заморский гость, по Руси скакал,
Землю рыл, по посадам рыская,
Голубиную Книгу у нас украл
Да продал ее папе римскому.
В папском нонь дворце
В колдовском ларце,
Безо всякой нужды и нужности,
Заперта в веках на семи замках
Книга древней славянской мудрости.
Аз же, грешный, слаб, беден голос мой,
Помню мало, что пелось дедами.
Из той книги мудрости вековой
Вам одну лишь строку поведаю.
Отворите двери своих ушей,
Распахните хоромы памяти.
Не скажу вам, что станете вы мудрей,
Может чуть веселее станете.
Тут Боян, как памятку, напоказ
Развернул свои гусли звончаты
И повел, повел соловьиный сказ,
Загудели лады яровчаты…
Сварожичи
(Первая песнь Бояна)
…Мне бы взять коня – да лети, гуляй
Вплоть до самой земной околицы! –
Поскакал бы я, братья, в далекий край,
Где земля с синим небом сходится.
В том краю, слыхать, уж такая страсть,
Уж такие дела чудесные:
Когда ихние девки кончают прясть,
Прячут лен в чердаки небесные.
Там точеным месяцем, что серпом,
Жнут на поле рожь белоярую,
А хмельные бражники за столом
Пиво черпают звездной чарою.
Там один мужик с солнца драл парчу,
Той парчою порты подвязывал.
Сам того я не видел и врать не хочу,
А кто видел, так вот что сказывал…
За земным окоемом стена стоит,
За стеной — океан, море синее,
В океане плавает рыба-кит,
Рыба-кит с великанской силою.
И лежит Земля на спине кита;
Коли рыба-кит чуть шелохнется —
Поменяют горы свои места,
Всем глубоким ущельям вздрогнется.
За чертой Земли есть большой чертог.
А в чертоге том в ночи черные
Самый главный в небе славянский бог
Запаляет огни несчетные.
Где Сварог, где Белбог его Русь звала.
Все на белом свете им сделано.
Голова его — точно дым бела,
Борода — что туманы белые.
Распахал Сварог черноту небес,
Проскородил сырую пахоту
И пошел из лукошка швырять окрест
Зерна звезд по рытому бархату.
Притомился бог. Изнемог. Устал.
Столько дел! Одному где ж справиться?
Тут нежданно вдруг божий взор упал
На угодья Земли-красавицы.
А Земля лежала вдали, внизу,
Разметав леса, косы темные,
И глядели в чистую бирюзу
Голубых озер очи томные.
Инда вспыхнул в небе влюбленный бог!
Стал дарами невесту радовать:
Жемчуга, цветы раскидал у ног,
Опоясал твердь лентой-радугой.
Как пожар, желанье в груди зажглось,
И кипенье той страсти бешеной
Ливнем яростным пролилось
В лоно вешней Земли разнеженной.
И родились дети от той любви,
Удалые сыны и дочери:
Боги, люди и соловьи,
И пригожие твари прочие.
Не из глины, из коей горшки творят,
А из ливня мужского семени
Зашумел вокруг плодоносный сад
Молодого лихого племени.
Сын старшой Сварога — то наш Дажбог.
Чадо мудрое и прекрасное,
Он в парче-багрянице до самых ног,
Над челом корона алмазная.
По Руси о нем гусляры поют,
Люди кличут его «Красно солнышко»,
По весне на заре, ровно счастья, ждут
И зовут заглянуть в оконышко.
А еще сын средний — могуч Стрибог,
Царь ветров злой зимы и осени;
Затрубит он в свой серебристый рог —
Все дубы бьют поклоны до земи.
А любимый сын — баловник Перун.
Как примчит в грозовом обличий —
Недостанет слов и не хватит струн
Рассказать про его величие.
Он за всеми с тучи следит, грозя.
Взведена тетива звенящая.
Инда всуе вслух произнесть нельзя
Его имя, огнем разящее!
А еще милее, чем сыновья,
Для Сварога — краса дочерняя:
Дочь старшая — утренняя Заря,
Дочь меньшая — Заря вечерняя.
Люди кличут Денницей одну сестру,
Что выходит с лучами первыми;
На ней платье алое поутру,
Весь кокошник осыпан перлами.
А другую сестру Вечерницей звать,
Синий плащ ее шелком светится,
И горит на плече, той красе под стать,
Золотая застежка месяца.
Много чад у Сварога с женой Землей.
Каждый нужное дело делает:
Бог Ярила хлеб растит яровой,
Бог Велес — тот стадами ведает.
Чай, и мы все от тех же корней пошли:
От огня небес — очи-звездочки,
Тело крепкое — от родной земли,
От кремневых скал — наши косточки.
У творца Сварога простор велик!
Трудно всеми ночами бодрствовать.
Вот он сыну, Солнцу, взять власть велит,
Над земным престолом господствовать!..
Тут, однако, песню пора кончать:
Вишь, Заря рассыпает золотце,
Время красное солнце идти встречать,
Да опять в путь-дорогу трогаться!..
Хлеб-Батюшка
Вновь шагает по росной Руси Боян…
Видит он, как весну отславили,
Как по всем древлянским лесным краям
Шумный праздник Купалы справили.
Храмы пышные русичам не нужны! —
Лишь бы не было непогодины,
Все священные игры в лучах луны
Под дубами отхороводили…
Подошли зажинки… Повдоль межи
Зазвенели серпы на волюшке,
И уже венки из колосьев ржи
Стали девки плести на полюшке…
Как-то жарким полднем устал старик,
Сел воды испить над криницею.
А в деревне — гомон, галдеж да крик:
Суд рядят над молодкой-жницею.
. . . . . . . . . . . . . . . .
Жала глупая баба на поле рожь.
Под копною дитя игралося.
С неразумного дитятки что возьмешь? —
В травке ползая, замаралося.
Ну а мать, дуреха, забыв про стыд
(Видно, с разумом не в ладу была!),
Сорвала пучок колосков густых,
Хлебом грязь обтереть задумала!..
Люди видели: небо померкло вмиг,
Неотступной грозой насупилось!
Инда страшно было б сказать про них,
Кабы баба не образумилась!
Неспроста кругом зашумел народ:
Нарушать уклад — не безделица,
Кто обычаев добрых не бережет,
Может камнем бездушным сделаться.
Коли красному солнышку мы друзья,
Значит, надо чтить нам хлеб-батюшку,
Даже черствую корку кидать нельзя
На кормилицу землю-матушку!
…Тут пошла беседа, как речка, течь,
Без конца журчит, извивается:
Чуть один мужик исчерпает речь,
Молвить слово иной пускается…
Хлеборобский труд — корень всех судеб.
Так судила им доля давняя.
Оттого все больше про хлеб, про хлеб —
Все беседы их, все предания…
— Жили встарь три брата в одном дворе…
От отца, землепашца старого,
Каждый взял в наследье в большом ларе
Цельный воз зерна белоярого.
Старший молвил: «Надобно хлеб беречь!»
Средний торг открыл той пшеницею.
Младший рек: «Зерну любо в землю лечь,
А земля возвернет сторицею…»
Шли три брата по полю, вдруг глядят:
На стерне лежат, с неба павшие,
Золотые, блёсткие, ровно клад,
Плуг, хомут да секира с чашею.
Потянулся старший, ан взять не смог:
Больно золото распылалося,
Средний тоже даром ладони сжег,
Брату младшему все досталося.
Осерчали братья: «Я, мол, старшой!»,
«Ну, а я, мол, купчина-лавошник!»
Не поймут, видать, что за смысл большой
В том богатом подарке давешнем!
Тут раздался с неба могучий глас:
«Пусть любой свое дело чествует,
Только первое слово тому из вас,
Кто по полю за плугом шествует!
Перво дело — посеять, второе — сжать,
А потом можно пир заваривать,
Корабли торговые снаряжать,
Об иных делах разговаривать!
Не за тем дан хлеб, чтоб набить живот,
Хлеб — начало всему прекрасному.
Кто свой век хлеборобским трудом живет,
Тот главнейший друг солнцу красному!»
— Встарь, слыхать, вольготная жизнь была
Хлеборобам от солнца дадена:
До небес пшеница в полях росла,
Пожелал — забирайся на небо!
Солнцу что? Заметит голодный рот,
Скажет: «Эх, вы, ленивы чадушки!»
