Овидий — Фасты (Книги 4-6): Стих

Книга 4 Книга 5 Книга 6

Книга четвертая

«Будь бла­го­склон­на к пев­цу, — я ска­зал, — мать обо­их Эротов!»
И повер­ну­ла ко мне эта боги­ня лицо:
«Что уж тебе до меня? Ты при­вык уже к пес­ням погром­че!
Или в груди у тебя ста­рая рана болит?»
«Зна­ешь ты рану, боги­ня!» Она улыб­ну­лась, и тот­час
Все заси­я­ло тогда небо с ее сто­ро­ны.
«Ранен я или здо­ров, раз­ве я твое зна­мя оста­вил?
Ты — мой веч­ный удел, я твое дело вер­шу.
В юные годы по-юно­му я без­обид­но рез­вил­ся;
Ныне для скач­ки моей шире про­стер­лись поля:
О вре­ме­нах и нача­лах пою по ста­рин­ным анна­лам,
И о захо­дах све­тил и о вос­хо­дах в ночи.
Петь об апре­ле пора мне, о меся­це, слав­ном тобою:
Зна­ешь, Вене­ра, что твой так же он, как и певец».
Лас­ко­во тро­нув вис­ки мои мир­том кифер­ским, боги­ня
Мол­ви­ла: «Что ж, доведи дело свое до кон­ца!»
Я вдох­нов­лен! Ход дней предо мною вне­зап­но открыл­ся;
Пусть же теперь мой корабль с вет­ром попут­ным идет.

Если, одна­ко, тебя тече­ние дней зани­ма­ет,
Цезарь, то месяц апрель дорог быть дол­жен тебе:
В меся­це этом тебя высо­кая честь оси­я­ла,
Стал он тво­им, когда ты в род име­ни­тый вошел.
Илии сын и отец рода рим­ско­го, год рас­чис­ляя,
Это узрел и к сво­им пред­кам тебя при­об­щил.
Так же как пер­вое дал Ромул место суро­во­му Мар­су,
Пер­во­при­чине того, что появил­ся на свет,
Родо­на­чаль­ни­це он Вене­ре за ряд поко­ле­ний
Место вто­рое решил в меся­цах года отдать.
И, рас­чис­ляя в веках сво­его пред­ста­ви­те­лей рода,
В пред­ках сво­их он дошел даже до самых богов.
Он ли не знал, что Дар­дан был сын Атлан­ти­ды Элек­тры
И что Юпи­тер ее сде­лал сво­ею женой?
Трос, Эрих­то­ния сын, Дар­да­ну при­хо­дит­ся вну­ком;
Тро­сом рож­ден Асса­рак, Капис рож­да­ет­ся вслед;
Даль­ше родил­ся Анхиз, и, ложем его не гну­ша­ясь,
Мате­рью сына его ста­ла Вене­ра сама.
Так появил­ся Эней бла­го­чест­ный, кото­рый чрез пла­мя
Вынес свя­ты­ню и с ней вынес отца на пле­чах.
Вот и Юла зву­чит нако­нец счаст­ли­во­го имя;
Юлии в нем обре­ли с пред­ка­ми-тев­кра­ми связь.
Постум был сыном его, рож­ден­ным средь леса густо­го,
И у лати­нян он был Силь­ви­ем про­зван — «Лес­ным».
Был он, Латин, твой отец. За Лати­ном сле­до­вал Аль­ба,
Сле­дом за Аль­бой идет в пере­чне этом Эпит.
Сно­ва он сыну дает тро­ян­ское Капи­са имя,
И таким обра­зом он стал тво­им дедом, Каль­пет.
А за тобой Тибе­рин насле­ду­ет отчее цар­ство, —
Он, гово­рят, пото­нул в Туск­ской пучине потом.
Все ж увидал он и сына-Агрип­пу и Рему­ла-вну­ка;
Рему­лу (так гово­рят) мол­ния смерть при­нес­ла.
После идет Авен­тин, по кото­ро­му назва­но место,
Так же как холм; а за ним Про­ка стал цар­ст­вом вла­деть.
Сле­дом Нуми­тор идет, его бра­том был гроз­ный Аму­лий,
Дети Нуми­то­ра: дочь Илия, сын его Лавз.
Лавз погиб от меча Аму­лия; Илия ста­ла
Мар­су подру­гой: Кви­рин с Ремом — ее близ­не­цы.
Мар­са с Вене­рой Кви­рин почи­тал как отца и как матерь,
И заслу­жил он того, чтобы пове­рить ему!
А для того, чтоб его потом­ки запом­ни­ли это,
Опре­де­лил он богам отчим два меся­ца в ряд.

Впро­чем, назва­нье апрель полу­чил едва ль не от гре­ков,
Дав­ших богине люб­ви имя от пены мор­ской.
Не удив­ляй­ся, что вещь назы­ва­ет­ся гре­че­ским сло­вом,
Ибо Вели­кой была Гре­ци­ей наша зем­ля.
С целой тол­пой моря­ков Эвандр в Ита­лию при­был,
При­был туда и Алкид — гре­ки и тот и дру­гой.
На Авен­тин­ском лугу пас­лось ста­до пали­це­нос­ца,
Богу дава­ла питье Аль­бу­ла в зной­ные дни.
Грек и Нери­тий герой: свиде­те­ли тут лестри­го­ны
Так же как мыс, что досель мысом Цир­цеи зовут.
И Теле­го­на уже и влаж­но­го Тибу­ра сте­ны
Вста­ли на новой зем­ле от арго­ли­че­ских рук:
При­был сюда и Галес, гони­мый роком Атридов, —
Имя его, гово­рят, носит фалис­ков зем­ля;
К ним Анте­но­ра при­бавь, побуж­дав­ше­го к миру тро­ян­цев,
И Дио­меда: он был, Давн-апу­ли­ец, твой зять.
После пожа­ра уже тро­ян­ско­го, вслед Анте­но­ру
При­был Эней и при­нес в наши он зем­ли богов;
С ним был сопут­ник Солим, с фри­гий­ской выхо­дец Иды,
Имя кото­ро­го днесь сте­ны Суль­мо­на хра­нят,
Сте­ны Суль­мо­на, моей, Гер­ма­ник, про­хлад­ной отчиз­ны, —
Горе мне, как дале­ко это от Скиф­ской зем­ли!
Как же теперь я далек… Но оставь свои жало­бы, Муза:
Скорб­ные пес­ни чуж­ды лире свя­щен­ной тво­ей.
Зави­сти есть ли пре­дел? Иные хоте­ли, Вене­ра,
Это­го меся­ца честь вовсе отнять у тебя!
Но ведь в апре­ле все­гда опе­ря­ет­ся поч­ва тра­вою,
Злой отсту­па­ет мороз, вновь пло­до­но­сит зем­ля.
Вот пото­му-то апрель несо­мнен­но есть месяц Вене­ры
И дока­зу­ет, что ей дол­жен он быть посвя­щен.
Пра­во, достой­на она пол­но­власт­но пра­вить всем миром
И нико­му из богов вла­сти такой не дано:
Пра­вит она небе­са, и зем­лю, и отчие воды,
При появ­ле­нье сво­ем все под­чи­няя себе.
Всех поро­ди­ла она богов несчис­ли­мые сон­мы,
Все осе­ни­ла она севы полей и лесов.
Все сопряг­ла воеди­но дикар­ские души люд­ские
И научи­ла люб­ви жен­ский и муже­ский род.
Что пер­на­тых пло­дит по вет­вям, как не слад­кая похоть?
Как без неж­ной люб­ви мог нарож­дать­ся бы скот?
Бьет­ся с бара­ном баран бодаю­щим рогом, но он же
Осте­ре­жет­ся побить лобик люби­мой овцы.
Бык, наго­ня­ю­щий страх на выго­нах всех, во всех рощах,
Тел­ку стре­мит­ся догнать, дикость и буй­ство забыв.
Эта же сила хра­нит все живу­щее в вод­ных глу­би­нах
И напол­ня­ет моря мно­же­ст­вом рыб без чис­ла.
Пер­вой она убеди­ла людей бро­сить дикие нра­вы,
Пер­вой внес­ла чистоту и обхо­ди­тель­ность в мир.
Первую пес­ню сло­жил, гово­рят, неутеш­ный любов­ник
Ночью, не дан­ной ему, пред запер­ты­ми дверь­ми.
Гор­дую деву моля, мужи обре­ли крас­но­ре­чье:
Каж­дый ора­то­ром стать дол­жен был в деле сво­ем.
Тыся­чи хит­рых искусств любовь созда­ла: для успе­ха
Мно­го уло­вок нашлось, преж­де неве­до­мых нам.
Раз­ве осме­лим­ся мы у Вене­ры отнять ее месяц?
Нет, нико­гда! Уда­лись прочь, без­рас­суд­ная мысль!
Но хоть везде ее власть и хра­мы ее повсе­мест­но,
В горо­де нашем пра­ва этой боги­ни силь­ней.
Рим­ля­нин, Трое тво­ей была Вене­ра опло­том,
Вскрик­нув, когда ей впи­лось в неж­ную руку копье;
И при тро­ян­ском судье она двух богинь победи­ла
(Ах! не хоте­лось бы мне напо­ми­нать им о том!)
И Асса­ра­ка слы­ла сно­хой, так что Цезарь вели­кий
Мог несо­мнен­но сво­им пра­щу­ром Юла счи­тать.
Нету удоб­ней поры ника­кой, чем вес­на для Вене­ры:
Вся рас­цве­та­ет зем­ля, все отды­ха­ют поля,
Тра­вы, про­бив­шись, рост­ка­ми глядят из поч­вы на воздух,
А из раз­бух­шей коры выби­ла поч­ки лоза.
Этой пре­крас­ной поры пре­крас­ная сто­ит Вене­ра
И пото­му-то и здесь сле­дом за Мар­сом идет.
И по веле­нью ее пус­ка­ют­ся в отчее море,
Зим­них угроз не стра­шась, с гну­той кор­мой кораб­ли.

1 апре­ля. Кален­ды

Лация жены, невест­ки, все чти­те боги­ню, рав­но как
Вы, кто ни лент, ни одежд длин­ных не сме­ет носить.
С мра­мор­ной шеи ее золотые сни­ми­те мони­ста
И дра­го­цен­но­сти все: надо боги­ню омыть.
Высу­шив шею, ей вновь золотые надень­те мони­ста,
Све­жие надо цве­ты, све­жую розу ей дать.
Вам пове­ле­ла она себя вымыть под мир­том зеле­ным,
А поче­му так велит, знай­те: при­чи­на ясна.
На побе­ре­жье, нагая, она свои куд­ри суши­ла;
Тут под­гляде­ла ее наг­лых сати­ров тол­па.
Это заме­тив, свое она тело мир­том при­кры­ла:
Скры­лась из глаз и велит это и вам повто­рять.
Знай­те еще, поче­му Муж­ской Фор­туне вы ладан
Кури­те там, где вода теп­лой стру­ею течет.
Жен­щи­ны вхо­дят туда, свои покры­ва­ла сни­мая, —
Вся­кий заме­тен порок в их обна­жен­ных телах, —
Все это скро­ет из глаз мужей Муж­ская Фор­ту­на,
Если ее умо­лить, лада­ном ей поку­рив.
Не упу­сти же и мак рас­те­реть с моло­ком бело­снеж­ным,
Не поза­будь и про мед, выжав из сотов его:
Ибо когда отве­ли Вене­ру ко страст­но­му мужу,
Это она испи­ла, став­ши супру­гой, питье.
Лас­ко­вой речью Вене­ре молись: на ее попе­че­нье
И кра­сота, и нрав, и цело­муд­рие жен.
Было при пра­щу­рах так, что рим­лян­ки стыд поза­бы­ли:
К ста­ри­це Кум­ской тогда все обра­ти­лись отцы.
Хра­мы веле­ла она воз­ве­сти в честь Вене­ры, — и вот уж
Ста­ла Вене­ра с тех пор жен­ские нра­вы блю­сти.
Будь же к Энея сынам, боги­ня-кра­са­ви­ца, веч­но
Ты бла­го­склон­на, хра­ни тол­пы неве­сток тво­их!

Я гово­рю, а гро­зя­щий подъ­ятым хво­стом заост­рен­ным
Вот уже стал Скор­пи­он в водах зеле­ных тонуть.

2 апре­ля

Бли­зит­ся ночи конец, и румя­нить­ся нача­ло небо
Сно­ва, и в рос­ной заре слы­шат­ся жало­бы птиц.
Полу­сго­рев­ший потух у про­хо­же­го факел дорож­ный,
И за работу свою вновь при­нял­ся селя­нин.
Пле­чи отца облег­чать начи­на­ют от ноши Пле­яды:
Семь их счи­та­ет­ся, но видят обыч­но их шесть.
Иль пото­му, что лишь шесть к богам вос­хо­ди­ли на ложе —
Ибо Сте­ро­па была Мар­са женой, гово­рят,
Майю, Элек­тру, Тай­ге­ту увлек все­мо­гу­щий Юпи­тер,
Мужем к Келене Неп­тун и к Алки­оне при­шел;
Ну, а седь­мая сошлась Меро­па со смерт­ным Сизи­фом,
Стыд­но ей, и пото­му пря­чет­ся веч­но она;
Иль пото­му это так, что тро­ян­ской раз­ру­хи Элек­тра
Видеть не в силах и лик свой засло­ня­ет рукой.