Сковородку к темечку поднесет,
В один миг напечет оладушки!
А едва начнут мужики покос,
Глядь, на зорьке, рассветным холодом,
Солнце между колосьев просунет нос,
На носу висит сумка с золотом.
Добрый бог Дажбог. Ан хитер на вид.
Подмануть мужика старается.
Вишь ты, нос себе утереть велит,
А уж сам вовсю ухмыляется.
Коли жнец солнцу нос пятерней утрет,
В пятерню червонец обронится,
А коль скинуть рубаху на то смекнет,
Вся рубаха деньгой наполнится!..
Тут бы жить, веселиться! Да горе в чем?
Мы, славяне, мужи могучие,
Мы тяжелое бремя легко несем,
Плохо сносим благополучие.
Нам от щедрых благ мутит душу блажь.
Неспроста говорит пословица:
Чем ни больше соломы в костер поддашь,
Тем жаднее огонь становится.
На пирах ругаются кумовья.
На полях мужики межуются.
Высоко взмостившиеся князья
«Красным солнышком» именуются.
Им и ночью, солнце, гони свой свет,
Им пускай заря не смеркается!
Не поймут, видать, сколько выйдет бед,
Коль не в меру жар распылается!
— Говорят: жили бабы в одном селе,
Было печь топить неохота им:
Вышли в чисто полюшко на заре,
Стали свет собирать решетами.
Солнце вешнюю травку теплом печет,
Землю радует, улыбается,
В решето золотым родничком течет,
Через краешек переливается.
Но чуть баба в избу — шасть с решетом,
Чтобы в ларь схоронить на донышко,
Ровно юркая рыбка, вильнув хвостом,
Ускользает лукаво солнышко…
Одурели бабы совсем, видать, —
Чай, работа была напрасною, —
И давай, окаянные, ввысь плевать,
В небо синее, в солнце красное.
Плюнешь в небо — сам попадешь в себя!
Увидал Дажбог бабьи глупости,
Дунул пламень с неба, срамниц губя,
В черный камень спалил за грубости!
Кто в краю том был один раз хотя б,
Проезжал столбовыми верстами,
Не забудет черных гранитных баб,
Что стоят вдоль дорожной росстани.
Постращали жницу бородачи
Да велели, чтоб впредь кумекала!
Ан ведь жалко бабу: не богачи,
Доглядеть за ребенком некому.
Отчего же гневается Дажбог,
Укрывает лицо за тучами?
Отчего то ниву спалит не впрок,
То дождями зальет текучими?..
Луна да Солнышко
(Вторая песнь Бояна)
Тут сказал Боян:
— Встарь по всей Земле
Люди жили светло и молодо,
Ибо даже в синей вечерней мгле
Прядал с неба ручей из золота…
А Дажбог сидел в теремном дворце,
Где рубины в окошки вправлены,
Караул стоял на резном крыльце,
Из двенадцати дев составленный.
Братья Ветры двор во дворце мели,
Сестры Зори в нем маки сеяли,
Звезды дружные хоровод вели,
Солнца спящего сон лелеяли.
А к исходу ночи Земля звала,
Ввысь тянулись дубки да елочки:
— Гой ты, солнышко-ведрышко, дай тепла,
Прокатись колесом по горочке! —
Запрягала Зорька рудых коней,
С золотыми, витыми гривами,
И на землю искры цветных огней,
Рассыпаясь, летели гривнами…
Только грустно все одному гулять,
Греть чужие луга да рощицы:
Чай, ведь мягко стлать, когда не с кем спать,
Отродясь никому не хочется.
Тут вот встретило Солнце в пути Луну,
Чаровницу жемчужноликую,
И навеки в сердце она ему
Заронила тоску великую.
Ну, и свадьбу сыграли! Пир на весь мир!
Вся земля от веселья ахнула!
Я и сам там был, пиво-мед там пил,
По усам текло, в рот не капнуло.
Чуть Дажбог в объятья жены упал,
Все забыл он в одно мгновение.
И тотчас же свет над землей пропал,
Мир окутала тьма затмения.
Ровно черная птица взметнулась ввысь,
Белу лебедь когтями сцапала,
И из хищного клюва на землю, вниз,
Кровяная роса закапала…
Спит на ложе супружеская чета,
Друг ко дружке прильнули грудями.
А кругом — студеная чернота,
Звезды днем проступили в сутеми.
Накликая горе на бедный люд,
Стонет ночь над землей испуганной,
Враны клекотом к пиру зверей зовут,
Волки рыскают меж яругами.
Не родит хлебов ширь земных полей,
Рыба рвется из тонких неводов,
Дивы кличут из темных лесных ветвей,
Чернобог наслал лютых демонов.
По чащобам нежить кутить пошла,
Мизгири тенета раскинули,
Расплодились лешие без числа,
Поселились в домах кикиморы.
А еще мерзее в ночной глуши
Набежали в сутемки гулкие
Змеи, ящерицы, ужи —
Ползуны, межеумки юркие.
Издавна на Руси, на кресте дорог,
Вещий камень лежал у росстани,
Чтобы каждый путь себе выбрать мог:
По уму ли ему, по росту ли?
Межеумок вертится так и сяк,
Выбрать путь прямой не решается.
Проползает всюду, то нагл, то наг,
Правду с кривдой смешать старается.
То благим прикинется, то плохим,
То ручьем скользит, то тропинками,
Даже в сильный ливень совсем сухим
Проползает промеж дождинками…
Глянул вниз — приужахнулся бог Сварог!
Разбудил Дажбога с супругою.
Пол-лица у светлой Луны отсек,
Врозь ходить повелел по кругу им!
С той поры Солнце в небе гуляет днем,
А Луна одна ночью мается,
Изнывает по муже она своем,
Сохнет, бедная, убивается.
Но, видать, Сварог не устал серчать:
Отнял власть у Дажбога старого,
За него на царство велел венчать
Меченосца Перуна ярого.
«Пусть теперь царит громовник Перун!
Он-то землю из мрака вытащит.
Он-то всем врагам надерет чупрун.
Он-то всю мерзоту повылущит!»
Вот и весь сказ о Солнышке, о Луне.
Чур, к себе его не примешивать.
Да, однако, не надобно свет в окне
Бабьей юбкою занавешивать!
Хорошо, когда голубь с голубкой в лад,
Хорошо, когда парень с девицей,
Хорошо, когда всякий незлобный взгляд
От чужого счастья согреется.
Только мать Отчизна первей жены!
За нее пекусь, беспокоюся.
Муж не тот, кто носит длинны штаны,
А кто носит меч возле пояса.
Коляда
Отгулял, отпел листодер в лесах,
Всю озимую рожь отсеяли,
Приползла зима на пустых санях,
Ветры северные повеяли…
А как стало вновь солнце силу брать,
Заскрипел ледок под сапожками,
Вышли ряженые колядовать,
Пироги сбирать под окошками:
Коляда, Коляда,
Ждем-пождем середь двора
Пирога печеного
Да питья сыченого!..
Величая песнями новый год,
Каждый счастья в душе загадывал,
Чтобы бог Ярила родной народ
Урожаем большим порадовал.
Проходил Боян по земле древлян,
Пробирался по мерзлой Припяти,
А под вечер спрашивал поселян:
— Люди добрые, гостя примете? —
В каждом доме старца к столу вели,
И как всюду обычьем велено,
Угощали ласково, чем могли:
Пьяным медом аль дичью стреляной;
Подносили чарку, все вновь да вновь,
А уж там, глядишь, банька топится,
Приглашали гостя попарить кровь,
Как у добрых хозяев водится…
Говорят, какой-нибудь чужанин,
Побывав на Руси, пугается:
Как «никем не мучимый, славянин
Сам по телу прутьём стегается?!»
Эх, вы, глупые головы! Что скрывать:
Подружились бы с русской банею,
Научились бы чище себя держать,
Крепче стали бы в испытаниях!
Чудо-банька! С травкой, с дымком, с кваском,
С хлестким веничком, злым, березовым!
Ровно в сказке: был седым стариком,
Обернешься отроком розовым!
На дворе морозы зело люты,
Все пути замело, завьюжило.
А Боян, напарившись, пьет меды
В терему резном, чисто кружево…
В доме тетки Прияты, вдовы честной,
Сладки яства не перевидывать.
Тут Бояна чествуют день-деньской,
Инда может князь позавидовать.
Как у той вдовы дочь Забавой звать.
Вот разумница, раскрасавица!
Ан не может суженого сыскать:
Дюже многим «купцам» «товар» нравится.
Промеж многих милого как найдешь,
Коли витязи все хорошие:
Ярослав пригож, Ростислав пригож,
Мирослав и того пригожее.
Женихи отменные, на подбор.
Кто из них родней света белого:
Громобой? Могута ли? Ратибор?
Творимир? Лучезар ли? Всеволод?
Как нарядны все! Не отвесть глаза!
На оплечьях зерно жемчужное,
На кафтанах шитые пояса,
На ремнях мечи харалужные.
Кто тут ладный самый — поди, реши!
Смотрят гордо, степенно движутся,
Слово молвят истово, от души,
Коли надо — мечом подпишутся!..
Крепче всех в Забавушку был влюблен
Витязь, коего звать Могутою,
Ан из гордости бережно прятал он
Ту заботу-кручину лютую.
Лишь гонясь за турами по лесам,
Витязь душу свою развязывал,
Он ночным дружкам — кочевым ветрам
О любови своей рассказывал:
«Гой вы, буйные вихри, стрибожья рать!
Вы по белу свету гуляете,
Вы огни умеете распалять,
Вы морскую глубь колыхаете!
Полно, братцы ветры, без толку дуть,
Понапрасну сушить дубравушку,
Вы повейте милой в лебяжью грудь,
Присушите ко мне Забавушку!
Чтоб ни пить, ни есть она не могла,
Чтоб открылась мне речью смелою,
Чтоб, как хмель обвившийся вкруг кола,
Обвила мое тело белое!
Чтоб вошли ей в душу и в хоть и в плоть
Мои шепоты с ней бессонные,
Чтоб булатной саблей не расколоть
Наши руки переплетенные!»
Тут как раз в посад Коляда пришла.
Снег как скатерть в полях застуженных.
Для влюбленных — истинная пора
Погадать о желанных, суженых!
Не беда, коль ветер свистит в бору.
Да щелкает мороз орешками,
Парни с девушками от двора к двору
Мчат с загадками, с пересмешками:
— Кто такой, друг мой:
Ночью спит со мной,
Днем одет, как пан,
Во черный кафтан?
Кто-нибудь чернявого жениха
Ищет, глупый, промеж ребятами,
А подружки тешатся: — Ха-ха-ха!
Глянь: Забаве блоху присватали!
И летит смешок, как тугой снежок,
И вдвойне посмелей теперича
В затаенной загадке сквозит намек
На цветной поясочек девичий:
— Днем он, как обруч,
Ночью, как уж.
Кто разгадает,
Будет мне муж!
Тут уже начинает игра-гульба
Голубкам голубок подсказывать,
Тут уже начинает швея-судьба
По две ниточки в узел связывать.
И гадает Забава на именах,
На лучине, на воске тающем,
На колечке, на туфельке, на свечах,
На дымке, в туман улетающем.
Вот, заботы девичьей не тая,
Цросит девушка старца светлого:
— Посоветуй, славный мудрец Боян,
Как мне ладу сыскать заветного? —
А Боян не зря по земле бродил,
В шумных селах, в лесной безлюдности, —
Много он в душе за года скопил
Заповедной народной мудрости!
Говюрит гусляр: — Верный способ есть:
Ляг пораньше да спи без просыпа.
Не забудь перед сном ложку соли съесть,
Пусть, кто любит, напоит досыта! —
И приснился девице тот, кто мил,
Тот, о ком и мечтать боялася,
До утра полной чарой ее поил,
А питья еще впрок осталося!
Разгадала, кто ей родней иных:
«Ты, Могута, могуч детинушка,
Ты — мой суженый, ряженый, мой жених,
Мой сугревушка, красовитушка!»
Свадьба
Вот сваты ударили по рукам!
Затуманилась вдруг Забавушка,
Засвербила жалость к родным углам,
Затомила тоска-отравушка.
— Легко ль тебе, солнышко,
С полюшком прощаться?
Легко ль тебе, красное,
С травушкой расстаться?
— Я за рощицу зайду,
Тучкой принакроюсь,
Дождичком умоюсь,
С чистым полем разлучусь,
С мягкой травкой распрощусь…
— Легко ль тебе, девица,
С батюшкой прощаться?
Легко ль тебе, милая,
С матушкой расстаться?
— Я по горенке пройдусь,
Косой принакроюсь,
Слезами умоюсь,
С батюшкою разлучусь,
С матушкою распрощусь!..
Собирались подружки на грустный сход,
Заплетали косу без радости,
Окунали гребни в вино и в мед —
Для духмянной, дурманной сладости.
Начинали подружки младу красу
Обряжать шелками хрущатыми,
Приезжали дружки: злату косу
Выкупать дарами богатыми.
Повезли молодых, как велит уклад,
Пиво-мед на пир наварили им.
Под священным дубом вели обряд:
Лелем свитый венок дарили им.
А потом в родительском терему,
Когда Лад с милой Ладой чокнулся,
Уж такую затеяли кутерьму,
Инда сам домовой всполохнулся!
Довелося всей слободе не спать:
У славян пиры долго тянутся!
За столом молодые устали ждать,
Пока рядом вдвоем останутся!
И сорили там под каблук рубли,
Колотили чаши хрустальные,
Хороводные игры чредой вели,
То веселые, то печальные.
Словно дождь, на головы молодым
То ячмень, то хмель дружно сыпали,
Чтоб вина и хлеба хватало им,
Чтобы дети их были сытыми!
Пили все, никто не упился пьян,
Только стало на сердце весело.
Тут и вызвался чаровник Боян
Напоить гостей брагой песенной!..
Перун
(Третья песнь Бояна)
Стал Боян свои присказки заводить,
Струны строить, лады отлаживать:
— Воеводой слыть — без вина не быть,
Слыть певцом — век по свадьбам хаживать,
Не про то я нонь поведу вам речь,
Как для пира меды заваривать,
А про то, как надо любовь беречь,
Буду сказывать, приговаривать…
Был в далеком царстве волшебный сад,
С алой ягодкой земляникою.
Там златые яблочки на ветвях висят,
Съешь одно — сорок бед размыкает.
Там цветы — из яхонта, янтаря,
Там всечасно пора погожая.
И жила там утренняя Заря,
Дева нежная да пригожая.
Выйдет Зорька в тихий густой лесок,
Вниз под горку шажком спускается,
Расплетает девичий поясок,
В синей речке тайком купается.
А народ спешит подстеречь красу.
Парни, девки, детишки малые
Пьют с цветов серебряную росу
Да поют прибаутки шалые:
Заря-заряница,
Красная девица,
Росой напои,
Красой подари!..
Коли Зорька радостна и ясна
И уста ее улыбаются,
Наступает праздничная весна,
Маки алые распускаются.
А случится Зорьке загоревать,
Слезы жемчугом чистым катятся;
То зерно окатное поклевать
Птица Феникс из тучи явится…
Чуть увидит кто, как идет Заря —
Все от счастья бывают пьяными!..
Вот однажды в карете везли царя,
С воеводами да боярами.
Царь как глянул — так инда разинул рот:
До чего же дева прекрасная!
Придержал карету и сватов шлет:
Дескать, стать царицей согласна ли?
А краса Заря на язык остра:
— Зря ты, царь-государь, дурью маешься.
Я ведь, чай, Перуну — родна сестра!
Что ж ты, глупый, со мной равняешься?
Понял царь: видно, девица не с руки.
Ускакал в свое царство, за море,
Да и помер старый горюн с тоски
На цветном сарацинском мраморе…
Не ждала Заря, что случится с ней,
Что беда постучится в горенку! —
Пролетал по небу крылатый Змей —
Тут как раз и заметил Зореньку.
До лазоревых звезд черный Змей домчал,
Затаился за мглою плотною,
Злой петлей денницу-Зарю связал,
Уволок в свою землю подлую!
За высокую гору унес Дракон
Беззащитную свою пленницу,
Под кащеевым колдовским замком
Заточил во тьму красну девицу.
Нехорошее дело затеял Змей:
Ласки девичьей добивается.
Извелась Заря от тоски своей,
Не росой — слезьми умывается.