4 апре­ля. Мега­ле­зий­ские игры в честь Мате­ри Богов
Три­жды пус­кай небе­са на оси обер­нут­ся извеч­ной,
Три­жды коней запря­жет и рас­пря­жет их Титан, —
Тот­час затем запо­ет бере­кинт­ская флей­та кри­вая
И поведет чере­дой празд­ник Идей­ская Мать.
Полу­муж­чи­ны пой­дут, уда­ряя в пустые тим­па­ны,
Гря­нут ким­ва­лы, о медь медью ответ­но зве­ня;
И на бес­силь­ных пле­чах поедут носил­ки с боги­ней
Стог­на­ми Рима, и вой будет по всем сто­ро­нам.
Сце­на гудит, начи­на­ют­ся игры. Смот­ри­те, кви­ри­ты:
Пол­ные тяжеб суды ныне умолк­нуть долж­ны.
Надо о мно­гом спро­сить, но прон­зи­тель­ной меди зву­ча­нье
Бояз­но мне и кри­вой лотос пуга­ет, сви­стя.
«Как мне, боги­ня, узнать?» На уче­ных вну­чек Кибе­ла
Гля­ну­ла тут и помочь мне пове­ле­ла она.
«Ради боги­ни­ных слов, пито­ми­цы вы Гели­ко­на,
Мол­ви­те мне, поче­му радо­стен ей этот шум?»
Так я ска­зал. Эра­то отве­ча­ла (а месяц Кифе­рин
Назван ведь, как и она, име­нем неж­ной люб­ви):
«Было Сатур­ну дано пред­ска­за­ние: луч­ший вла­сти­тель,
Ски­пет­ра будешь лишен буду­щим сыном сво­им.
Он же, стра­шась сво­его, рож­ден­но­го им же потом­ства,
Чре­вом без­мер­ным сво­им всех погло­ща­ет сынов.
Горест­на Рея была, что в сво­ей пло­до­ви­то­сти слез­ной,
Выно­сив столь­ко детей, мате­рью быть не мог­ла.
Толь­ко когда родил­ся Юпи­тер (вся древ­ность — свиде­тель,
Верь же ста­рин­ной мол­ве и про сомне­нья забудь), —
Камень, в сви­валь­ни­ке свит, в боже­ст­вен­ной скрыл­ся утро­бе
И таким обра­зом был роком обма­нут отец.
Ида кру­тая с той самой поры огла­си­ла­ся зво­ном,
Чтоб в без­опас­но­сти мог гром­ко мла­де­нец кри­чать.
В гул­кие били щиты, сту­ча­ли в порож­ние шле­мы, —
Это куре­тов был долг и кори­бан­тов тол­пы.
И пред­став­ляя, как встарь они укры­ва­ли мла­ден­ца,
Сви­та боги­ни гре­мит медью и бьет по щитам.
Бьют вме­сто шле­ма в ким­вал, а вме­сто щита по тим­па­нам;
Но, как и рань­ше, зву­чит флей­ты фри­гий­ский напев».
Смолк­нул а муза, а я: «Как дает ей сви­ре­пое пле­мя
Львов непри­выч­ным ярмом гри­вы свои отяг­чать?»
Я замол­чал, а она: «Укро­ща­ет их дикость боги­ня —
Видишь ты это и сам по колес­ни­це ее».
«Но поче­му же гла­ву тяго­тит ей венец баш­не­нос­ный?
Раз­ве впер­вые она баш­ни дала горо­дам?»
Муза кив­ну­ла. «А как, — спро­сил я, — себя изу­ве­чить
Дикий явил­ся порыв?» Муза отве­ти­ла так:
«Отрок фри­гий­ский в лесах, оба­я­тель­ный обли­ком Аттис
Чистой любо­вью увлек там баш­не­но­си­цу встарь.
Чтобы оста­вить его при себе, чтобы блюл он свя­ты­ни,
Про­сит боги­ня его: «Отро­ком будь навсе­гда!»
Пови­но­вал­ся он ей и дал ей сло­во, покляв­шись:
«Если солгу я в люб­ви — боль­ше не знать мне люб­ви!»
Ско­ро солгал он в люб­ви; и с Сага­ри­ти­дою ним­фой,
Быть тем, кем был, пере­стал. Гро­зен боги­ни был гнев:
Ним­фа упа­ла, когда ствол дере­ва рух­нул, под­руб­лен,
С ним умер­ла и она — рок ее в дере­ве был.
Аттис схо­дит с ума, ему мнит­ся, что рушит­ся кры­ша;
Выско­чил вон и бежать бро­сил­ся к Дин­ди­му он.
То он кри­чит: «Убе­ри­те огонь!», то: «Не бей­те, не бей­те!»,
То он вопит, что за ним фурии мчат­ся тол­пой.
Ост­рый он камень схва­тил и тело тер­за­ет и мучит,
Длин­ные пряди волос в гряз­ной вла­чат­ся пыли.
Он голо­сит: «Поде­лом! Иску­паю вину мою кро­вью!
Пусть поги­ба­ют мои чле­ны: они мне вра­ги!
Пусть поги­ба­ют!» Вскри­чал и от бре­ме­ни пах облег­ча­ет,
И не оста­ло­ся вдруг зна­ков муж­ских у него.
Это безум­ство вошло в обы­чай, и дряб­лые слу­ги,
Пряди волос рас­тре­пав, тело кале­чат себе».
Так аоний­ская тут объ­яс­ни­ла пре­муд­ро Каме­на
В крас­но­ре­чи­вых сло­вах кор­ни безу­мия мне.

«Но, вдох­нов­ляя мой труд, рас­ска­жи мне, откуда ж боги­ня
К нам сни­зо­шла? Иль все­гда в горо­де нашем жила?»
«Дин­дим, Кибе­лу, клю­чи род­ни­ко­вые Иды пре­лест­ной,
Так же как весь Или­он, Матерь люби­ла все­гда.
В дни же, как Трою Эней пере­нес в Ита­лий­ские зем­ли,
Чуть и боги­ня за ним на кораб­ли не взо­шла;
Но, усмот­рев, что судь­ба еще не зовет ее в Лаций,
Не поже­ла­ла она обла­сти бро­сить свои.
После ж, как пятый пошел уже век могу­ще­ству Рима,
Встав­ше­го гор­дой гла­вой над поко­рен­ной зем­лей, —
Жрец на Евбей­ские тут посмот­рел роко­вые заве­ты
И, посмот­рев, про­чи­тал в них тако­вые сло­ва:
«Мате­ри нет, и сыс­кать, о Рим­ля­нин, дол­жен ты Матерь,
А как при­дет, ты ее чистой рукою при­ми!»
В недо­уме­нье отцы, пред­пи­са­ния не разу­мея,
Кто эта матерь и где надо ее разыс­кать.
Надо Пеа­на спро­сить. «Вы ище­те Матерь Бес­смерт­ных, —
Мол­вил он, — надо искать вам на Идей­ской горе».
Шлют туда знат­ных людей. Вла­дел тогда Фри­гии скип­тром
Аттал: авзон­ским мужам в помо­щи он отка­зал.
Чудо свер­ши­лось: зем­ля с про­дол­жи­тель­ным дрог­ну­ла гро­мом,
Из тай­ни­ков раздал­ся голос боги­ни самой:
«Быть уве­зен­ной хочу! Поспе­ши мою волю испол­нить.
Рим — это место, где все боги долж­ны пре­бы­вать!»
В ужа­се Аттал и: «В путь, гово­рит, отправ­ляй­ся, боги­ня,
Нашею будешь: ведь Рим — дедов фри­гий­ских стра­на!»
Тот­час сту­чат топо­ры, и несмет­ные пада­ют сос­ны, —
Так и фри­гий­ский рубил их бла­го­чест­ный бег­лец, —
Тыся­чи трудят­ся рук, и в покое, рас­пи­сан­ном ярко
Жже­ною крас­кой, везут Матерь Богов на ладье.
Береж­но с нею плы­вут по вол­нам ее сына род­но­го,
Длин­ный про­хо­дят про­лив, Фрик­со­ву знав­ший сест­ру,
Мимо Ретея плы­вет она хищ­но­го, мимо Сигея,
И Тенедо­са и вдоль Эети­о­на твер­дынь.
Лес­бос уже поза­ди, при­ни­ма­ют боги­ню Кикла­ды,
Спра­ва остал­ся Карист, мелью дро­бя­щий вол­ну,
Пере­се­ка­ет в пути и море Ика­ра, где кры­лья
Он поте­рял, а вол­нам имя оста­вил свое.
Сле­ва оста­ви­ла Крит, а спра­ва воды Пело­па
И на Вене­рин свя­той ост­ров Кифе­ру плы­вет.
До Три­на­крий­ских пучин дошла она, где зака­ля­ют
Креп­ко желе­зо в воде Бронт, Акмо­нид и Сте­роп.
Вдоль афри­кан­ских плы­вет бере­гов, Сар­ди­нию видит
Сле­ва и вот подо­шла вплоть к Авзо­ний­ской зем­ле.
В Остию, где Тибе­рин, разде­лив свои надвое воды,
Может сво­бод­но бежать, в море откры­тое вплыв,
Всад­ни­ки все и сенат вели­ча­вый, с тол­пой впе­ре­меш­ку,
Встре­тить при­хо­дят ладью к устьям тиррен­ской реки.
Вме­сте с ними идут их мате­ри, доч­ки, невест­ки,
Так­же и девы, каким вве­рен свя­щен­ный огонь.
Сил не щадя, за при­чаль­ный канат потя­ну­ли муж­чи­ны,
Лишь чуже­зем­ный корабль про­тив тече­нья пошел.
Засу­ха дол­го была, тра­ва выго­ра­ла от жаж­ды,
И на боло­ти­стом дне креп­ко застря­ла ладья.
Люди при­ка­за не ждут, усерд­но работа­ет каж­дый,
И помо­га­ют рукам, гром­ко и бод­ро кри­ча.
Точ­но бы ост­ров, засел корабль посредине зали­ва:
Чудом изум­ле­ны, люди от стра­ха дро­жат.
Клав­дия Квин­та свой род выво­ди­ла от древ­не­го Клав­са,
Был ее облик и вид знат­но­сти рода под стать.
И непо­роч­на была, хоть пороч­ной слы­ла: оскорб­ля­ли
Сплет­ни ее и во всех мни­мых вини­ли гре­хах.
Ей и наряд, и при­чес­ка, какую она все меня­ла,
Были вред­ны, и язык веч­ных при­дир — ста­ри­ков.
Чистая совесть ее поте­ша­лась над вздо­ра­ми спле­тен, —
Но ведь к дур­но­му все­гда боль­ше дове­рия в нас!
Вот появи­лась она меж достой­ней­ших в шест­вии жен­щин,
Вот зачерп­ну­ла рукой чистой воды из реки,
Голо­ву три­жды кро­пит, три­жды к небу воз­но­сит ладо­ни
(Дума­ли все, кто смот­рел, что поме­ша­лась она),
Пав на коле­ни, глядит неот­рыв­но на образ боги­ни
И, воло­са рас­пу­стив, так обра­ща­ет­ся к ней:
«О небо­жи­те­лей мать пло­до­нос­ная, внем­ли, бла­гая,
Внем­ли моим ты моль­бам, коль дове­ря­ешь ты мне!
Я не чиста, гово­рят. Коль кля­нешь ты меня, я созна­юсь:
Смер­тью сво­ей пред тобой вины свои искуп­лю.
Но коль невин­на я, будь мне пору­кою в том предо все­ми:
Чистая, сле­дуй за мной, чистой покор­на руке».
Так гово­ря, за канат она толь­ко слег­ка потя­ну­ла
(Чудо! Но память о нем даже театр сохра­нил):
Дви­ну­лась Матерь Богов, отве­чая дви­же­ньем моле­нью, —
Гром­кий и радост­ный крик к звездам небес­ным летит.
До пово­рота реки идут (где, как встарь гово­ри­ли,
Был Тибе­ри­на дво­рец); вле­во свер­ну­ла река.
Ночь насту­па­ла; канат к дубо­во­му пню при­вя­за­ли,
И, под­кре­пив­шись едой, все погру­жа­ют­ся в сон.
День насту­па­ет; канат от дубо­во­го пня отвя­за­ли,
А перед этим в огне ладан вску­ри­ли богам,
И увен­ча­ли ладью, и закла­ли тел­ку без пятен,
Что не зна­ва­ла ярма и не позна­ла люб­ви.
Место есть, где Аль­мон впа­да­ет быст­ро­те­ку­щий
В Тибр и теря­ет свое имя в могу­чей реке:
Там поседе­лый от лет и пор­фи­рою жрец обла­чен­ный
И гос­по­жу, и ее утварь в Аль­моне омыл.
Воют сопут­ни­ки, визг неисто­вый флей­ты несет­ся,
И под обмяк­шей рукой буб­ны тугие гудят.
Клав­дия всех впе­ре­ди высту­па­ет с радост­ным ликом,
Зная, что честь ее днесь под­твер­жде­на боже­ст­вом.
Через Капен­ские в город боги­ня всту­па­ет ворота,
И под дождем из цве­тов шест­ву­ет пара телиц.
Нази­ка встре­тил ее. Кто ей выстро­ил храм, неиз­вест­но;
Август его обно­вил, а перед этим — Метелл».
Смолк­ла, ска­зав, Эра­то. Но тут я спро­сил ее сно­ва:
«Но поче­му для нее мед­ная мелочь нуж­на?»
«Мед­ные день­ги собрал народ Метел­лу на строй­ку
Хра­ма, — ска­за­ла она, — этот обы­чай блюдут».
«Пооче­ред­но зачем одни дру­гих при­гла­ша­ют
Чаще тогда на пиры и уго­ща­ют гостей?»
«Так как сме­ня­ла жилье Бере­кин­тия очень удач­но,
То, по при­ме­ру ее, ходят все из дому в дом».
Я уж готов был спро­сить, поче­му Мега­лез­ские игры —
Пер­вые в Риме у нас; но (уга­дав мою мысль)
Так мне ска­за­ла она: «Богов поро­див­шей дает­ся
Пер­вое место, и ей первую честь возда­ют».
«Но поче­му же скоп­цы ее носят про­зва­ние гал­лов,
Коль от Фри­гий­ской зем­ли Гал­лия так дале­ка?»
«Меж­ду Келен­ским текут хреб­том и зеле­ной Кибе­лой
Воды сво­дя­щей с ума, Гал­лом зово­мой реки.
Бесит­ся каж­дый, кто пьет ее воду: беги­те, кто хочет
В здра­вом остать­ся уме, — бесит­ся каж­дый, кто пьет». —
«Ну, а при­стой­но ли нам, — я спро­сил, — дере­вен­скую тюрю
Ста­вить на стол гос­по­жи? Ты не откро­ешь ли мне?»
«Цель­ным все­гда моло­ком в ста­ри­ну кор­ми­лись и тою
Зеле­нью, что на зем­ле без обра­бот­ки рос­ла.
Вот и сме­шай­те вы зеле­ни тер­той да бело­го сыра:
Древ­ней богине мила древ­няя эта еда».