А злодей Дракон до чего лукав:
То отцом, то братом прикинется,
Ожидает, что, хитрость не распознав,
В плен сама к нему Зорька кинется.
И горюет Зорька во тьме ночной,
Говорит слова с приговорами:
— Встань, стена холодна, за моей спиной!
Встань, мой брат Перун, перед взорами!
Вот теперь о Перуне начнется сказ.
Для мужей с удалыми душами.
Коли робкий духом сидит меж вас,
Лучше пусть эту песнь не слушает!..
Был Перун суровый, как приговор!
Про него, кто видали, молвили:
Брови — молнии! Молнии мечет взор!
И усы — как две синих молнии!
У Перунова шлема шишак пернат,
Стрелы — долгие, оперенные.
Как по небу мчит — потолки гремят,
Гулким топотом потрясенные.
Огневая, с насечкой, блестит броня,
Стремена горят, словно светочи.
Его видели — сядучи на коня,
Да не видели — полем едучи.
Хоть Перуновы стрелы быстрей орла,
Хоть глаза его зорче ворона,
Да не видит он, где Заря-сестра
Ждет, томится, цепями скована.
Обрядился бог, как простой казак,
Мчит верхом промеж мирных жителей,
Вопрошает встречных: мол, так и так,
Вы Дракона-вора не видели?
Собирался люд на большом дворе,
Толковали про все, что знается:
Мол, живет Дракон на Туман-горе,
Змей Горынычем прозывается.
Старый дед Всевед, целый воз ума,
Подсказал казаку тропки горные,
У конька вороного кузнец Кузьма
Подточил подковки узорные.
А красавица Дарьюшка, вешний цвет,
Подарила косу свою русую,
Чтобы мог казак не бояться бед,
Проходя зыбуном-чарусою.
Лишь один в народе купец-скупец
Подмогнуть не явил желания,
Все сидел, кисель уплетал, подлец,
Да твердил: «Моя хата — крайняя!»
Все чернее ночь.
Все грознее гул.
То ли молнии вьются искрами,
То ли огненной плетью казак Перун
Воронка подгоняет быстрого…
Вот затрясся бор. Налетел Дракон,
Свет заметил крылами тяжелыми.
Заклубился тучей над казаком,
Полыхнул из пасти злым полымем.
На четыре стороны жжет огнем,
Гневом пыхает, злобой пялится.
Не достать копьем, не стоптать конем,
Не огреть богатырской палицей!
Вскинул лук Перун с каленой стрелой,
Исполчился под черной тучею:
— Аль не видишь, Змей, за твоей спиной
Уже смерть висит неминучая? —
Оглянулся враг, а казак с седла
Гвазданул его, как воробышка!
Прямо в самое сердце впилась стрела!
Аж по самое влезла перышко!
— Вот и вправду, Змей, твоя смерть пришла!
Чай, недаром Русь в мире славится:
Хоть какая сила нагрянет, зла,
Русский воин со всеми справится! —
Взял тут витязь Дарьюшкину косу,
Зацепил за елово деревце,
Да полез в пещеру. А там, внизу,
В подземелье лучина светится.
Промеж черных скал пролегла тропа.
По краям тропы копья с пиками,
Человечьи мертвые черепа,
Как орехи, на них натыканы.
Колдовской паутиной опутан лаз.
Клубы дыма по небу тащутся.
И двенадцать ярых собачьих глаз
На пришельца из тьмы таращутся.
Порубил Перун трехголовых псов,
Снял со входа печать заклятую,
Отомкнул тринадцать тугих замков —
И вошел в темницу проклятую!..
Испугалась Зоренька! — Подлый Змей,
Ты пошто моим братом рядишься?
Ты Перуном прикидываться не смей,
Все одно ты со мной не сладишься!
Отвечал Перун: — Не крушись, сестра,
Я твой брат родной, ясна Зорюшка.
Нынче смертная Змею пришла пора,
Отлилось ему твое горюшко! —
Так и встретились милые брат с сестрой.
Сразу кончились ночи черные.
И все ярче, яростней над землей
Рдели сполохи золоченые!
А когда обратно Перун скакал
Под победным рассветным заревом,
Конь четыре подковки пораскидал:
Щедрым счастьем людей одаривал.
Подобрал подковку тот дед Всевед,
Подобрал Кузьма, руки дельные,
Подобрала Дарьюшка, вешний цвет, —
Было счастье всем беспредельное.
А четвертой подковки никто не взял,
Видно, где-то лежит на улице:
Кто найдет-подберет, будь он стар иль мал,
Что захочет — тотчас же сбудется!
На купца ж того был Перун сердит.
Подшутил над ним злую шуточку:
В киселе по горло скупец сидит
И все просит: «Подбавьте чуточку!»
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
От Бояновых колдовских речей
Брови сдвинули добры молодцы.
Запылал огонь в глубине очей,
Будто парни Перуну молятся.
И припомнились витязям злы шатры,
Степи с темными их обычьями:
На вершинах курганов — костры, костры,
Вражьи шлемы с рогами бычьими.
Примерещилось, будто горят стога,
Печенеги кружатся птицами
С ненасытною жаждой: пить кровь врага,
Спать с молодками светлолицыми.
Подступают обры — взять Русь в полон,
Чтобы плетью народ примучивать,
Чтобы белых лебедок, славянских жен,
В свои арбы впрягать скрипучие!
Озорны, лихи у славян враги!
Вражья конница — что метелица:
Налетит ордой — не видать ни зги,
Пыльной бурей по степи стелется!
Отобьем одних — глядь! — другие мчат.
За хазарами прутся половцы.
Жадно кони ржут, уздени кричат:
«Выходи на рать, добры молодцы!»
Хорошо за чашею круговой
Песни петь, о любви загадывать,
Но еще не закончен старинный бой,
Рано острый меч в ножны вкладывать!
В заревом багрянце сочится кровь,
Окоем сулит непогодину,
Еще грозное время покличет вновь
Постоять за народ, за родину!
Жертвоприношение
Много дней Боян по Руси гулял.
А как в Киев прийти случилося,
Подивился мудрый старик гусляр:
Сколько тут чудес приключилося…
Правил Киевом стольным Владимир князь,
Тот, что Русь собирал по зернышкам,
И кого приспешники, умилясь,
Называли вслух «Красным солнышком».
И в боях, и в пирах был тот князь силен:
Дума скорая, речь умелая!
Восемьсот, не меньше, имел он жен,
Сыновей — аж дружина целая!
Смладу князь был язычеством обуян.
Хоть по всей земле зычно кликни-ка:
Ни в своих родных, ни в чужих краях
Не сыскать такого язычника!
Он кумирами изукрасил град,
На холмах заблистали в роскоши
Со своим исконным Перуном в ряд —
Привозные Хорсы да Мокоши.
В дальний край Владимир в поход ходил
На ятвягов, отважных воинов,
И пока соперников победил,
Нагляделся страстей диковинных.
А не зря пословица говорит:
За горами все бубны славятся! —
Коли что-то русского приманит,
Он себе перенять старается.
Князь от тех ятвягов принес закон,
Отродясь на Руси не виданный,
Чтоб по жребию — из мужей и жен —
Брать людей на закланье идолам…
Было жутко людям! Замстился свет!
Русь стонала от скорбной жалости!
Эта злая «казнь» ровно десять лет
На родной земле продержалася…
Жил в ту пору в Киеве дальний гость,
Чай, не ведал такого отроду, —
Как-то выпала роковая кость:
Жертвой стать его сыну-отроку.
Вот явились к дому его послы:
«Дай, мол, сына для дела богова!»
А уже на стогнах дымят костры:
Боги пиршества ждут жестокого.
Тот несчастный крикнул, от горя лют:
— Зря вы тут свои ноги топчете!
Боги сами жертву себе найдут,
Вы напрасно за них хлопочете! —
Он к родному чаду челом приник,
Зароптал над дитем возлюбленным:
— Ваши боги — не боги: пустые пни!
Они все из деревьев рублены!
С превеликим ужасом ждал народ:
Вот-вот рухнут столпы небесные,
Пополам расколется небосвод,
И ударят грома железные!
Но вотще толпу растревожил страх:
Небеса на крик не ответили,
Словно дерзкой ругани в тех словах
Духи вещие не заметили!
Княжьи стражники ворвались с крыльца,
Крикуну защититься не дали:
Тут и сына юного и отца
Наказующей смерти предали!..