5 апре­ля. Ноны

Зав­тра, лишь толь­ко блеснет Пал­лан­то­ва дочь и про­го­нит
Звезды с небес, а Луна снеж­ных коней отпря­жет,
Вся­кий, кто ска­жет: «В сей день на хол­ме посвя­щен был Кви­ри­на
Храм Фор­ту­ны Бла­гой», — будет навер­ное прав.

6 апре­ля

В тре­тий день (пом­нит­ся мне) были игры, и некий со мною
Рядом сидев­ший ста­рик так обра­тил­ся ко мне:
«В сей зна­ме­на­тель­ный день на Ливий­ском мор­ском побе­ре­жье
Цезарь ковар­ную рать гор­до­го Юбы раз­бил.
Цезарь вождем моим был, у него полу­чил я три­бу­на
Чин и гор­жусь, что моя долж­ность идет от него.
Здесь я как воин сижу! А ты здесь сидишь, пото­му что
В мир­ное вре­мя вошел ты в децем­ви­ров чис­ло».
Пого­во­ри­ли бы мы, но вне­зап­ный дождь раз­лу­чил нас,
Чаши небес­ных Весов хлы­ну­ли лив­нем с высот.

Преж­де, одна­ко, чем день послед­ний окон­чит­ся зре­лищ,
В море с небес низой­дет с звезд­ным мечом Ори­он.

10 апре­ля

Сра­зу за тем, когда Рим осве­тит заря вели­ча­вый
И когда Фебу звезда место усту­пит свое,
Весь пере­пол­нит­ся цирк богов мно­го­чис­лен­ным сон­мом
И состя­зать­ся нач­нут кони, как ветер летя.

12 апре­ля. Цере­а­лии

Игры Цере­ры идут. Объ­яс­нять их при­чи­ну не надо:
Щед­рость боги­ни ясна и оче­вид­на для всех.
Пер­вые люди тра­вой вме­сто хле­ба пита­лись зеле­ной,
Той, что дава­ла все­гда без обра­бот­ки зем­ля;
То выры­ва­ли рост­ки живу­чие пря­мо из дер­на,
То поеда­ли лист­ки неж­ные с вер­ха дерев.
Вырос­ли желуди. Их отыс­кав, люди ста­ли доволь­ны:
Вели­ко­леп­ную дуб твер­дый еду им давал.
Пер­вой Цере­ра людей при­учи­ла к улуч­шен­ной пище,
Желуди им заме­нив сне­дью полез­ней для них.
Шею скло­нять под ярмо она им волов при­учи­ла,
Вспа­хан­ным глы­бам зем­ли солн­це увидеть дала.
Сде­ла­лась цен­ною медь, а желе­за тогда и не зна­ли:
О, если б мож­но его было сокрыть от людей!
Миро­лю­би­ва Цере­ра; про­си­те и вы, посе­ляне,
Веч­но­го мира для нас и миротвор­ца вождя.
Пол­бой боги­ню почтить и кру­пин­ка­ми надоб­но соли,
Лада­на зер­на сжи­гать на веко­вых оча­гах.
Если же лада­на нет, зажи­гай­те смо­ли­стые вет­ви:
Про­сит Цере­ра себе малых, но чистых даров.
Не зака­лай­те волов, жре­цы, подо­ткнув­ши одеж­ды:
Вол — это пахарь; колоть празд­ную надо сви­нью.
Пусть зане­сен­ный топор подъ­ярем­ную шею не тронет,
Пусть ско­ти­на живет, веч­но трудясь над зем­лей!

Срок подо­шел: изло­жу я тебе похи­ще­ние девы:
Мно­гое зна­ешь, но есть кое-что вно­ве тебе.
Ост­ров Три­на­крия есть, он три ска­ли­стые мыса
Выдви­нул в море, по ним носит назва­ние он.
Любит Цере­ра его. Ее горо­дов там не мало
И пло­до­род­ный средь них город, что Энной зовут.
Мате­ри выш­них на пир собра­лись к Аре­ту­се холод­ной
И бело­ку­рая к ней с ними Цере­ра при­шла.
В сопро­вож­де­нье подруг, как быва­ло все­гда, ее доч­ка
Бега­ла тут по сво­им, ног не обув­ши, лугам.
Место укром­ное есть там в овра­ге сыром и тени­стом,
Где бьет роси­стый ручей, падая с вер­ху ска­лы.
Сколь­ко есть в мире цве­тов, все цве­ты были там на поляне.
Как рас­пис­ная, была в пест­ром убо­ре зем­ля.
Толь­ко увидев цве­ты, она закри­ча­ла: «Подру­ги,
Все наби­рай­те со мной пол­ны подо­лы цве­тов!»
Деви­чьи рады серд­ца даю­щей­ся в руки добы­че:
Не заме­чая трудов, все за работу взя­лись.
Пол­нит кош­ни­цы одна, из веток спле­тен­ные ивы,
Та отяг­ча­ет подол, пазу­ху эта свою,
Пер­вая рвет ногот­ки, дру­гую пре­льсти­ли фиал­ки,
Третья ног­тем спе­шит мака под­ре­зать цве­ты;
Этих манит гиа­цинт, а тех вле­кут ама­ран­ты,
Дон­ник хорош и тимьян, ягод­ник и роз­ма­рин.
Мно­же­ство собра­но роз, а есть и цве­ты без назва­ний.
Кро­ку­сы ищет сама, белые лилии рвет,
Вот, соби­рая цве­ты, она все даль­ше ухо­дит,
Вот уже нет ника­ких с нею сопут­ниц теперь.
Дядя увидел ее и, увидев ее, похи­ща­ет —
Мчит­ся он в цар­ство свое с нею на синих конях.
Тут закри­ча­ла она: «Меня похи­ща­ют, на помощь,
Милая мама!» — и рвет пла­тье на неж­ной груди.
Быст­ро уно­сит­ся Дит, торо­пят­ся Дито­вы кони,
Труд­но им дол­го тер­петь свет непри­выч­ный днев­ной.
Сви­та ровес­ниц кри­чит, кош­ни­цы напол­нив цве­та­ми:
«Эй, Пер­се­фо­на, ско­рей наши подар­ки при­ми!»
Нет отве­та. Они огла­ша­ют прон­зи­тель­ным кри­ком
Горы и горест­но бьют голые груди рукой.
Вопль их Цере­ру сра­зил, едва под­хо­див­шую к Энне:
«Горе! — боги­ня кри­чит. — Дочь моя, где же ты, где?»
Мчит­ся она без ума, как фра­кий­ские, слыш­но, мена­ды
Носят­ся, кос­мы волос на голо­ве рас­пу­стив.
Слов­но мать мычит о тель­це, что от выме­ни отнят,
И порож­де­нье свое ищет везде по лесам,
Так и боги­ня свой вопль удер­жать не может и мчит­ся
Всюду, начав от тво­их, Энна, лугов и полей.
Даль­ше идет, на следы деви­чьей ступ­ни напа­да­ет
И отпе­ча­ток род­ной видит на поч­ве она.
Может быть, тут и конец ее насту­пил бы блуж­да­нью,
Еже­ли сви­ньи кру­гом не истоп­та­ли бы все.
Через поля Леон­тин, вдоль быст­рой воды Аме­на­на
Мчит­ся она и твои тра­вы мину­ет, Ацид;
Быст­ро Киа­ну про­шла и тихие воды Ана­па
И непри­ступ­ный для всех, Гела, твой водо­во­рот.
Вот и Орти­гии нет, мино­ва­ла Мега­ру, Пан­та­гий
И побе­ре­жье, куда льет свои воды Симет,
Нет и пещер, где кик­ло­пы повы­жгли над куз­ня­ми сво­ды,
Сза­ди остал­ся залив, выгну­тый в виде сер­па;
Гиме­ры с Диди­мой нет, Тав­ро­ме­ния нет, Акра­ган­та
Нет и Мела­на с его пас­т­вой свя­щен­ных быков.
На Каме­ри­ну идет, и к Тап­су, и к долу Гело­ра,
И к Эри­цин­ской горе, той, что на запад глядит.
К Пело­ри­а­де затем, к Лили­бею идет и к Пахи­ну —
Трем рогам, трем углам на тре­уголь­ной зем­ле.
Всюду, куда ни при­дет, огла­ша­ет окрест­но­сти скорб­ным
Пла­чем, — такой изда­ет птич­ка по Ити­се плач.
То «Пер­се­фо­на!» кри­чит, то «доч­ка моя!» она кли­чет,
Попе­ре­мен­но зовет то Пер­се­фо­ну, то дочь.
Ни Пер­се­фо­на Цере­ре, ни мате­ри дочь не отве­тит,
И замол­ка­ет в тиши имя и той и дру­гой.
А пас­ту­ха увидав, зем­ле­паш­ца застиг­нув за плу­гом,
Тот же вопрос: «Видел ты деву, бежав­шую здесь?»
Смерк­лось, сме­ша­лись цве­та, и все оку­та­лось тем­ной
Тенью, и сто­ро­же­вых боль­ше не слыш­но собак.
Вот перед ней над Тифо­но­вой пастью воз­вы­си­лась Этна:
Пла­ме­нем пышет гора, поч­ву сжи­гая кру­гом.
Два сос­но­вых ство­ла зажи­га­ет, как факел, Цере­ра:
Вот поче­му по сей день факе­лы в честь ее жгут.
Мрач­ный таит­ся там грот, в изъ­еден­ной создан­ный пем­зе,
Место, куда не зай­дет ни чело­век, ни зве­рье.
Здесь запряг­ла, зауздав, она пару змей в колес­ни­цу
И по поверх­но­сти вод, посу­ху буд­то, летит.
Сир­ты мину­ет, тебя, засев­шая в Занк­ле Харибда,
Вас, нисей­ских собак, чудищ для всех моря­ков;
По Адри­а­ти­ке мчит­ся, мину­ет Коринф у дву­мо­рья
И дости­га­ет тво­ей, Атти­ка, твер­дой зем­ли,
Здесь лишь при­сев на ска­лу холод­ную в тяж­кой печа­ли
(У кек­ро­пидов ска­ла Скорб­ной зовет­ся досель),
Мно­го дней про­ве­ла под небом она непо­движ­но,
Пере­но­ся и луну, и про­лив­ные дожди.
Жре­бий дан каж­дой зем­ле: где теперь Элев­син у Цере­ры,
Там в те дав­ние дни жил пре­ста­ре­лый Келей,
Желуди там Келей соби­рал и пло­ды еже­ви­ки
И к сво­е­му оча­гу из лесу хво­рост носил.
Девоч­ка-доч­ка двух коз со взго­рья домой заго­ня­ла,
А в колы­бе­ли лежал хилый ребе­нок боль­ной.
«Мама! — вос­клик­ну­ла дочь (боги­ню рас­тро­га­ло имя
Мате­ри) — что здесь одной делать в пустыне тебе?»
Стал и ста­рик, и, хоть тяж­ко сто­ять под ношей, он про­сит
Не погну­шать­ся вой­ти в хижи­ну скром­ную к ним.
«Нет, — гово­рит она, — нет!» При­тво­ри­лась ста­ру­хой и, скрыв­ши
Воло­сы лег­ким плат­ком, так отве­ча­ет ему:
«Веч­но будь счаст­лив, отец! У меня же похи­ще­на доч­ка.
Жре­бий твой мое­го луч­ше гораздо, увы!»
Так ска­за­ла и, буд­то сле­за (а ведь боги не пла­чут),
Свет­лая кап­ля на грудь теп­лую пала ее.
Пла­чет и доб­рая дочь, и ста­рый отец вме­сте с нею,
И гово­рит нако­нец вот что достой­ный ста­рик:
«Пусть же вер­нет­ся к тебе твоя дочь, о кото­рой ты пла­чешь!
Встань, не гну­шай­ся, про­шу, хижи­ной жал­кой моей».
«Лад­но, веди! — гово­рит боги­ня, — меня убедил ты».
С кам­ня вста­ет и пошла сле­дом за стар­цем она.
Спут­ни­це тут поведал отец, что сын его болен:
Вовсе не спит и сво­ей хво­ри не в силах избыть.
Наме­ре­ва­ясь вой­ти под скром­ную кров­лю жили­ща,
В поле она набра­ла мака снотвор­ных пло­дов,
Но, наби­рая (мол­ва гово­рит), их кос­ну­лась уста­ми,
Вовсе забыв­шись, и тем голод слег­ка уня­ла.
Так как она свой пост пре­рва­ла с наступ­ле­ни­ем ночи,
То и жре­цы ее пост дер­жат до пер­вой звезды.
Пере­сту­пив­ши порог, она видит глу­бо­кое горе:
При смер­ти маль­чик, и нет на исце­ле­нье надежд.
Мате­ри «здрав­ст­вуй!» ска­зав (ее Мета­ни­рою зва­ли),
Бла­го­во­ли­ла в уста маль­чи­ка поце­ло­вать.
Блед­ность схо­дит с лица, на гла­зах воз­вра­ща­ют­ся силы, —
Вот из боже­ст­вен­ных уст сила какая идет! —
Весел весь дом, то есть трое: и мать, и отец, и сест­ри­ца:
Все они вме­сте, втро­ем, и состав­ля­ли семью.
Тот­час же ста­вят на стол молоч­ный тво­рог, про­сто­ква­шу,
Ябло­ки и золо­той, в сотах хра­нив­ший­ся мед.
Яст­ва не тро­нув, дает бла­гая Цере­ра мла­ден­цу
Мака снотвор­но­го сок с теп­лым испить моло­ком.
Пол­ночь была, и кру­гом все было спо­кой­но и тихо:
Тут Трип­то­ле­ма она креп­ко при­жа­ла к груди.
Три­жды погла­див его и про­мол­вив три закли­на­нья,
Три закли­на­нья, каким смерт­ный не дол­жен вни­мать,
Маль­чи­ка тело в очаг, на еще не остыв­шие угли
Хочет она поло­жить, чтобы очи­стить огнем.
Неж­ная тут про­сы­па­ет­ся мать и, в ужа­се вскрик­нув:
«Что с тобой?» — из огня вдруг выры­ва­ет дитя.
Ей боги­ня в ответ: «Ты пре­ступ­ни­цей ста­ла неволь­но —
Страх мате­рин­ский мои тщет­ны­ми сде­лал дары:
Будет он смерт­ным теперь, но пер­вым паха­рем будет,
Пер­вый высе­ет хлеб, пер­вым пло­ды собе­рет».
Мол­ви­ла так и, себя за обла­ком скрыв, ко дра­ко­нам
Вышла Цере­ра и в путь по небе­сам понес­лась.
Суния мыс поза­ди, и спо­кой­ная гавань Пирея,
И бере­га, что лежат с пра­вой руки от нее.
Даль­ше в Эгей­скую зыбь направ­ля­ет­ся, видит Кикла­ды,
К хищ­ной Ионии мчит и к Ика­рий­ским бре­гам.
По ази­ат­ским летит горо­дам, стре­мясь к Гел­лес­пон­ту,
И то туда, то сюда в сто­ро­ну пра­вит свой путь.
То она видит стра­ну соби­раю­щих ладан ара­бов,
Индию, Ливию, то зной­ной Мерои пес­ки;
То к гес­пе­рий­ским летит она Рену, Рода­ну, Паду
Или к могу­чим стру­ям Тиб­ра гряду­ще­го мчит.
Смею ли вслед? Нель­зя пере­чис­лить пути ее стра­ны:
Не был Цере­рой забыт край ни один на зем­ле.
Бро­дит и в небе она по созвез­дьям, не тону­щим в море,
Так обра­ща­ясь к звездам хлад­но­го края небес:
« Звезды Парра­сии! Вы ведь може­те знать все на све­те,
Ибо в пучине мор­ской не исче­за­е­те вы,
Мате­ри бед­ной мою обна­ружь­те вы дочь Пер­се­фо­ну!»
Мол­ви­ла так, и такой дан ей Гели­кой ответ:
«Ночь непо­вин­на: спро­си о похи­щен­ной доче­ри Солн­це,
Солн­це веда­ет все, что совер­ша­ет­ся днем».
К Солн­цу идет, но в ответ она слы­шит: «Напрас­ны иска­нья:
С бра­том Юпи­те­ра дочь в третьей дер­жа­ве царит».
Дол­го сте­на­ла она и так Гро­мо­верж­цу ска­за­ла,
А на лице у нее горь­кая виде­лась скорбь:
«Если ты пом­нишь еще, от кого роди­лась Про­зер­пи­на,
То и тос­ку ты о ней дол­жен со мною делить!
Целый я мир обо­шла, чтоб узнать про ее похи­ще­нье, —
Но и досе­ле она в преж­нем томит­ся пле­ну.
Но Пер­се­фо­на моя недо­стой­на хищ­ни­ка-мужа
И не тако­го себе зятя гото­ви­ли мы.
Если б Гигант победил, раз­ве хуже мне, плен­ни­це, было б,
Неже­ли ста­ло сей­час, в век, когда цар­ст­ву­ешь ты?
Он без­на­ка­зан. Пус­кай! Я отмще­нья не тре­бую; пусть он
Дочь мне вернет и свою этим иску­пит вину».
Ей в уте­ше­нье вину изви­ня­ет любо­вью Юпи­тер
И гово­рит ей: «Ведь зять нам не позо­рен такой!
Я не знат­нее его: моя дер­жа­ва на небе,
Вода­ми пра­вит мой брат, хао­сом брат мой дру­гой.
Но коль упор­ст­ву­ешь ты и воля твоя непре­клон­на
И коль реши­ла рас­сечь узы супру­же­ства ты,
Я поста­ра­юсь помочь, если дочь твоя все голо­да­ет,
Если же нет, то навек быть ей Плу­то­ну женой».
В Тар­тар, при­каз полу­чив, на кры­льях летит Жез­ло­но­сец
И, воз­вра­тив­шись ско­рей, чем ожида­ли, донес:
«Девы похи­щен­ной пост, — ска­зал он, — уже раз­ре­шил­ся:
Взяв­ши гра­на­то­вый плод, съе­ла она три зер­на».
Впа­ла в отча­я­нье вновь, точ­но сно­ва похи­ти­ли доч­ку,
Бед­ная мать и в себя дол­го прий­ти не мог­ла.
И гово­рит: «Доль­ше жить не могу я в небес­ных чер­то­гах:
В доле Тена­ра теперь мне оби­тать пове­ли!»
И уда­ли­лась бы в глубь, коль не дал бы клят­вы Юпи­тер
В том, что шесть меся­цев в год в небе оста­нет­ся дочь.
Толь­ко тогда про­яс­ни­лось лицо и душа у Цере­ры
И увен­чал ей гла­ву вновь из коло­сьев венок.
Вновь поро­ди­ли поля на зем­ле изобиль­ную жат­ву
И поме­стил­ся едва весь уро­жай в закро­мах.
Белое все по душе Цере­ре: надень­те одеж­ды
Белые в празд­ник ее; тем­ная шерсть не про нас.

13 апре­ля. Иды

В иды апрель­ские чтим Юпи­тер у нас Победи­тель;
В этот день ему храм неко­гда был посвя­щен.
В этот же день, если я не ошиб­ся, во сла­ву наро­ду
Рим­ско­му был зало­жен нашей Сво­бо­ды чер­тог.

14 апре­ля

В утро гряду­ще­го дня, море­пла­ва­тель, в гавань укрой­ся:
Запад­ный ветер тебя в море настигнет и град.
Хоть, несмот­ря и на град, буше­вав­ший тогда при Мутине,
Наго­ло­ву раз­бил Цезарь все вой­ско вра­гов.

16 апре­ля

После Вене­ри­ных ид, когда третье утро настанет,
Надо, пон­ти­фи­ки, вам стель­ную «фор­ду» заклать.
«Фор­дой» коро­ву зовут, что бере­мен­на, но не тели­лась:
«Фор­да» от «фер­ре» — носить, так же как «фетус» — телок.
Ныне бере­ме­нен скот, бере­мен­на поч­ва вес­ною,
А пло­до­ви­той зем­ле плод­ная жерт­ва под стать.
В хра­ме Юпи­те­ра часть, а трид­цать коров зака­ла­ют
В курии: льет­ся там кровь пол­ным, широ­ким ручьем.
Толь­ко лишь выну­ли плод из нут­ра мате­рин­ско­го чре­ва,
Тот­час бро­са­ют кус­ки мяса на дым­ный алтарь,
А сожи­гать там телят пору­ча­ют стар­шей вестал­ке,
Чтобы народ очи­щать пеп­лом в Пали­ли­ев день.
Ста­ли при Нуме-царе бес­плод­ны труды зем­ледель­цев —
Все их моль­бы к небе­сам были напрас­ны тогда.
То ли засуш­лив был год, то ли дули холод­ные вет­ры.
То ль посто­ян­ный лил дождь и затоп­ля­лись поля;
Часто хозя­ев в обман зеле­ня­ми вво­ди­ли посе­вы
И бес­се­мян­ный овес рос в бороздах поле­вых,
Или до вре­ме­ни скот порож­дал ско­ро­спе­лое пле­мя,
Или дави­ла овца ново­рож­ден­ных ягнят.
Лес пре­ста­ре­лый сто­ял, топо­рам дро­во­се­ков запрет­ный,
И Мена­лий­ско­му он был посвя­щен боже­ству:
Из лесу бог пода­вал отве­ты спо­кой­но без­молв­ной
Ночью. Нума в лесу двух зака­ла­ет овец,
В жерт­ву Фав­ну одну, дру­гую сла­дост­ной Дрё­ме,
И на зем­ле посте­лил шку­ру и той и дру­гой.
Два­жды обрыз­гал он пряди волос род­ни­ко­вой водою,
Два­жды оплел он вис­ки буко­вых веток лист­вой,
И, воз­дер­жась от люб­ви, воз­дер­жась от живот­но­го мяса,
Ни еди­ным коль­цом не укра­шая пер­ста,
Гру­бой одеж­дой укрыт, рас­тя­нул­ся на све­жем руне он,
В бла­го­че­сти­вых сло­вах бога молит­вой при­звав.
Меж­ду тем, осе­нив чело свое тихое маком,
Ночь под­сту­па­ет, за ней чер­ные тянут­ся сны;
Вот появил­ся и Фавн, руно попи­рая копы­том,
И одес­ную изрек он тако­вые сло­ва:
«Смер­тью, о царь, двух коров умо­лить тебе сле­ду­ет Зем­лю:
Пусть же тели­ца одна в жерт­ву отдаст две души».
Ужа­сом царь про­буж­ден, о виде­нье он дума­ет стран­ном:
Тай­на при­ка­за тем­на и непо­нят­на ему.
Тут обре­та­ет его в лесу доро­гая супру­га
И гово­рит: «Надо взять стель­ной коро­вы нут­ро!»
Стель­ной коро­вы при­плод при­но­сят в жерт­ву; оби­лен
Стал этот год, роди­ли щед­ро и скот и зем­ля.
Это­му дню поспе­шить Кифе­рея одна­жды веле­ла
И при­ка­за­ла быст­рей мчать­ся рети­вым коням,
Чтобы как мож­но ско­рей полу­чил импе­ра­то­ра зва­нье
Юно­ша Август за то, что победил он вра­гов.

18 апре­ля

Но мино­ва­ло уже после ид и чет­вер­тое утро,
И увле­ка­ет к себе ночью Дорида Гиад.

19 апре­ля. Цере­а­лии

По уда­ле­нье Гиад, когда третье засве­тит­ся утро,
Порознь будут сто­ять в Цир­ке упряж­ки коней.
Но поче­му в этот день лисиц выпус­ка­ют, зажег­ши
Факе­лы им на хво­стах, надоб­но мне объ­яс­нить.
Поч­ва Кар­се­ол совсем холод­на, для мас­лин непри­год­на,
Но для посе­ва хле­бов очень она хоро­ша.
Там путе­ше­ст­во­вал я по роди­мой зем­ле Пелиг­ни­й­ской,
Малой, но веч­но сырой из-за дождей про­лив­ных.
К ста­ро­му дру­гу я в дом вошел, как быва­ло обыч­но,
В час, когда рас­пря­гал Феб утом­лен­ных коней.
Мно­гое друг рас­ска­зал, как и преж­де, и то мне поведал,
Что при­го­дить­ся мог­ло в нача­том мною труде.
«В этой рав­нине, — ска­зал и мне пока­зал на рав­ни­ну, —
Скром­но селян­ка жила с мужем суро­вым сво­им.
Он обра­ба­ты­вал там свое поле, работая плу­гом,
Иль искрив­лен­ным сер­пом, или дву­зу­бой кир­кой;
Дом под­ме­та­ла жена, сто­яв­ший на креп­ких под­пор­ках,
Да под насед­ку кла­ла яйца, цып­лят выво­дя,
Иль соби­ра­ла гри­бы для еды и зеле­ную маль­ву,
Иль раз­во­ди­ла огонь в малом сво­ем оча­ге;
Не покла­дая рук, она тка­ла посто­ян­но
И запа­са­лась все­гда теп­лой оде­жей к зиме.
Был у нее и сынок, по мало­му воз­рас­ту рез­вый:
Ведь мино­ва­ло ему толь­ко две­на­дцать год­ков.
Раз в ивня­ке на краю их усадь­бы сло­вил он лиси­цу:
Мно­же­ство пти­цы она за заго­род­кой кра­ла.
Плен­ни­цу он обмотал кру­гом соло­мой и сеном
Да и под­жег, но лиса вырва­лась пря­мо из рук,
И, убе­жав, заро­ни­ла огонь на хлеб­ные нивы;
Ветер подул и раздул с гибель­ной силой пожар.
Кон­чи­лась эта беда, но память о ней сохра­ни­лась:
Ныне в Кар­се­о­лах строг веч­ный запрет на лису;
А в искуп­ле­ние жгут в Цере­а­лии чуче­ло лисье,
И поги­ба­ет оно так же, как хлеб поги­бал».

20 апре­ля

Утром, как толь­ко взгля­нуть на зем­ные вый­дет про­сто­ры
Алая Мем­но­на мать на розо­цвет­ных конях,
Солн­це покинет вождя руно­нос­но­го ста­да, что пре­дал
Гел­лу, и Солн­цу вослед туч­ные жерт­вы несут.
То ли Тель­ца сла­вят здесь, то ль Тели­цу, узнать невоз­мож­но:
Вид­но пере­д­нюю часть, зад­няя скры­та от глаз.
Будь это знак Тель­ца или знак Тели­цы, — одна­ко,
Как там Юно­на ни злись, он зна­ме­ну­ет любовь.