Но Владимир долго во гневе был
От молчанья богов подобного:
Он обиду крепкую затаил
На Перуна нерасторопного.
Княжье слово
А теперь войдемте же, наконец,
С удалой толпой молодецкою
В золотой, резной, теремной дворец —
Прямо в гридницу княженецкую…
Восседает у князя велик совет:
Воеводы, бояре думные.
Говорит старшинам Владимир-свет
Таковы слова велимудрые:
— Аз собрал вас нонь не пир пировать,
Думу думать большую, главную:
Как любезной отчиной управлять,
Как упрочивать власть державную?
Друга! Братия верная, гой еси!
Людям бога чтить полагается,
Ан ведь темный люд на лесной Руси
Пням бесчувственным поклоняется.
Не срамно ли нам от других отстать
В веке разума воссиявшего,
Не пора ли новых богов сыскать
Для отечества заплутавшего?
Тут, успевший братину осушить,
Молвит слово Добрыня-дядюшка:
— Так каким же ноне богам служить
Повелишь нам, прикажешь, князюшка? —
Князь тяжелой дланью подпер чело.
Видно, долго умом раскидывал,
Чай, немало вер изучил зело.
Тьму пресвитеров перевидывал.
— Звали нас Магометов закон принять…
Зол закон на хмельное зелие.
Где же русским людям коран понять,
Коль питье — всей Руси веселие!
От хазарских каганов был посол,
Речью ластился фарисейскою,
Ждал, чтоб Киев-батюшка перешел
В веру ихнюю, иудейскую.
Иудеям короток был ответ:
«Зря своих богов предлагаете,
У самих у вас даже дома нет,
По чужим краям обитаете!»
Нам бы надобно к вере прийти такой,
Чтобы в храмах высоких пелося,
Чтоб, отведав сладости неземной,
Прежней горечи не схотелося!
Потому порешили мы в Корсунь плыть
С нашей знатью большой боярскою,
Там самим креститься и Русь крестить
В веру новую христианскую.
Установится в небе едина власть,
Бог, пророками предуказанный,
Аз же буду единым судьей у вас,
На земном престоле помазанный! —
Тут зовет Владимир к столу бояр,
В руки чашу берет заздравную,
И велит правитель, чтоб спел Боян
Величальную песню славную…
Святослав
(Четвертая песнь Бояна)
То не бор шумит, не ручей бежит,
Не струя журчит меду ярого,
То в притихшей гриднице чуть дрожит
Золотая струна Боянова…
Говорит Боян: — Навострите слух!
Эта песня моя заветная,
В этой песне — ратный славянский дух,
Звон мечей, ископыть победная…
Может статься, братья, в остатний раз
Я потешу вас былью-небылью.
Святославу аз посвящаю сказ.
Лучше воина в мире не было.
Все мы в разный срок обратимся в прах,
Ляжет грузом на грудь надгробие.
Пусть потомки сыщут у нас в делах
Святославовых дел подобие…
Был во стольном Киеве вещий знак:
В день, как княжье дитя родилося,
Под крыльцом одна из борзых собак
Острозубым львом ощенилася.
И по знаку вещему, с малых лет,
Тесьмяные поводья стиснувши,
Князь летал по земле, как могучий лев,
На загривке коня повиснувши.
Неспроста говорят: коль драчлив петух,
Где же быть ему в теле жирному?
То-то князь Святослав был поджар да сух,
Не привычен к приюту мирному.
Он спокойных благ не искал себе:
Не страшась ни жары, ни холоду,
Мясо ел в седле, пил вино в седле,
Спал, седло подложив под голову.
Все дружинники княжьи крепки, как гвоздь,
Тоже намертво в седла впаяны.
Все округи ведомы им насквозь,
Все пути, все дороги знаемы.
Они вскормлены славой с конца копья,
Под раскатами труб взлелеяны,
Их шеломов медные острия
Дымом грозных побед овеяны.
До Хвалынского моря их князь водил
Одолеть саранчу хазарскую,
Белу Вежу приступом победил,
Отнял землю Тьмутараканскую.
В ту пору Царьград на морском ветру
Развевал свои стяги гордые;
С давних дней он хитрую вел игру:
Ссорил Русь с кочевыми ордами.
Уж не раз скопившийся долг обид
Князь Олег по счетам оплачивал:
Он врагам — на память! — червленый щит
К городским вратам приколачивал…
Оттеснив хазар от родных оград,
Святослав вдаль ушел из отчины:
Порешил замки цареградских врат
Отпереть топором отточенным.
Князь повел своих ратников через степь
На Босфор, потягаться силами,
И уже над мглой византийских стен,
Смерть пророча, запели сирины.
Чтоб разнежился яростный дух врага,
От царя послы тароватые
Привезли князю русскому жемчуга,
Перстни, паволоки хрущатые.
Святослав подношения развернул,
Выбрал меч с харалужным лезвием,
А на жемчуг с золотом не взглянул:
Эки вещи, мол, бесполезные!
Византийцы ахнули: «Грозен князь,
Кем одно лишь оружье ценится!» —
И держава мощная, устрашась,
Стала дань платить, аки пленница.
Аж за море и конный, и пеший враг
От Днепра, от Дона попятились,
Все хазары, обры зарылись в прах,
Печенеги в степях попрятались.
Крепко-накрепко заперлись рубежи.
Поднялись на путях оградины.
Не урвать у нас ни одной межи
Тех земель, что отцами дадены!
…От Бояновой песни восторга дрожь
Пробрала дружину могучую.
Князь Владимир молвил: «Зело поешь!..» —
И слезинку смахнул горючую.
— Погоди! — прибавил он, весь светясь, —
Я тебя из казны пожалую! —
А Боян ему: — Ты дослушай, князь,
Дай домолвить припевку малую…
Громче всех могучий барс Святослав
По земному раздолью славился.
За бойцовский свой, непокорный нрав
Больше всех он Перуну нравился.
С черной тучи зорко следил Перун
За разгульной отвагой княжеской.
Сколько выпил бог вина на пиру,
Столько пролил князь крови вражеской!..
Да не то Перун шибко пьяным был,
Не то спал под пуховой тучею:
Печенежский хан ни за грош сгубил
Святослава, бойца могучего.
Княжий череп золотом оковав,
Пил из чаши хан вина красные,
И вставал над Русью закат, кровав,
Предвещая года ужасные!
Спор
Тут, неладной песне кладя конец,
Вдруг ударил Владимир по столу:
— Аль ты наших слов не слыхал, певец?
Аль решил на своем упорствовать?
Твой Дажбог — не бог. И не бог — Перун.
Русский люд их, как сказку, выдумал.
И чтоб впредь ни в слове, ни в звоне струн
Не слыхать нам про этих идолов!
Мы иного господа чтить велим.
Хватит бесу молиться черному!
Всех перунов днесь мы огнем спалим,
Как нечистую силу чертову!
Издавна круты на Руси князья,
Но певцы еще своевольнее.
Никакой уздой усмирить нельзя
Их ретивое слово вольное.
Рек Боян: — Обойди ты всю Русь кругом,
Огляди ты всю твердь до донышка:
Всюду жив Перун — то небесный гром,
Всюду жив Дажбог — красно солнышко!
Зря ты, князь, гонясь за чужим умом,
Вздумал ныне свой укорачивать,
Да людские души в краю родном
На испод вертеть, выворачивать.
Родовые корни прочнее стен.
А коль вырубить корни дерева,
Попадет народ в чужеземный плен,
Обескровится слава дедова!
Говорю тебе: не ломай уклад.
Только попусту будешь мучиться.
Песни новые прежних не заглушат,
Ничего у них не получится!
Князь Владимир, яростью обуян,
Грохнул вновь десницей тяжелою:
— Не перечь, Боян! Помолчи, Боян!
Пожалей свою буйну голову!
А Боян ему: — Не стучи рукой!
Не закажешь Перуну царствовать!
Довелось ему пятьдесят веков
На родной Руси государствовать.
Это он Царьград с нашим войском брал.
Это он был заветом мужества.
Это он с косогами шел на брань,
Обрядясь в доспех Ильи Муромца.
Это он парней закалял в боях,
Чтобы души в покой не кутали,
Чтоб ценили выше всех прочих благ
Буревой размах русской удали!