21 апре­ля. Пари­лии

Кон­чи­лась ночь, и вста­ет Авро­ра. Пари­лии надо
Петь: не напрас­но, коль мне Палес на помощь идет!
Палес бла­гая, пев­ца вдох­но­ви ты пас­ту­ше­ских таинств,
Если могу я почтить празд­ник твой пес­ней сво­ей.
Я ведь и пепел тель­ца, и бобо­вые стеб­ли рукою
Пол­ной тебе при­но­сил как очи­сти­тель­ный дар;
Я ведь и через кост­ры, по три в ряд разо­жжен­ные, пры­гал,
И окроп­ля­ли водой с вет­ви лав­ро­вой меня.
Бла­го­слов­ля­ет мой труд боги­ня: из гава­ни вышла
В море ладья, и надул ветер мои пару­са.
С дев­ст­вен­но­го алта­ря про­си куре­ния, тополь:
Веста подаст тебе дар, Веста очи­стит тебя.
А для куре­ний пой­дет кровь коня и пепел телен­ка;
Третьим пустой чере­нок твер­до­го будет боба.
Сытых очи­сти овец при пер­вых сумер­ках, пас­тырь,
Зем­лю водой окро­пи, вет­кой ее под­ме­ти,
Зелень повсюду впле­ти и вет­вя­ми увей ты овчар­ни,
Две­ри укрась и повесь длин­ный венок на косяк.
Чистая сера пус­кай голу­бым раз­но­сит­ся дымом,
И от дымя­щей­ся пусть серы забле­ет овца.
Жги ты муж­ские еще мас­ли­ны, сос­ну, мож­же­вель­ник,
Пусть посреди оча­гов лавр, заго­ра­ясь, тре­щит.
Пшен­ные пусть пиро­ги пой­дут с кор­зин­кою про­са:
Эта осо­бен­но снедь сель­ской богине мила.
Яст­ва при­бавь и кув­шин моло­ка и, раздав эти яст­ва,
Палес лес­ную моли, теп­лым почтив моло­ком:
«Ты поза­боть­ся, ска­жи, о ско­те и хозя­е­вах ста­да,
Чтоб ника­ко­го вреда не было стой­лам моим!
Коль в запо­вед­ник забрел, иль под дере­вом сел я свя­щен­ным,
Иль нена­ро­ком овца тра­ву щипа­ла с могил,
Если сту­пил я на место свя­щен­ное, если от взо­ров
Ним­фы бежа­ли моих или бог-полу­ко­зел,
Если мой нож наре­зал вет­вей в рас­киди­стой роще,
Чтоб захво­рав­шей овце листьев в лукош­ко нарвать, —
Ты уж меня изви­ни! А когда идет град, не пре­ступ­но
Будет ско­ти­ну свою к божьим наве­сам при­гнать.
Коль взбудо­ра­жил пруд­ки, вы про­сти­те, пожа­луй­ста, ним­фы,
Что мой копы­та­ми скот воду вам всю заму­тил.
Ты же, боги­ня, для нас охра­ни род­ни­ки, род­ни­ко­вых
Нимф умо­ли, при­зо­ви в рощах живу­щих богов:
Да не заме­тим дри­ад, не под­смот­рим купа­лен Диа­ны
Или же Фав­на, когда в пол­день тра­ву он при­мнет.
Хво­ри от нас отго­ни: пусть здрав­ст­ву­ют люди и ста­до
И не боле­ют ничем наши сто­рож­кие псы.
Пусть без уро­на ста­да с утра и до вече­ра будут,
И не опла­чу я шкур, содран­ных вол­ком с овец.
Пусть злоб­ный голод уйдет, пусть тра­вы и лист­вы будет вдо­воль,
Вдо­воль воды, чтоб омыть тело и жаж­ду унять;
Пол­ное вымя пусть брыз­жет, пусть сыр мне при­но­сит дохо­ды,
Пусть на моем реше­те соком сочит­ся тво­рог;
Будь баран похот­лив, а сам­ка его мно­го­плод­на,
Чтобы по стой­лам моим мно­же­ство было ягнят;
Шерсть вырас­та­ет пус­кай такая, что паль­цев не ранит
Жен­ских и будет все­гда мяг­кой для лов­кой руки!
Все это сбудет­ся пусть, а мы еже­год­но богине
Палес, как все пас­ту­хи, будем месить пиро­ги».
Так богине молись и ска­жи это раза четы­ре,
Став­ши лицом на восток, руки росою омыв.
Бра­ти­ну взяв, моло­ком бело­снеж­ным напол­ни, как чашу
Ты для питья, и к нему сус­ла баг­ря­но­го влей;
И через кучи потом на огне тре­ща­щей соло­мы
Мчись, оттолк­нув­шись ногой в лов­ком и быст­ром прыж­ке.
Это обы­чай. Теперь объ­яс­не­ние дать ему надо,
Но я колеб­люсь: ведь все раз­ное тут гово­рят.
Все вычи­ща­ет огонь, из руды выжи­га­ет метал­лы,
Не пото­му ль и овец чистит он, и пас­ту­хов?
Иль пото­му, что в вещах про­тив­ные спо­рят сти­хии,
Не при­ми­ря­ясь никак: боги огня и воды,
Объ­еди­ни­ли отцы их друг с дру­гом, счи­тая ль, что надо
Вслед за кро­пя­щей водой тела касать­ся огнем?
Иль что в них жизнь и ее теря­ет изгнан­ник, а жены
В бра­ке нахо­дят, и в том — сила огня и воды?
Видят здесь так­же намек, в кото­ром я сомне­ва­юсь,
На Фаэ­то­на и весь Дев­ка­ли­о­нов потоп.
Иль гово­рят, что когда пас­ту­хи били камень о камень,
То неожидан­но вдруг вспых­ну­ла искра из них;
Пер­вая сгас­ла, но вот от вто­рой заго­ре­лась соло­ма:
Не пото­му ль и пошло пла­мя Пари­лий у нас?
Или, ско­рей, бла­го­чест­ный Эней ввел этот обы­чай,
Ибо огонь, отсту­пив, дал побеж­ден­но­му путь?
Нет, веро­ят­ней все­го, что при осно­ва­нии Рима
Ларов из ста­рых домов к новым нес­ли оча­гам:
При пере­мене жилищ шала­ши поле­вые сжи­га­лись
И пого­ра­ли в огне хижи­ны преж­ние все;
Скот пры­гал через огонь, и пры­га­ли с ним и селяне, —
В день рож­де­ства тво­е­го, Рим, вспо­ми­на­ют о том.

Самое место пев­ца вдох­но­вит: осно­ва­ния Рима
Бли­зит­ся день. О Кви­рин, дай мне дела твои петь!
Брат Нуми­то­ра был уже пре­дан заслу­жен­ной каз­ни,
Весь пас­ту­ший народ бра­тьев вождя­ми при­знал.
Объ­еди­нить надо было селян и сте­ны постро­ить
Бра­тьям, но спор начал­ся: кто эту строй­ку начнет?
«Нече­го спо­рить, — ска­зал тогда Ромул, — нам меж­ду собою:
Пти­цы вер­нее решат, вот мы и спро­сим у птиц!»
Так и реши­ли. Один пошел на леси­стый Пала­тий,
И поспе­ша­ет дру­гой на Авен­тин поут­ру.
Рем видит птиц шесте­рых, а Ромул — две­на­дцать. Реши­лось
Дело, и Ромул тогда гра­да вла­сти­те­лем стал.
День был назна­чен, чтоб плуг про­чер­тил осно­ва­ние сте­нам.
Пале­сы празд­ник настал: в день этот нача­ли труд.
Вырыт глу­бо­кий ров, пло­дов насы­па­ли в яму
С поч­вою вме­сте, ее с поля сосед­не­го взяв.
Ров напол­ня­ют зем­лей, алтарь над зары­тым воз­во­дят
И зажи­га­ют огонь в пол­ном пло­дов оча­ге.
Горо­да сте­ны потом наме­ча­ет дви­же­ние плу­га,
Что бело­снеж­ный вле­чет с белою тел­кою бык.
Голос раздал­ся царя: «Зижди­те­лю гра­да, Юпи­тер,
Маворс роди­тель и мать Веста, внем­ли­те вы мне!
Так­же вни­май­те и вы, все боги, кото­рых мы сла­вим:
Бла­го­сло­ви­те, молю, вы начи­на­нье мое!
Да дол­го­веч­ным сей град над зем­лею вла­ды­кою будет,
Да поко­рят­ся навек запад ему и восток!»
Так он молил, и сле­ва ему ото­звал­ся Юпи­тер
Гро­ма уда­ром, с небес мол­нией сле­ва сверк­нув.
Зна­ме­нью рады, кла­дут осно­ва­нье граж­дане гра­ду,
И над зем­лею рас­тет новая быст­ро сте­на.
Стро­я­щих Целер бод­рит: сам Ромул при­звал его к делу,
«Пусть это будет, — ска­зав, — Целер, заботой тво­ей.
Пусть никто не шагнет через сте­ны иль выры­тый плу­гом
Ров: коль най­дет­ся наг­лец, — ты его смер­ти пре­дай».
Рем же, не зная о том, сме­ять­ся над низ­кой сте­ною
Начал, спро­сив: «Ты народ этой укро­ешь сте­ной?»
И пере­прыг­нул. Его уда­рил засту­пом Целер,
И оро­си­лась зем­ля кро­вью его, смель­ча­ка.
Царь же, об этом узнав, сдер­жал набе­жав­шие сле­зы,
И, хоть боле­ло в груди серд­це о бра­те род­ном,
Пла­кать не стал он у всех на гла­зах, сохра­нил свою стой­кость:
«Так да погибнет, ска­зал, враг, что чрез сте­ны шагнет!»
Но, повелев похо­ро­ны начать, уж не мог удер­жать он
Пла­ча, и ста­ла вид­на скры­тая к бра­ту любовь.
Над погре­баль­ным одром скло­нясь с поце­лу­ем, ска­зал он:
«Ты, про­тив воли моей брат мой погиб­ший, про­сти!»
Перед сожже­ни­ем он ума­стил тело Рема, и то же
Фав­стул сде­лал, и с ним Акка, вла­сы рас­пу­стив.
Пла­ка­ли все, кто потом полу­чи­ли имя кви­ри­тов.
Вот нако­нец подо­жжен был похо­рон­ный костер.
Так этот город воз­ник (кто это­му мог бы пове­рить?),
Зем­ли кото­рый при­жмет победо­нос­ной пятой.
Цар­ст­вуй над все­ми и будь вели­ко­му Цеза­рю под­дан
Веч­но, и роду его отпрыс­ков мно­гих подай!
Сколь­ко тебе ни сто­ять, воз­вы­ша­ясь над миром покор­ным,
Пусть ничто нико­гда плеч не пре­вы­сит тво­их!

23 апре­ля. Вина­лии

Палес я пел, а теперь вос­петь я Вина­лии дол­жен:
Толь­ко один разде­лил эти два празд­ни­ка день.
Девы доступ­ные, празд­нуй­те празд­ник во сла­ву Вене­ры!
Дер­жит Вене­ри­на власть мно­го при­быт­ку для вас.
Тре­буй­те, ладан куря, кра­соты у нее и успе­ха,
Тре­буй­те вы у нее шуток и вкрад­чи­вых слов.
Свей­те сво­ей гос­по­же вен­ки из мир­та и мяты,
Свей­те пуч­ка­ми кугу, роза­ми их опле­тя!
Надо вам всем у Кол­лин­ских ворот соби­рать­ся во хра­ме:
По сици­лий­ско­му храм этот был назван хол­му.
Неко­гда Клав­дий Мар­целл, с бою силь­ные взяв Сира­ку­зы,
В той же войне поло­нил Эрикс, Вене­рин при­ют.
Уве­зе­на была в Рим Вене­ра по сло­ву Сивил­лы
И пред­по­чла, чтоб ее чти­ли во гра­де род­ном.
Но поче­му на Вина­ли­ях чест­во­вать ста­ли Вене­ру,
И поче­му этот день так­же Юпи­те­ру свят?
Чтобы решить, кому стать латин­ской зятем Ама­ты,
Бились Турн и Эней. С Тур­ном этрус­ки пошли.
Зна­тен Мезен­ций, их вождь, и неистов на поле сра­же­нья,
Стра­шен он был на коне, пешим еще был страш­ней.
Руту­лы с Тур­ном его на свою при­влечь поста­ра­лись
Сто­ро­ну, но воз­ра­зил так им над­мен­ный этруск:
«Сто­ит нема­ло моя мне доб­лесть: свиде­те­ли раны
Вме­сте с ору­жьем, что я кро­вью сво­ей обаг­рял.
Про­сишь о помо­щи ты, уде­ли же ты мне и награ­ду
Малую: пер­вое дай бочек латин­ских вино!
И не помед­ли: твой дар, мое же дело — победа.
Как воз­ли­ку­ет Эней, если отка­жешь мне ты!»
Руту­лы дали обет. Мезен­ций воору­жил­ся,
Воору­жил­ся Эней, выш­не­го бога моля:
«Сбор вино­гра­да царю тиррен­ско­му дан, но, Юпи­тер,
Ты от латин­ской лозы весь уро­жай собе­решь!»
Луч­ший обет одо­лел. Повер­жен Мезен­ций огром­ный
И недо­стой­ной сво­ей гру­дью на зем­лю упал.
Осень наста­ла, гряз­на от нога­ми рас­топ­тан­ных гроз­дьев,
И бере­жет­ся вино в долж­ный Юпи­те­ру дар.
Празд­ник Вина­лий при­шел: Юпи­тер его при­ни­ма­ет
И при­чис­ля­ет к сво­им радост­но празд­ни­кам он.

25 апре­ля. Роби­га­лии

Толь­ко неде­ля одна до кон­ца оста­ет­ся апре­ля,
На середине уже веш­не­го вре­ме­ни бег.
Овна уже не ищи, Афа­ман­то­вой смерт­но­го Гел­ле:
Дождь в эту пору идет, в небе явля­ет­ся Пес.
Как воз­вра­щал­ся одна­жды я в Рим той порой из Номен­та,
На середине пути белую встре­тил тол­пу.
Фла­мин шел в этот день в ста­ро­дав­нюю рощу Роби­ги,
Чтобы овцы на огне жечь и соба­ки нут­ро:
Тот­час же я подо­шел, чтобы знать и об этом обряде;
Фла­мин же твой, о Кви­рин, мол­вил такие сло­ва:
«Злая Роби­га, щади посе­вы Цере­ри­ных зла­ков,
Дай им над поч­вой качать неж­ные стеб­ли свои!
Всхо­дам дай воз­рас­тать под сия­ни­ем звезд бла­го­склон­ных
Вплоть до того, как они ста­нут год­ны для сер­пов.
Сила твоя вели­ка: ведь хлеб, пора­жен­ный тобою,
Груст­ный сочтет селя­нин горь­кой поте­рей сво­ей.
Вет­ры и лив­ни не так хле­бам губи­тель­ны будут,
Да и мороз не такой зер­нам урон при­не­сет,
Как если вла­ги лишит посе­вы зной­ное солн­це:
Это, боги­ня, тво­ей яро­сти гибель­ный знак.
О, поща­ди, и не тронь ты всхо­дов шер­ша­вой рукою,
И не губи уро­жай: мощь твоя ведо­ма всем!
Неж­ных посе­вов не ржавь, суро­вое ржавь ты желе­зо —
То, что губит людей, преж­де все­го ты губи.
Луч­ше гры­зи ты мечи со всем вредо­нос­ным ору­жьем:
Нет в нем нын­че нуж­ды, в мире гос­под­ст­ву­ет мир.
Ост­рый заступ, дву­зу­бец кир­ки, сош­ник изо­гну­тый,
Ваше вре­мя — бле­стеть, вре­мя ору­жий — ржа­веть.
Если же кто обна­жить забы­тый кли­нок поже­ла­ет,
Пусть он увидит, что меч креп­ко при­ржа­вел к нож­нам.
Ты же Цере­ру не мучь! Свои посе­ля­нин обе­ты
Может тебе испол­нять, даже когда тебя нет».
Так он ска­зал. В дес­ни­це его был плат длин­но­шер­стый,
Чаша с чистым вином, лада­на пол­ный ларец.
Ладан, вино и ове­чьи киш­ки при­но­сит он в жерт­ву
С мерз­ким (видел я сам) гнус­ной соба­ки нут­ром.
А на вопрос мой, зачем эта новая, стран­ная жерт­ва,
Фла­мин отве­тил: «Узнай, что за при­чи­на ее.
В небе есть пес, Ика­рий по име­ни; лишь он вос­хо­дит,
Мучит­ся в жаж­де зем­ля и засы­ха­ет посев.
Ради небес­но­го пса на алтарь воз­ла­га­ют соба­ку,
И лишь назва­ние «пес» к смер­ти при­во­дит ее».

28 апре­ля. Фло­ра­лии

После того, как Тифо­на жена, покидая супру­га,
Три­жды в про­стран­ство небес свет­лый свой лик под­ня­ла,
Тот­час боги­ня идет в сво­их вен­ках мно­го­цвет­ных:
Сце­на откры­та опять воль­но­стям шуток срам­ных.
Празд­не­ство Фло­ры пой­дет, вплоть до май­ских календ про­дол­жа­ясь:
Там я о них и ска­жу, ныне же труд мой важ­ней.
Веста, при­ми этот день! В род­ном при­ни­ма­ет­ся доме
Веста: так учредил наш спра­вед­ли­вый сенат.
Фебу часть дома дана, дру­гая отво­дит­ся Весте,
Третья же часть двор­ца Цеза­рю при­над­ле­жит.
Лавр Пала­ти­на, живи! Обрам­лен­ные дубом, живи­те
Дома покои! В себе трех вы хра­ни­те богов.

Книга пятая

Спро­си­те вы, откуда пошло имя меся­ца мая?
Навер­ня­ка не могу это­го я объ­яс­нить.
Точ­но как пут­ник сто­ит в сомне­нье, не зная, в какую
Сто­ро­ну надо идти на пере­крест­ке дорог,
Так же и я, когда мне объ­яс­не­ний при­во­дит­ся мно­го,
Выбрать одно не могу: в этом оби­лии — вред.
Вы ука­жи­те мне путь, Ага­нип­пи­ной ключ Гип­по­кре­ны
Музы хра­ня­щие — след пен­ный Меду­зы коня!
Спор у богинь начал­ся. Из них Поли­гим­ния пер­вой
Мол­ви­ла; про­чие все мол­ча вни­ма­ют сло­вам.
«Кон­чил­ся Хаос, и натрое мир разде­лил­ся впер­вые,
И миро­зда­ние все в новые виды вошло:
Тяж­ко осе­ла зем­ля и моря за собой при­тя­ну­ла,
А в высо­чай­шую высь лег­кое небо взви­лось.
Солн­це и звезды тогда воз­нес­лись, неве­со­мые, в небо,
Вспрыг­ну­ли кони Луны выш­ние тро­пы топ­тать.
Но ни зем­ля небе­сам, ни Фебу про­чие звезды
Не усту­па­ли: почет был оди­на­ко­вый всем.
Часто, быва­ло, пре­стол, кото­рый, Сатурн, зани­мал ты,
Кто-то из низ­ших божеств рвал­ся отнять и занять,
И поку­шал­ся при­шлец на широ­кую грудь Оке­а­на,
И зато­чен­ная шла в даль­ний Феми­да пре­дел,
Вплоть до поры, когда Честь и Почет, с его ликом спо­кой­ным,
Не соче­та­ли свои в бра­ке закон­ном тела.
Мощь поро­ди­ли они, Май­е­сту, что власт­ву­ет миром, —
Еле родить­ся успев, ста­ла могу­чей она
И на высо­кий вос­се­ла пре­стол на сре­дине Олим­па,
В золо­те вся забли­став пур­пу­ром ярких одежд.
Были с ней Совесть и Страх, да и все высо­чай­шие боги
Согла­со­ва­ли свой лик с нею, вос­сев­шею там.
Тут же про­ник­ло в умы ува­же­нье к почет­но­му зва­нью:
Ста­ли достой­ных ценить, гор­дость и спесь отло­жив.
Мно­гие годы такой порядок дер­жал­ся на небе,
Вплоть до того, как с твер­дынь сверг­нут ста­рей­ший был бог.
Дикое пле­мя Зем­ля поро­ди­ла — чудо­вищ-гиган­тов,
Дерз­ко посмев­ших напасть и на Юпи­те­ров дом;
Тыся­чу рук им дала, и змей вме­сто ног отрас­ти­ла,
И при­ка­за­ла: «На бой про­тив вели­ких богов!»
Горы они гро­моздить до звезд­ных высот начи­на­ют
И угро­жа­ют вой­ной тро­ну вла­ды­ки небес.
Гро­мом с небес­ных твер­дынь Юпи­тер по ним уда­ря­ет
И на зачин­щи­ков он их же гро­ма­ды валит.
Мощь под защи­той ору­жья богов сохра­ня­ет вели­чье
И ограж­да­ет с тех пор силу свою и почет.
Мощь — Май­е­ста теперь сопре­столь­на Юпи­те­ру в высях,
Пре­до­став­ляя ему власть без наси­лья дер­жать[].
Мощь блюдет и почте­нье к отцам и честь мате­рин­ства,
Мощь охра­ня­ет пути отро­ков юных и дев.
Мощью и фас­ки дают­ся вла­стям, и куруль­ное крес­ло,
Мощь побеж­да­ет вра­га и тор­же­ст­ву­ет три­умф».

Кон­чи­ла сло­во свое Поли­гим­ния: речь одоб­ря­ют
Клио с Тали­ей, чья песнь гром­ко под лиру зву­чит.
Даль­ше Ура­ния речь начи­на­ет; все замол­ча­ли,
Толь­ко один лишь ее голос был слы­шен теперь:
«Неко­гда выс­ший почет ста­ри­ков­ским при­сущ был седи­нам
И ува­же­нье вну­шал стар­цев мор­щи­ни­стый лоб.
Мар­со­во дело вели и отваж­но на вой­нах сра­жа­лись
Юно­ши, стой­ко сво­их обе­ре­гая богов.
Ста­рость, по силам сла­бей и ору­жьем вла­деть неспо­соб­на,
Часто дава­ла совет муд­рый отчиз­ны сынам.
В курию доступ открыт был толь­ко одним пре­ста­ре­лым:
Пра­во сена­то­ром стать воз­раст спо­кой­ный давал.
Толь­ко ста­рей­ши­на пра­вил суды, и был уза­ко­нен
Воз­раст, с кото­ро­го был доступ открыт к долж­но­стям.
Стар­ший шел меж дво­их моло­дых, и они не роп­та­ли,
А при одном моло­дом шел он побли­же к стене.
Раз­ве кто-нибудь смел гово­рить непри­стой­но при стар­ших?
Нет: все­гда ста­ри­ки стро­го при­стой­ность блюли.
Ромул за этим смот­рел: он избран­ных стар­цев отца­ми
Назвал, пре­по­ру­чив им в новом горо­де власть.
Стар­шие саном, они полу­чи­ли назва­нье “май­о­ры”,
А пото­му и пошло име­но­ва­ние “Май”.
Да и Нуми­тор ска­зал, может быть: “Дай, Ромул, сей месяц
Стар­цам”. И не посмел деду про­ти­вить­ся внук.
Вер­ной пору­кой такой ста­ри­кам пре­до­став­лен­ной чести
Слу­жит июнь: полу­чил имя по юно­шам он».

Тут Кал­лио­па, плю­щом пере­вив небреж­ные куд­ри,
Пер­вая в хоре сво­ем так нача­ла гово­рить:
«Неко­гда взял Оке­ан, омы­ваю­щий вода­ми зем­лю,
Тифию в жены себе, — ту, чьим отцом был Титан.
Дочь их Плей­о­на, всту­пив в брак с небо дер­жа­щим Атлан­том,
В этом бра­ке (идет сла­ва) Пле­яд роди­ла.
Майя из них кра­сотой сестер сво­их пре­вос­хо­ди­ла
И от вла­ды­ки богов плод, гово­рят, понес­ла.
На кипа­ри­сом порос­шей Кил­лене она поро­ди­ла
Сына, кото­рый летать мог на кры­ла­тых ногах.
Чтят его быст­рый Ладон и огром­ный Менал, и повсюду
Люди в той древ­ней стране, создан­ной рань­ше Луны.
Неко­гда при­был Эвандр, из Арка­дии изгнан­ный, в Лаций,
Вме­сте с собой при­ве­зя и арка­дий­ских богов.
Там, где сто­ит теперь Рим, гла­ва мира, был луг и дере­вья,
Малое ста­до овец да кое-где шала­ши.
“Стой­те! — вос­клик­ну­ла тут про­ро­чи­ца, матерь Эванд­ра, —
Здесь, на месте села, встанет дер­жав­ная власть!”
Мате­ри внял, про­види­це внял герой нона­крий­ский,
И на чужой сто­роне оста­но­вил­ся при­шлец.
Таин­ствам мно­гим потом, — пер­вым делом, дву­ро­го­го Фав­на
И кры­ло­но­го­го он бога, — народ обу­чил.
Ты, коз­ло­вид­ный Фавн, — боже­ство полу­го­лых лупер­ков,
Что очи­ща­ют пути люд­ные шку­рой овец;
Ты же, хра­ни­тель воров, пер­вый лир­ник изо­гну­той лиры,
Мате­ри имя сво­ей меся­цу ты даро­вал.
И не одну ее ты почтил: семь струн тво­ей лиры
Обо­зна­ча­ют чис­ло всех семи­звезд­ных Пле­яд».

Вот Кал­лио­пы сло­ва; и с ними соглас­ны Каме­ны.
Как же мне быть? Ведь рас­сказ каж­дой меня убедил.
Пусть Пиэ­риды со мной оди­на­ко­во будут любез­ны,
Я же дове­рье свое поров­ну всем отдаю.

1 мая. Кален­ды. Лара­лии

Пусть от Юпи­те­ра песнь начи­на­ет­ся. Пер­вой же ночью
Встанет звезда, что была у колы­бе­ли его.
Козоч­ка эта, что дождь пред­ве­ща­ет, — из гра­да Оле­на:
Ей небе­са даро­вал бог за ее моло­ко.
Слав­ной на Кри­те была, гово­рят, Амал­фея-наяда, —
Ним­фа, кото­рою был спря­тан Юпи­тер в лесу.
Там у нее и коза из стад, пасо­мых на Дик­те,
С двой­ней коз­ля­ток была, на загляде­ние всем:
Пара высо­ких рогов у нее над спи­ной заги­ба­лась,
А ее выме­нем мог быть сам Юпи­тер вскорм­лен.
Бога пита­ла, но вот о дере­во рог обло­ми­ла
И поло­ви­ну сво­ей тут поте­ря­ла кра­сы.
Ним­фа тот рог под­ня­ла, пови­ла его све­жей тра­вою
И до Юпи­те­ра уст пол­ным пло­дов под­нес­ла.
Он же, когда воца­рил­ся в выси, на пре­сто­ле отцов­ском
Сев, и ничто не мог­ло выше Юпи­те­ра стать, —
Сде­лал кор­ми­ли­цу он и кор­ми­ли­цы рог пло­до­нос­ный
Звезда­ми: рог и досель имя хра­нит гос­по­жи.

В мая кален­ды алтарь был воз­двиг­нут хра­ни­те­лям-Ларам
И изва­я­ния с ним малые этих богов.
Кури­ем он посвя­щен, но дав­но уж от вет­хо­сти рух­нул —
Даже и кам­ни порой дол­гая ста­рость кру­шит.
Имя «хра­ни­те­лей» им пото­му при­сво­е­но было,
Что охра­ня­ет их взор все, за чем смот­рят они.
Нас они бере­гут, соблюда­ют и горо­да сте­ны,
С нами все­гда, и во всем помощь они пода­ют.
Но у под­но­жия Ларов сто­ит из кам­ня соба­ка —
Как объ­яс­нить, поче­му вме­сте здесь Лары и пес?
Вме­сте хра­нят они дом и оба хозя­и­ну вер­ны;
За пере­пу­тьем следит Лар, и соба­ка следит.
Оба сго­ня­ют воров — и Лар и Диа­ни­на стая,
Бди­тель­ны Лары все­гда, бди­тель­ны так­же и псы.
Дол­го повсюду искал я двой­ные богов изва­я­нья,
Но дол­го­лет­них веков сила раз­ру­ши­ла их;
Тыся­чу Ларов и Дух вождя, пору­чив­ше­го нам их,
Город име­ет: квар­тал каж­дый чтит три боже­ства.

Что ж это я? В месяц август об этом пой­дут мои речи;
Доб­рой Богине теперь надо мне песнь посвя­тить.
Холм есть при­род­ный, ему дало имя и самое место:
Назван Ска­лою он был, доб­рою частью горы.
Тщет­но сто­ял на нем Рем, в то вре­мя как его бра­ту
Пти­цы отда­ли власть на Пала­тин­ском хол­ме.
Хра­мы там воз­ве­ли, запре­тив посе­щать их муж­чи­нам,
Древ­ние наши отцы на пони­же­нье хол­ма.
Клав­сов ста­рин­но­го рода наслед­ни­ца их посвя­ти­ла,
Тела какой ни один муж не касал­ся еще.
Ливия их почи­нить оза­бо­ти­лась, пом­ня о муже
И про­дол­жая все­гда все начи­на­нья его.

2 мая

Толь­ко лишь, звезды про­гнав, рож­ден­ная Гипе­ри­о­ном
Алый све­точ зажжет, мчась на рас­свет­ных конях,
Тот­час про­хлад­ный Аргест ове­ет коло­сья на нивах
И в Калаб­рий­скую зыбь парус потянет ладью.
А как опу­стит­ся в сумер­ках ночь на тем­ную зем­лю,
Тот­час вся стая Гиад на небе станет вид­на.
Семь на челе у Тель­ца огне­вы­ми горя­щих луча­ми
Чис­лят Гиад — дож­де­вых: гре­ки их назва­ли так.
Вак­ха, счи­та­ют одни, вскор­ми­ли они, а дру­гие
Тефии внуч­ка­ми их и Оке­а­на зовут.
В те вре­ме­на как Атлант на пле­чах не дер­жал еще неба,
То родил­ся у него див­но­пре­крас­ный Гиант.
Оке­а­нида его роди­ла своевре­мен­но Эфра,
Так же как нимф, но Гиант рань­ше сестер родил­ся.
С пер­вым пуш­ком на щеках уже он пуг­ли­вых оле­ней
Гнал и любил руса­ков, сети рас­ста­вив, ловить.
Храб­рость его все рос­ла с года­ми, и начал он сме­ло
На каба­нов выхо­дить и на щети­ни­стых львиц.
К лого­ву раз подой­дя, где была со щеня­та­ми льви­ца,
Сам он ливий­ской тогда хищ­ни­цы жерт­вою пал.
Пла­ка­ла мать по Гиан­те, Гиан­та опла­ка­ли сест­ры
И свою шею под твердь долж­ный под­ста­вить Атлант,
Но и роди­те­лей скорбь пре­взо­шло сестер бла­го­че­стье:
Небо дало им оно, имя же дал им Гиант.