Не учил Перун: коли бьют в щеку,
Подставляй другую смирнехонько,
А учил Перун дать отпор врагу,
Чтоб обидчик завыл тошнехонько!
Оттого Святослав был так люб ему!
Русь не знала верней хранителя!
Знать, Перун по образу своему
Сотворил такого воителя!
И когда Ольга-матушка на Босфор
За заморским крещеньем плавала,
Святослав не зря затевал с ней спор.
Вспомни, князь, слова Свягославовы!
Он зело стыдобил княгиню-мать,
Он в сердцах вопрошал с презрением:
«Не срамно ль дружину нам потешать
Непотребным чужим крещением?!»
Коль ты примешь, князь, христианский «лад»,
К нам на Русь, говорю заранее,
Вороньем церковники налетят,
Навезут «святое писание».
Хоть писание это «святым» зовут,
Трудно книгу сыскать развратнее.
В ней и ложь, и грязь, и постыдный блуд,
И вражда, и измена братняя.
Занедужим мы от их «аллилуй»,
Что во сне-то у нас не виданы!
Будут петь на Руси: «Исайя, ликуй!»
Будут славить псалмы Давидовы.
Чужеродные, чуждые словеса
Заскрежещут арбой немазанной.
И пойдет от них увядать краса
Речи русской, шелками вязанной!
Коли деды клюкву одну едят,
Скулы внукам сведет оскомина.
Много бед церковники натворят,
Истерзают народ расколами.
Встанет брат на брата и род на род!
Ох, люта вражда промеж близкими!
Вновь усобица по Руси пойдет,
Самый подлый наш ворог искони!
Не к добру, не к добру ты задумал, князь,
Звать на Русь заморских пресвитеров! —
Плюнул старец в гриднице, распалясь,
И ушел, тот плевок не вытерев.
Крещение Руси
С той поры замолк, песен петь не стал
Соловей былинного времени.
Коли кривда правде скует уста,
Нету в мире тяжельше бремени.
Под немилость княжью попал певец,
Отвернулись бояре важные.
И как будто вмиг приувял венец,
Свитый прежде молвой продажною.
Шел горюн по угодьям родных краев,
Его очи сквозь слезы видели,
Как кнутами карали «еретиков»
Кротость славящие крестители.
Видел он, как стадами сгоняли люд
На неведомое крещение,
Как беспутный Путята, от злобы лют,
Новый город предал крушению.
Видел он, как епископы крест и меч
Возносили в кровавых лапищах,
Как спешили священные рощи сжечь,
Как богов оскверняли в капищах.
Век Перун на днепровском яру стоял,
Над речными синими долами.
Из искристого кремня, что бог держал,
Высекали кресалом полымя.
И когда на священном огне у ног
Пух петуший дымился сладостно,
Улыбался грозный славянский бог,
Очи бога блистали радостно.
Были латы его для басы-красы
Драгоценной резьбой прострочены,
Были боговы крученые усы
Красным золотом позолочены.
И не раз в сполошной крутой ночи,
О грядущей судьбе не ведая,
Здесь святили кмети свои мечи
Перед сечей, перед победою.
А теперь былого царя небес
Примотали к паскудной лошади,
И с похабным криком: «Изыди, бес!»
Потащили по людной площади.
Длиннорукий Добрыня в поток швырнул
Громоносного бога дедова:
«Дескать, сытно ел ты и пил, Перун.
Ну, и хватит! Катись отседова!»
И поплыл Перун по Днепру-реке,
Как колода, что в воду валится,
И была бессильной в его руке
Боевая литая палица.
Лишь грозились людям его персты:
Погодите, хлебнете горюшка,
Как на ваши благостные кресты
Грянут коршуны из-за морюшка!
Коли стольный град одолеет зло,
Малым слободам нет спасения!
Ровно лютый змей, по Руси ползло
Горевое самосожжение.
По грязи, повдоль верстовых столбов
Гнали в дальний край, как заложников,
Ведунов да знахарей, да волхвов,
Да бродяг дударей-гудошников.
Чтоб забыл обычьи свои народ,
Шли варяги, наемны ратники,
Полоскали палками хоровод,
Разгоняли людские праздники.
Дымной гарью плыл над землею страх,
Языки полыхали рыжие:
На широких стогнах в ночных кострах
Жгли язычное «чернокнижие».
Все, что русский люд испокон веков
На бересте чертил глаголицей,
Полетело чохом в гортань костров,
Осененных царьградской троицей.
И сгорали в книгах берестяных
Дива дивные, тайны тайные,
Заповеданный голубиный стих,
Травы мудрые, звезды дальние.
Обжигая руки, спасал Боян
Слово отнятое отцовское.
Но грозились стражи: — Погодь, смутьян,
Сам сгоришь, как письмо бесовское!
Почернел гусляр от тяжелых дум,
Уж не петь ему по-веселому.
Ржа железо ест, а печаль ест ум,
Стих веселый не лезет в голову…
Сон Бояна
Изнурил певца бесприютный путь.
Белый ус его хмуро свесился.
Вот решил он под липкою отдохнуть.
То ли явь? То ли сон пригрезился?..
Видит старец: радуга меж полей
Подымается в выси ясные.
Он — недолго думая — прямо к ней!
За перильца схватил цветастые
И пошел по радуге выше круч
В дальний край, недоступный вымыслам,
Где стада седых тонкорунных туч
По вольготным гуляют выпасам.
Серебрится звездное там зерно,
Что Сварог в борозды высеивал,
Светозарною нивой блестит оно,
Расстилаясь с юга до севера.
А на горке терем стоит царя.
В терему том окошко светится.
И глядит из окошка краса Заря,
Ненаглядная красна девица…
Говорит Заря: — Здравствуй, свет Боян.
Ты зачем в нашу даль пожаловал?
Уж как нонь довольна была бы я,
Кабы песней меня побаловал!
Рек Боян: — Я тут — не в хмельном пиру,
Вечно петь, так язык затупится…
Ты ответь, Заря: где твой брат Перун?
Что же он за Русь не заступится?!
Тут у Зорьки слезы из нежных глаз
Чистым жемчугом покатилися.
Невеселый она повела рассказ,
Коим многие б подивилися…
Говорила Зорька: — Могуч был мир,
Где Перун громыхал победами!
Хоть суров он был, хоть не всем был мил,
Ан при нем все порядок ведали.
Сошники Перун мужикам ковал;
Сделал меч-кладенец невиданный,
Вражьи рати рушились наповал,
Как сверкал он, из ножен вырванный!
Рассудил Перун битву света с тьмой,
Разлучил навек с белым черное,
Примирил поединок огня с водой,
Заточил огонь в кремни горные.
Много славных дел он свершил, орел,
Все дела поди перечисли-ка,
Ан ведь сколь завистников приобрел:
Чай, на каждый чох — по завистнику!
Сотворишь добро, глядь: никто не рад!
У завистников нету радости.
Злее черных змей за спиной шипят,
Пуще сладости любят гадости.
А за синь-рекой, что волной журчит,
Под горою, что всякий видывал,
Жил коварный, хитрый король Завид,
Больше всех Перуну завидывал.
Не желал он жить во своем дворе,
Где бочонки медами полные,
А желал он быть на крутой горе,
Где Перун высекает молнии.
Заедала Завида чужая честь,
Гордецу почет слаще сахара.
Уж как тщился он на ту гору влезть,
Чтобы челядь бы вся заахала!
Да не просто справиться с той горой:
Все бока ее глаже мрамора.
Цепче коршуна когти имел король
Да об камни их пообламывал.
Черной завистью вымученный вконец,
Дал король повеленье строгое:
Золотой построить ему дворец,
Чтобы был он богаче богова!
И воссел Завид в окруженье слуг,
Похваляясь речами смелыми.
Он в одну взял руку червленый лук,
А в другую колчан со стрелами…
Пировали боги на Лыс-горе,
Кто-то в шутку сказал Громовнику:
— Пить ли брагу нам при твоем дворе
Аль пойти к твоему помощнику?
Весь Перунов терем от этих слов
Залился богатырским хохотом,
Небо дрогнуло, будто бы от громов,
В бочках пиво взорвалось с грохотом.
А Перуну тень на чело легла,
Знать, устал от речей язвительных.
И упали наземь туман и мгла
От Перуновых дум томительных.
Затаились боги: удара ждут!
От Громовника нет спасения —
Его стрелы жаркие ровно жгут,
Все сжигают без сожаления!