3 мая. Фло­ра­лии

«Мать цве­тов, появись, тебя сла­вим мы в играх весе­лых!
Я о тебе не успел в меся­це про­шлом про­петь.
Ты завер­ша­ешь апрель и в май­ские дни пере­хо­дишь:
Пер­вый бежит от тебя и при­ни­ма­ет вто­рой.
Тот и дру­гой свои смеж­ные дни тебе посвя­ща­ют,
Сла­вить тебя мы долж­ны в месяц и тот и дру­гой.
Цирк откры­ва­ет­ся наш, воз­гла­ша­ют в теат­рах победы,
Так что и цир­ку теперь дол­жен я пес­ню сла­гать.
Ты же сама рас­ска­жи о себе. Нена­деж­ны люд­ские
Тол­ки: имя свое луч­ше ты всех объ­яс­нишь».
Так я ска­зал. На сло­ва мои так отве­ча­ет боги­ня
(Веш­них дыха­ние роз с уст изле­та­ет ее):
«Фло­рой зовусь, а была я Хло­ридой; в устах же латин­ских
Име­ни мое­го гре­че­ский звук иска­жен.
Да, я была на бла­жен­ных полях Хло­ридою-ним­фой,
Там, где счаст­лив­цы мужи в оное вре­мя цве­ли.
Как хоро­ша я была, мне меша­ет ска­зать моя скром­ность,
Но добы­ла я сво­ей мате­ри бога в зятья.
Как-то вес­ной на гла­за я Зефи­ру попа­лась; ушла я,
Он поле­тел за мной: был он силь­нее меня.
Пра­во девиц похи­щать Борей ему дал: он и сам ведь
Дочь Эрех­тея увлек пря­мо из дома отца.
Все же наси­лье Зефир оправ­дал, меня сде­лав супру­гой,
И на свой брач­ный союз я нико­гда не роп­щу.
Веч­ной я нежусь вес­ной, вес­на — это луч­шее вре­мя:
В зеле­ни все дере­ва, вся зеле­не­ет зем­ля.
Сад пло­до­ви­тый цве­тет на полях, мне в при­да­ное дан­ных:
Нежит его вете­рок, лас­ко­во воды жур­чат.
Сад мой укра­сил супруг пре­крас­ным цве­точ­ным убо­ром,
Так мне ска­зав: “Навсе­гда будь ты боги­ней цве­тов!”
Но пере­честь все цве­та на цве­тах, рас­се­ян­ных всюду,
Я нико­гда не мог­ла: нет и чис­ла их чис­лу.
Толь­ко лишь иней сой­дет роси­стый с рас­киди­стых листьев
И лишь согре­ют лучи пест­рый дре­вес­ный наряд,
Схо­дят­ся Оры ко мне, в рас­пис­ные оде­тые пла­тья,
И соби­ра­ют дары наши в кош­ни­цы свои.
Сле­дом Хари­ты идут, вен­ки и гир­лян­ды спле­тая,
Чтобы в небес­ные ввить куд­ри и косы свои.
Пер­вая я семе­на посе­я­ла новые людям:
Ведь одно­цвет­ной была поч­ва зем­ли до меня.
Пер­вая я созда­ла цве­ток из кро­ви ферап­ней­ца,
Жалоб­ный воз­глас его на лепест­ках начер­тав.
Так­же и ты сохра­нил свое имя на грядах цве­точ­ных,
Бед­ный Нар­цисс, для себя не отыс­кав двой­ни­ка.
Кро­ку­са мне ль поми­нать или Атти­са с сыном Кини­ра,
Всех, кто за раны свои сла­ву во мне полу­чил?
Марс точ­но так же, узнай, по моей же затее родил­ся,
Пусть лишь Юпи­тер, молю, так и не зна­ет о том.
В горе Юно­на была, что ей не при­шлось для Минер­вы
Мате­рью стать, что ее толь­ко Юпи­тер родил.
Шла к Оке­а­ну она, него­дуя на дело супру­га;
Оста­но­ви­лась, устав, око­ло наших две­рей.
Лишь увидав ее, так я спро­си­ла: “Зачем, дочь Сатур­на,
Здесь ты?” Ска­за­ла она, дер­жит куда она путь,
И объ­яс­ни­ла зачем. Попы­та­лась ее я уте­шить:
“Нет, гово­рит, не сло­вам горе мое уни­мать!
Если Юпи­тер родил, а супру­гой сво­ей пре­не­брег он,
Мате­ри имя в себе соеди­нив и отца,
Что же отча­ять­ся мне стать мате­рью вовсе без мужа
И, оста­ва­ясь все­гда чистою, все же родить?
Все я испро­бую зелья в про­сто­рах зем­ли под­не­бес­ной,
Все я обры­щу моря, в Тар­та­ра без­дну сой­ду!”
Так голо­си­ла она, но в лице моем было сомне­нье.
“Ним­фа! — вскри­ча­ла она. — Ты ведь мне можешь помочь”.
Три­жды пыта­ла­ся я посу­лить ей помощь, и три­жды
Я не реша­ла­ся: был стра­шен Юпи­те­ра гнев.
“Ах, помо­ги мне! — она гово­рит. — Тебя я не выдам:
Стик­со­вых вод боже­ст­вом в этом тебе покля­нусь”.
“Волю твою, гово­рю, испол­нит цве­ток, что полу­чен
Мною с Олен­ских полей: он лишь один у меня.
Дав­ший его мне ска­зал: «Коль им тро­нешь бес­плод­ную тел­ку,
То поне­сет»”. И она, тро­ну­та им, понес­ла.
Паль­цем сорвав­ши цве­ток, к Юноне я им при­кос­ну­лась,
И, лишь дотро­ну­лась им, тот­час она зача­ла.
К лево­му бре­гу она Про­пон­ти­ды во Фра­кию вышла,
И по жела­нью ее Марс появил­ся на свет.
Памя­туя о сво­ем чрез меня появ­ле­нье, ска­зал он:
“В горо­де Рому­ла здесь вме­сте со мной оби­тай!”
Может быть, дума­ешь ты, что лишь в неж­ных вен­ках мое цар­ство?
Нет, мое­му боже­ству под­чи­не­ны и поля.
Коль хоро­шо зацве­тет посев, будут жит­ни­цы пол­ны;
Коль хоро­шо зацве­тут лозы, появит­ся Вакх;
Коль хоро­шо зацве­тут оли­вы, год будет бога­тым;
Мно­го ль созре­ет пло­дов — тоже видать по цве­там.
Если же гиб­нут цве­ты, поги­ба­ет и вика с боба­ми
И поги­ба­ет, при­шлец Нил, чече­ви­ца твоя;
Даже вино, что хра­нят береж­ли­во в обшир­ных под­ва­лах,
Так­же цве­тет, и все­гда пенит­ся в боч­ках оно.
Мед — это тоже мой дар: ведь пче­лок, что мед соби­ра­ют,
Я на фиал­ки зову, кле­вер и блед­ный тимьян.
Я же при­чи­на того, когда пре­да­ет­ся раз­гу­лу
Вся моло­дежь и ее юные силы цве­тут».

Я изум­лял­ся сло­вам ее мол­ча, она же ска­за­ла:
«Спра­ши­вай! Каж­дый вопрос долж­ный полу­чит ответ».
«Ты мне, боги­ня, ска­жи, — спро­сил я, — откуда твой празд­ник?»
И не успел я спро­сить, как отве­ча­ет она:
«Не было вовсе еще воз­мож­но­стей к рос­ко­ши в жиз­ни:
Все досто­я­нье людей было в ста­дах иль в зем­ле;
Мерой богат­ства тогда был скот или поле для паст­бищ;
Но и тогда для богатств уж нару­шал­ся закон.
Ста­ло в обы­чае брать для паст­бищ народ­ное поле,
И не пла­тил­ся никто дол­гое вре­мя за то.
Не охра­ня­лось тогда доб­ро народ­ное вовсе,
Лишь недо­гад­ли­вый пас скот свой на част­ной зем­ле.
В это вме­ша­лись тогда Пуб­ли­ции — оба эди­лы,
А до того ни один не нахо­дил­ся смель­чак.
Дело к наро­ду пошло, с винов­ных пеню взыс­ка­ли
И защи­щав­ших народ гром­кой почти­ли хва­лой.
Часть этой пени доста­лась и мне: по воле наро­да
Новые игры тогда в честь учреди­ли мою.
Частью же пеня пошла на доро­гу в хол­ме каме­ни­стом, —
Ста­ла удоб­ной тро­па: это Пуб­ли­ци­ев склон».
Я пола­гал, каж­дый год Фло­ру празд­ну­ют. «Нет, — отве­ча­ет
И добав­ля­ет еще к это­му новый рас­сказ:
Поче­сти милы и нам: алта­ри мы и празд­не­ства любим,
Ведь небо­жи­те­лей всех често­лю­би­ва тол­па.
Часто богов раз­дра­жить оскор­би­тель какой-нибудь может,
Но иску­пи­тель­ной он жерт­вою гнев их уймет.
Часто Юпи­те­ра я наблюда­ла, когда был готов он
Мол­нию ринуть, но тут ладан смяг­чал его дух.
Если же кто невни­ма­те­лен к нам, мы кара­ем за это
Тяж­ко, и гнев боже­ства боль­ше быва­ет вины.
Вспом­ни, как даль­ний огонь Меле­а­г­ра спа­лил Фести­а­да
Лишь пото­му, что забыл Фебе он жерт­ву воз­жечь;
Или как флот Тан­та­лида дер­жа­ла та же боги­ня —
Дева, что мсти­ла за свой пре­зрен­ный два­жды алтарь.
Горест­ный Иппо­лит, почтить не хотел ты Дио­ну,
И рас­тер­за­ли тебя в бешен­стве кони твои.
Не пере­чис­лить потерь, навле­чен­ных небреж­ным забве­ньем!
Так вот и мной пре­не­брег неко­гда рим­ский сенат.
Что было делать и как мне свое пока­зать воз­му­ще­нье?
Неува­же­нье ко мне чем я мог­ла ото­мстить?
В горе я пре­зре­ла долг: пере­ста­ла смот­реть за поля­ми,
До пло­до­ви­тых садов дела уж не было мне;
Лилии ник­ли в садах, на гла­зах засы­ха­ли фиал­ки,
И увядал на стеб­лях ссох­ший­ся крас­ный шафран.
Часто шеп­тал мне Зефир: “Сво­его, тебе дан­но­го, вена
Ты не губи!”, — но оно было ничто для меня.
Были оли­вы в цве­ту — и губи­ли их рез­кие вет­ры;
Были посе­вы в цве­ту — град выби­вал в них зер­но;
Лозы сули­ли вино — а небо чер­не­ло от Авст­ров,
И неожидан­но вдруг ливень сби­вал всю лист­ву.
Я не хоте­ла того: я в гне­ве сво­ем не жесто­ка;
Но не забо­ти­лась я про­ти­во­бор­ст­во­вать злу.
Тут и реши­ли отцы: коль будет год цве­то­нос­ным, —
Каж­дой вес­ной боже­ство чест­во­вать будут мое.
Был по душе мне обет. И вот Посту­мий и Лена,
С кон­су­лом кон­сул вдво­ем игры назна­чи­ли мне».

Я соби­рал­ся спро­сить, поче­му же такая игри­вость
Цар­ст­ву­ет в Фло­ри­ны дни, шут­ки воль­ней поче­му?
Вспом­нил, одна­ко же, вовре­мя я, как при­вет­ли­ва Фло­ра,
Вспом­нил, что это она шлет нам дары для услад:
Все за сто­ла­ми себе вен­ка­ми вис­ки опле­та­ют,
Всюду на свет­лых сто­лах вид­ны покро­вы из роз;
И собу­тыль­ни­ки тут, запле­тя себе воло­сы лыком,
Пля­шут и без тол­ку все чистое тянут вино;
А у поро­га сво­ей непри­ступ­ной кра­са­ви­цы пья­ный
Пес­ню поет в вен­ке на ума­щен­ных кудрях.
Ни о каких тут делах увен­чан­ным нече­го думать,
Здесь, средь цве­точ­ных гир­лянд, чистую воду не пьют:
Будь ты хоть сам Ахе­лой, — пока не сме­шал­ся ты с хме­лем,
Пре­ле­сти нет ника­кой в том, чтобы розы сры­вать.
Вакх обо­жа­ет цве­ты, и то, что вен­ки ему милы,
Мож­но узнать по вен­цу из Ари­ад­ни­ных звезд.
Воль­ность в теат­ре нуж­на для Фло­ры: не надо к боги­ням
Важ­ным ее при­чис­лять, в тяж­кий обу­тым котурн,
А поче­му на играх ее тол­пят­ся блуд­ни­цы,
Нет ника­ко­го труда это тебе объ­яс­нить:
Вовсе она не хан­жа, наду­тых речей избе­га­ет,
Хочет она, чтоб ее празд­ник открыт был для всех,
И при­зы­ва­ет она жить всласть в цве­ту­щие годы,
А о шипах поза­быть при опа­де­нии роз.
А поче­му, напри­мер, Цере­ру в белых одеж­дах
Празд­ну­ют, Фло­ру же чтут, пест­рые пла­тья надев?
Не пото­му ль, что белеть начи­на­ют коло­сья при жат­ве,
Цвет же и вид у цве­тов раз­но­об­ра­зен все­гда?
Тут мне кив­ну­ла она, и с волос ее хлы­ну­ли розы, —
Так на сто­лах для пиров мы рас­сы­па­ем цве­ты.