Вдруг Перун на землю с престола — шасть!
Без укоров, без нарекания,
Говорит Завиду: — Бери всю власть,
Коль такое твое желание!
Не стыдись, коль в чем тебя подучить.
Нелегко, чай, над миром властвовать!..
— Что ерша учить, как по речке плыть?
Без подсказок сумею царствовать! —
Поменялись одежами без хлопот,
Каждый вымолвил речь приветную,
Сел король Завид на ковер-самолет
И вознесся на гору светлую.
А Перун колчаном об землю — хвать!
— Надоело! Покняжил досыту! —
Под священным дубом улегся спать.
Там доныне и спит без просыпу…
А Завид вступил на высок престол,
Не сробел от забот полученных.
Он державную руку свою простер
От полночных стран до полуденных.
Стал своим разуменьем дела решать,
Стал людей учить да подсказывать:
Как сподручней землю зимой пахать,
Как весной на санях раскатывать.
Уж коль вздумал кто мудрецом прослыть,
Враз за новый обычай ратует:
То прикажет вниз головой ходить,
То блоху со слоном сосватает.
От такого правления короля
Опустели поля бесплодные,
Задичала, выгорела земля.
Даже боги сидят голодные.
Не дождутся люди весны-красны.
Все певучие реки скованы.
Из небесной и из земной казны
Все сокровища разворованы.
И никак король не исправит грех:
Где зерна достать? Мыши слопали.
А где мыши? Кошки пожрали всех.
А где кошки? Стрелки ухлопали.
Где стрелки? На речку гулять ушли.
А где речка? Быки всю выпили.
Где быки? На песок отдохнуть легли.
Где пески? Все ветра повымели…
Не управился глупый Завид с землей,
Заварил дела бесталанные.
И одна беда за другой бедой
В гости к людям пошли, незваные.
Все никак не кончится скорбный путь.
Не размыкать кручину ветрами.
Но Перун проснется ж когда-нибудь!
Вспыхнут дали лучами светлыми!..
Разбоище
Шел Боян чащобами наперерез
В те края, где гулял со славою,
Завернул в знакомый древлянский лес,
В дом к Могуте с женой Забавою…
И сказал Боян таковы слова:
— Гой, вы, люди, лесные братушки,
А видна ли вам сквозь густы дерева
Боль-печаль родной Руси-матушки?
Вам и прежде досталось немало зла:
Сколь в полюдье к вам Игорь хаживал,
Ольга ваш Искорбстень дотла сожгла,
Ярополк убил князя вашего!
Только это горе — полгоря лишь.
Горе в княжьей руке Владимира:
Велимудрый правитель задумал, вишь,
Чтоб вся дедовщина повымерла!
Вам, древлянам, отваги не занимать:
Чай, смогли одного грабителя
К двум упругим сосенкам примотать —
Пополам разорвать, мучителя!
Не давайте ж отчиной володеть
Тьме варяжской, их силе вражеской!
Не спешите крест на себя надеть,
Не потворствуйте дури княжеской! —
Славянин — отзывчивый человек!
Тронь его — загудит, как колокол:
Коли песнь запоешь — будет слушать век,
Коли в бой позовешь — взлетит соколом.
Собрались тут молодцы: Ратибор,
Творимир, Лучезар да Всеволод,
И пошел у витязей разговор,
Что любезен для сердца смелого.
Зашумел суровый древлянский бор,
Загигикал недобрым голосом,
Заблистал булатный косой топор
У лихих лесников за поясом!
Подались в разбоище мужики,
Зверобои, стрелки опасные,
К ним волхвы приладились, старики,
Да ярыжки, да лежни праздные…
Аж до Киева докатился страх,
Стал трясьмя-трясти княжьих стольников:
Дескать, меньше нонь соловьев в лесах,
Чем охальных шишей-разбойников.
Они рыщут всюду с ночной татьбой,
Собирают дань придорожную,
Да в глухих урочищах день-деньской
Затевают гульбу острожную.
Не желают, подлые, забывать
Свои капища, свои игрища,
Не хотят анафеме предавать
Свои требища, свои тризнища!
Повелел князь, чтоб ловкие тиуны
Разыскали в лес тропы тайные
И чтоб всех «приспешников сатаны»
Заковали в замки кандальные!
В тот же день из киевских городских ворот,
Из печерских святых обителей
Вышли братья-монахи «крестить народ» —
Непокорных древлянских жителей…
Шли монахи по темным глухим местам,
Путь искали по небу звездному,
А попали монахи в разбойный стан
К атаману Могуте грозному.
Бог-то бог, да и сам тоже будь неплох! —
Жуть взяла от могуча облика.
А господь всевидящий не помог,
Не спустился с ночного облака.
Полыхнул над рясами острый нож,
Ан не пролили кровь грабители.
— С беспортошных иноков что возьмешь?
Погостюйте у нас, святители! —
Ох, ты, русская щедрая доброта!
Сколько раз за века случалося:
В нашу землю ненависть и вражда
Под личиной «друзей» являлася!
Пробрались монахи в лесной посад,
Не Христа взялись проповедывать,
А разглядывать: где мечи висят,
Где заплоты стоять — выведывать.
А когда разбойники спать легли
И во мраке сычи заухали,
Черноризые братья в туман ушли —
Доносить про все, что разнюхали.
Стали гнать разбойников из лесов.
Их травили псы озверелые.
Волкодав с железной пилой зубов
Изорвал певцу руки белые.
Но ведь сколь друзей в стороне родной!
Коли недруг в погоню ринется,
Кинь простой рушник — потечет рекой,
Кинь гребенку — там бор поднимется.
Трудно вольницу было прибрать к рукам,
Заупрямилась Русь-красавица!
Ну, да где ж топорникам-мужикам
С броненосной дружиной справиться?!
Князь варяжское войско призвал внаем,
Воеводы весь край обшарили,
Подкосили Могуту стальным копьем,
В стольный град на правеж отправили.
Отзвенела удаль в недолгий срок,
Отшумела хмельная славушка,
И попала с соколом в злой силок
Соколица его Забавушка.
И с дружками, с коими пил-гулял,
С атаманом лесного племени,
В ту же злую сеть угодил гусляр,
Соловей старинного времени.
Под охраной блещущего копья
Увели в полон рать свободную,
Заточили звонкого соловья
В клетку каменную холодную.
Разгулялся княжеский произвол,
Чтобы смять, сломить душу гордую!
А Боян и тут свою песнь завел,
Неподкупную, непокорную…
…Как во каменной палате
Суд разбойника судил:
— Ты скажи, скажи, разбойник,
— Кто на свет тебя родил?
— Породила да вскормила
Меня мать сыра-земля,
Молоком меня вспоила
Воля вольная моя.
Эх, воля вольная,
Русь раздольная!
— Ты скажи, скажи, разбойник,
С кем гулял, разбой держал?
— Не один разбой держал я:
Трех товарищей сыскал.
А как первый мой товарищ —
То булатный острый нож,
А другой-то мой товарищ —
Непроглядна темна ночь!
Оба друга верные,
Братья неизменные…
— А кто ж третий твой товарищ?
— Ретивой буланый конь.
Кабы конь не оступился,
Мне гулять бы и пононь!
Эх, кабы конь не оступился,
Мне гулять бы и пононь!
Казнь
Над престольным городом гром гремел:
Плаху ставили для разбойников.
Князь Владимир-свет на крыльце сидел
В окруженьи бояр да стольников.
А над Русью шли облака, легки,
Будто лебеди в небе реяли.
И, как в прежние ласковые деньки,
На полях яровые сеяли.
И была осужденным не смерть страшна
Храбрецы мечей не чураются! —
Было тяжко знать, что весна пришла,
А они — с землей разлучаются…
Первым в круг Могутушка выходил.
Он не стал ни молить, ни кланяться.
Зря епископ киевский Михаил
Призывал молодца раскаяться.
Говорил ему поп таковы слова:
— Тебе смерть грозит неминучая.
Ох, и жгуча в адских котлах смола,
Неотвязная да липучая.
Повинись, Могута, за свой разбой,
Тяжкий грех от души отвалится,
Вещий пастырь над блудной своей овцой
Попечалится да и сжалится!..
Отвечал Могута: — Довольно врать!
Баб пугайте смолой кипучею.
Бог ваш слабые души скликает в рай,
А, чай, мы — молодцы могучие!
Что мне ваши дьявольские котлы?
Вот уж, право, чудны нелепости!
Реки той смолы на меня текли,
Когда брали мы вражьи крепости!
Ради Родины, ради народных благ
Я бы вмиг с головой расстался бы!
В бурю рубят мачты на кораблях —
Лишь бы целым корабль остался бы!
Пусть по мне красавицы слезы льют,
Рукавом цветным утираются,
Молодцы-удальцы пускай меч куют,
За свой край на бой собираются!..
Князь Владимир молча рукой махнул:
Дескать, что вора переучивать?
Сотский издали палачу мигнул.
Стал палач рукава засучивать.
И головушка с буйной копной кудрей
Покатилась из-под топорика.
Довелось на колу закачаться ей
Посреди теремного дворика.
За Могутой последовал Ратибор,
А за ним Лучезар и Всеволод…
Не помиловал жадный упырь-топор
Славных витязей войска смелого.
Целый день оттоль в придорожный ров
Выволакивали покойников:
Удалых охотников да волхвов,
Да иных бунтарей-разбойников.
Князь одну Забавушку «пожалел»:
Не отдал казнить смертью лютою,
В голубом Днепре утопить велел,
Навсегда разлучил с Могутою.
Лишь Бояна князь отпустил живым,
Не из милости, не из жалости:
Понимал, чай, люди придут за ним,
Побоялся народной ярости.
О ту пору в небе взошла заря,
Будто хлынули реки алые!
И во стольном граде, мои друзья,
Начались дела небывалые…
До сих пор об этом твердит молва,
Диво дивное приключилося:
Атаманова мертвая голова
Княжьей дочери полюбилася.
И ушла из терема навсегда
Озорная княжна-девчоночка,
В вешней роще выкрала из гнезда
Чернокрылого вороненочка;
Стал над нею ворон круги кружить,
Стал прельщать колдовскою силою,
Службу верную обещал служить,
Лишь бы взять назад птаху милую.
Не спешила девица дар принять,
Сжала птаху рукою твердою,
Повелела ворону вдаль слетать
За водою «живою» и «мертвою».
Вмиг от той воды атаман воскрес,
И туманной весенней ночкою —
Убежал разбойник в дремучий лес
Вместе с шустрой княжою дочкою.
От волшебных струек «живой» воды
Поднялись бунтари удалые,
Распрямились, выстроились в ряды,
Зашумели густой дубравою.
Да не зря и Забаву хвалил народ:
Всем брала — умом и осанкою! —
Потому у владыки днепровских вод
Обернулась она русалкою…
А Боян пошел по Руси гулять,
Молодцов из домов выманивать,
В свете чуда чудные вызнавать
Да на гуслях о них вызванивать.
Лик Перуна
Долго правил Русью
Владимир-князь.
Сквозь далекие расстояния
Из седых веков долетел до нас
Громкий сказ про его деяния.
Сколько всякой дивности золотой,
Медь да бронзу, ковры да статуи,
Вместе с Анной, новой своей женой,
Князь из Корсуня взял богатого!
Сколько Киев вскинул на теремах
Петушков да флюгарок башенных,
Сколько храмов выросло на холмах,
Всею хитростью изукрашенных!..
Стала гридница княжья еще пышней,
Все в ней сыщешь, что в мире ценится:
Звон ковшей, застолица, шум гостей —
Полной чашею так и пенится!
Все порядки в доме на новый лад,
Князь дружину свою побаловал:
Деревянными ложками не едят —
Всем серебряные пожаловал.
Постаревши, князь то и знай ходил
В Десятинный храм с перезвонами,
И, крестясь, подолгу стоял один
Под сияющими иконами.
Вспоминая время былых тревог,
Он глядел на Христа-Спасителя:
«Был не прав Боян, православный бог
Одолел Перуна-воителя!
Вишь, как гордо светит под потолком,
Промеж риз, серебра узорного,
На весь мир первейшая из икон —
Образ Спаса Нерукотворного!»
Вот однажды… вечер туманный был…
Птичий крик пред грозою множился…
Князь Владимир в церкви поклоны бил
Да невесть о чем все тревожился…
Вдруг, вглядевшись, от ужаса замер он:
Вместо Спаса Нерукотворного
Глянул, хмуря брови, со всех икон
Лик Громовника непокорного!
Затуманились очи в недобрый час,
Расстучалося сердце старое:
На царьградских досках был кроткий Спас,
А на русских — зрит око ярое!
И других угодников не узнать!
Начал князь от испугу пятиться:
Где Илье Пророку привычно мчать,
Там Перун в колеснице катится…
Знать, художники русские за года,
В нарушенье письма канонного,
Подверстали под благостного Христа
Бога предков своих, исканного!
А ведь в споре, много годов назад,
Предрекал Боян то же самое:
«Песни новые старых не заглушат!
Русь не сломишь! Она упрямая!»
И подумал князь в тот тяжелый миг:
«Видно, зря я народ примучивал,
Зря силком богов насаждал чужих,
Зря кострами Русь переучивал!»
. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
В ту же ночь в округе поднялся гам,
Воронье в степи раскричалося:
Под покровом тьмы к городским стенам
Кочевая орда подкралася.
Это вновь на Русь печенежский хан
Налетел из гнездовья змиева,
И петлею горло сдавил аркан
У пресветлого града Киева.
И покинув жен, в грозовой ночи,
По гудку трубача зловещего
Вышли русичи «позвонить в мечи»,
Как у нас издавна завещено!..
Засветилась в темной степи роса,
Заплескалися крылья воронов.
За увалом скопившаяся гроза
Широко обступила воинов.
Вспыхнул луч зарницы, огнем прошит,
Видно: быть тут грому великому!
Утром солнце, как будто червленый щит,
Залилось кровяными бликами.
И начался тут небывалый бой!
Зазвенели клинки булатные.
И схлестнулись кони промеж собой.
И прогнулись доспехи ратные.
У степных рысаков — волчий блеск в глазах,
Мечут в битву все новых ратников.
А уносят — свисших на стременах —
Безголовых, безруких всадников.
Наседает враг. Прет и прет, жесток.
Русский, строй чуть-чуть посторонится,
Кинет наземь колкий стальной «чеснок» —
Горек тот «чеснок» вражьей коннице!
У кочевников сабля длинна, остра,
Словно месяц промежду звездами,
Да хоть сабля остра, все ж мечу не сестра:
Сталь меча — обоюдоострая!
Меч махнет — и две головы долой!
А лихие рубаки русские,
Будто в поле заняты молотьбой,
Бьют и бьют по снопам без устали!
Уже досыта жаркая нива та
Горевыми костьми засеяна,
Уже дочерна кровушкой полита,
Ветром смерти стократ провеяна.
Уже в том пиру не хватило вин!
Уже вороны тучей хлынули!
Но ни русс, ни яростный половчин
Еще стяг победы не вскинули!
Вот где князь-то киевский приуныл,
Со стены эту битву видевший,
Оттого, что много он показнил
Боевых разудалых витязей!
Все напористей, русичам вперерез,
Рвется к городу вражья конница,
И уже решительный перевес
К полосатым халатам клонится!
Вдруг на русской воинской стороне
Чьи-то очи блеснули углями,
И седок на белом, как дым, коне
Пролетел стрелой под хоругвями.
В непроглядном мраке грозовых туч
Взвился меч-кладенец невиданный,
И победно он засверкал, могуч,
Из серебряных ножен вырванный.
Тут как начал всадник мечом играть,
Вырубать в рядах промежуточки —
Одним махом улицы выстригать,
А другим косить переулочки!
Было взять с кого удалой пример
Русским витязям в миг сражения!
Было где оружию погреметь,
Когда Русь пошла в наступление!
Словно бурей, подлых врагов смело!
Вмиг очистилось небо ясное.
Над притоптанным ковылем взошло
Солнце ласковое, прекрасное!
Но никто из витязей не признал
Позабытого миром облика
Того воина, что с мечом промчал
На коне огневом как облако!..
Может, все это просто досужий слух,
Просто сказка одна красивая…
Ну, а правда в том, что наш русский дух
Не сломить никакою силою!
От глубоких корней наша Русь пошла,
Ее стебель далече тянется.
Как великой прежде она была,
Так великой и впредь останется!