Мне оста­ва­лось спро­сить о све­тиль­ни­ках, мне непо­нят­ных, —
Тот­час сомне­нья она все раз­ре­ши­ла и здесь:
«Види­мо, иль пото­му эти дни долж­ны оза­рять­ся,
Что алым све­том цве­ты все осве­ща­ют поля;
Иль пото­му, что огонь и цве­ты не уны­ло сия­ют
И при­вле­ка­ет гла­за блеск и огней и цве­тов;
Иль пото­му, что зовет к наслаж­де­ни­ям воль­ность ноч­ная:
Эта из трех при­чин, пра­во, вер­нее дру­гих!»
«Крат­ко спро­шу и о том, о чем мне спро­сить оста­ет­ся,
Еже­ли мож­но». — «Спро­си», — мне отве­ча­ла она.
«Мол­ви, зачем вме­сто львиц ливий­ских в сетях тво­их бьют­ся
Роб­кие лани, зачем заяц пуг­ли­вый в сил­ках?»
«Область моя — не леса, — отве­ча­ла она, — но сады лишь
Или поля, где совсем нет кро­во­жад­ных зве­рей».
Смолк­ла на этом она и в про­зрач­ном возду­хе скры­лась,
Но о богине вещал тон­кий ее аро­мат.
Пусть же наве­ки цве­тут Назо­на сти­хи бла­го­вон­но:
Ты оро­си его грудь даром, боги­ня, сво­им!

3 мая

Ночи чет­вер­той в канун пока­жут­ся звезды Хиро­на,
Телом була­ным сво­им он полу­муж, полу­конь.
Есть гора Пели­он, что глядит из Гемо­нии к югу:
Сос­ны рас­тут навер­ху, ниже рас­тет на ней дуб.
Там оби­тал Фили­рид. Ста­рин­ная есть там пеще­ра,
В ней он и жил, гово­рят, пра­вед­ный этот ста­рик.
Верят, что он обу­чал игре на лире те руки,
Кои­ми послан на смерть Гек­тор впо­след­ст­вии был.
Здесь появил­ся Алкид, уж не пер­вый свой подвиг свер­шив­ши,
Хоть и жда­ла впе­ре­ди тяжесть послед­них трудов.
Оба слу­чай­но сошлись здесь винов­ни­ка гибе­ли Трои:
Тут внук Эака, а там, видишь, Юпи­те­ра сын.
Лас­ко­во гостя при­ве­тил герой, рож­ден­ный Фили­рой,
Сам обо всем рас­спро­сил, тот обо всем рас­ска­зал.
Пали­цу видит Хирон со льви­ною шку­рой и мол­вит:
«Вижу по мужу доспех, да по доспе­ху и муж».
Тут без бояз­ни Ахилл при­кос­нул­ся к тор­ча­щей щетине
Шку­ры и даже ее сме­ло погла­дил рукой.
В это же вре­мя ста­рик раз­би­рал напо­ен­ные ядом
Стре­лы, но в левую вдруг ногу вон­зи­лась стре­ла.
Вскрик­нул Хирон, и ее из тела он выта­щил тут же:
Вскрик­нул с ним и Алкид, и гемо­ний­ский юнец.
Тот­час кен­тавр при­ло­жил тра­ву с хол­мов Пага­сий­ских
К ране, но тщет­но ее он поста­рал­ся смяг­чить:
Едкий яд пре­воз­мог силу трав, глу­бо­ко про­ник­нул
В кости, и язва насквозь тело кен­тав­ра про­жгла.
С кро­вью Хиро­на в одно кровь гид­ры Лер­ней­ской сме­ша­лась:
Смерть мгно­вен­но при­шла, неко­гда было помочь.
Замер, как перед отцом, Ахилл, обли­ва­ясь сле­за­ми:
Был бы опла­кан Пелей так, если б он уми­рал!
Как он сжи­мал рукою сво­ей уми­рав­ше­го руки
(Вер­но, неда­ром Хирон доб­рый вну­шил ему нрав);
Как он его цело­вал и как мерт­ве­цу гово­рил он:
«Не уми­рай, я молю, сына, отец, не покинь!»
День девя­тый настал, когда ты, Хирон спра­вед­ли­вый,
Звезда­ми два­жды семью тело свое окру­жил.

5 мая

Гну­тая Лира за ним устре­ми­лась идти, но пока­мест
Нет ей доро­ги: она в третью появит­ся ночь.

6 мая. Канун нон

В небе взой­дет Скор­пи­он, и тогда-то мы ска­жем, что ноны
Зав­тра насту­пят: его верх­няя явит­ся часть.

9 мая. Лему­рии

Три­жды, как Гес­пер лицо свое пре­крас­ное явит,
Три­жды, как звезд­ная ночь сдаст­ся пред Фебом днев­ным,
Будет Лему­рий ноч­ных свер­шать­ся обряд ста­ро­дав­ний:
Манам без­молв­ным тогда жерт­вы нач­нут при­но­сить.
Преж­де коро­че был год, очи­ще­ний фев­раль­ских не зна­ли,
Меся­цев не был вождем Янус с дво­я­ким лицом, —
Но и в то вре­мя дары при­но­си­ли пред пра­хом усоп­ших
И почи­та­ли сво­их дедов умер­ших сыны.
Месяц назна­чен был май для поми­на пред­ков покой­ных,
И сохра­нил­ся досель этот отча­сти обряд.
В пол­ночь, когда тиши­на насту­па­ла, и все засы­па­ли,
Лай умол­кал собак и щебе­та­ние птиц,
Пом­ня­щий древ­ний обряд и уме­ю­щий бога боять­ся
Тут под­ни­ма­ет­ся, сняв обувь свою, боси­ком;
Паль­ца­ми знак он дает, при­жи­мая их к паль­цу боль­шо­му,
Чтобы бес­плот­ная тень не повстре­ча­ла­ся с ним.
После же, руки свои омыв проточ­ной водою,
Он, отвер­нув­шись, берет чер­ные в руку бобы;
Бро­сив их, он гово­рит: «Бобы я эти бро­саю,
Чтобы себя и сво­их ими от вас убе­речь!»
Девять раз гово­рит он так без огляд­ки: счи­та­ют,
Что поды­ма­ет их тень, сле­дом незри­мо идя.
Сно­ва кос­нув­шись воды, он в темес­скую медь уда­ря­ет
И умо­ля­ет уйти тень из-под кро­ва его.
Девять раз повто­рив: «Ухо­ди­те вы, отчие маны!»,
Он, обер­нув­ши­ся, свой этим кон­ча­ет обряд.
Но поче­му этот день назва­ние носит Лему­рий,
Мне невдо­мек: это мне может лишь бог объ­яс­нить.
Отпрыск Пле­яды, ска­жи! Жез­лом ты вла­де­ешь могу­чим:
Часто Юпи­те­ра дом Стик­со­ва ты посе­щал!
Прось­бе вни­мая моей, Жез­ло­но­сец поведал при­чи­ну
Име­ни: слу­шай, о чем сам мне рас­ска­зы­вал бог.
Толь­ко что Ромул сокрыл в хол­ме тень умер­ше­го бра­та
И преж­девре­мен­ный прах Рема был чин­но почтен,
Фав­стул несчаст­ный и с ним, рас­пу­стив свои воло­сы, Акка
Кости его на кост­ре горь­кой омы­ли сле­зой.
В сумер­ках ран­них они печаль­но домой воз­вра­ти­лись
И, как быва­ло, на одр твер­дый потом улег­лись.
Рема кро­ва­вая тень перед ними тогда пока­за­лась;
Тихим шепотом к ним так обра­ти­лась она:
«Вот перед вами я — часть, поло­ви­на всей вашей заботы,
Види­те вы, я каков; помни­те, был я каким!
А ведь недав­но б я мог, коли пти­цы мне б отда­ли цар­ство,
Пер­вым над пер­вы­ми быть в этом наро­де моем;
Ныне же я ускольз­нул из кост­ра, лишь тенью пустою,
Рема вели­ко­го днесь при­зрак остал­ся один!
Горе! Где Марс, мой отец? Если прав­ду вы нам гово­ри­ли, —
Дал зве­ри­ное он вымя под­киды­шам нам.
Был я вол­чи­цей спа­сен, а погиб от руки граж­да­ни­на —
Знать, мило­серд­ней его даже вол­чи­ца была!
Ярост­ный Целер, пус­кай твою душу желе­зо погу­бит,
Как погу­би­ло мою; смер­тью кро­ва­вой умри!
Брат мой того не хотел: мы вза­им­но друг дру­га люби­ли;
Манам он отдал, что мог — отдал он сле­зы свои.
Вы закли­най­те его и сле­за­ми, и вашим корм­ле­ньем,
Чтобы тор­же­ст­вен­ный день он учредил в мою честь!»
Бро­си­лись оба обнять даю­ще­го им пору­че­нье,
Но ускольз­ну­ла из рук быст­рая при­зра­ка тень.
Толь­ко лишь при­зрак исчез, раз­ве­я­лось вслед сно­виде­нье.
Оба откры­ли царю то, что ска­зал его брат.
Ромул вни­ма­ет сло­вам и Рему­ри­я­ми назы­ва­ет
День для свер­ше­ния всех таинств усоп­шим отцам.
Дол­гие годы про­шли, и в этом назва­нье ослаб­ла
Пер­вая бук­ва, свой звук рез­кий на мяг­кий сме­нив.
Ста­ли Лему­ра­ми звать и без­молв­ные души усоп­ших —
Так изме­нил­ся и смысл это­го сло­ва у нас.
В эти завет­ные дни запи­ра­ли­ся пред­ка­ми хра­мы,
Как запи­ра­ют теперь их в погре­баль­ные дни.
И ни вдо­ве в эти дни, ни деви­це празд­но­вать свадь­бу
Не подо­ба­ет никак: дол­гим не будет их век.
Вот поче­му я ска­жу, если ты посло­ви­цам веришь:
В мае, народ гово­рит, замуж идти не к доб­ру.
Три есть празд­нич­ных дня, посвя­щен­ных под­зем­ным Лему­рам,
Но не под­ряд они все идут один за дру­гим.

11 мая

Будет напрас­ным трудом бео­тий­ца искать Ори­о­на
Эти три дня. Рас­ска­жу здесь я об этой звезде.
Как-то Юпи­тер и брат его, гла­ди мор­ской пове­ли­тель,
С богом Мер­ку­ри­ем в путь даль­ний пусти­лись втро­ем.
Вечер. Обер­ну­тый плуг волы домой уби­ра­ют,
Лежа, сосет моло­ко сытой ягне­нок овцы.
Тут ста­рик Гири­ей, зем­ле­па­шец убо­го­го поля,
Пут­ни­ков вдруг увидал перед лачуж­кой сво­ей
И гово­рит им: «Доро­га длин­на, а день на исхо­де;
Мило­сти про­сим: моя дверь для гостей отпер­та».
Лас­ко­вым взглядом сло­ва под­твер­ждая, зовет их вто­рич­но.
Вхо­дят они, но свое не выда­ют боже­ство.
Хижи­на вся ста­ри­ка была чер­ным закоп­че­на дымом,
А на вче­раш­нем бревне теп­лил­ся жал­кий огонь.
Он на коле­нях сво­их разду­ва­ет пла­мя дыха­ньем,
Щип­лет лучи­ну, и ей он осве­ща­ет жилье.
Ста­вит горш­ки на очаг: бобы были в мень­шем, а в боль­шем —
Ово­щи; каж­дый кипит, гли­ня­ной крыш­кой при­крыт.
Крас­ное льет он вино пока­мест дро­жа­щей рукою
В куб­ки, и пер­вый берет кубок вла­ды­ка морей.
Выпив, он вдруг гово­рит: «Теперь дай Юпи­те­ру кубок
В оче­редь!» Тут поблед­нел стра­хом объ­ятый ста­рик.
Толь­ко опом­нил­ся он, как сей­час же вола зака­ла­ет
В жерт­ву и жарит его, силь­ный огонь раз­ведя,
И доста­ет он вино, что роз­лил он в юно­сти ран­ней
В боч­ки, его оку­рив, и выстав­ля­ет на стол.
Тот­час же на тюфя­ках из осо­ки реч­ной и покры­тых
Тка­ня­ми боги лег­ли невы­со­ко над зем­лей.
Яст­во укра­си­ло стол, Лиэй свер­ка­ет в сосудах,
Чаша из крас­ной зем­ли, куб­ки из бука сто­ят.
Мол­вит Юпи­тер: «Коль ты чего-нибудь хочешь, ска­жи мне:
Все ты полу­чишь!» И вот вымол­вил крот­кий ста­рик:
«Был я на милой женат, кото­рую с дет­ства любил я.
Спро­си­те, где же она? В урне остан­ки ее.
Ей я поклял­ся, и вас при­звал я в свиде­те­ли клят­вы:
После нее ни на ком боль­ше уж я не женюсь.
Сло­во свое я сдер­жал. Но иное питаю жела­нье:
Быть хочу я отцом, хоть не имея жены!»
Боги соглас­ны. И вот поза­ди вола они ста­ли
И… но меша­ет мне стыд об осталь­ном гово­рить.
После зем­лею они засы­па­ли влаж­ную шку­ру,
А через десять уже меся­цев маль­чик там был.
И по рож­де­нью его Гири­ей назвал Ури­о­ном:
Пер­вая бук­ва потом в име­ни ста­ла иной.
Вырос бога­ты­рем, и взя­ла к себе его Феба:
Стра­жем боги­ни он стал, спут­ни­ком стал он ее.
Но про­гне­вил он богов сво­им хва­стов­ст­вом нера­зум­ным:
«Нет, — ска­зал он, — зве­рей, чтоб одо­ле­ли меня!»
Тут Скор­пи­о­на Зем­ля на боги­ню, родив­шую двой­ню,
Высла­ла, чтоб он ее жалом кри­вым уяз­вил;
Встал на пути Ори­он; но Лато­на взнес­ла его к звездам
Ярким, про­мол­вив ему: «Это награ­да тебе!»

12 мая. Мар­со­вы игры

Но поче­му Ори­он и звезды с ним осталь­ные
С неба спе­шат и зачем ночь сокра­ща­ет свой путь?
И отче­го белый день, пред­ше­ст­ву­е­мый Све­то­нос­цем,
Так уско­ря­ет вос­ход свет­лой из моря зари?
Буд­то ору­жия звон разда­ет­ся? О да, он раздал­ся:
Марс появил­ся и сам подал свой бит­вен­ный знак.
Мсти­тель нис­хо­дит с небес вни­мать сво­е­му вели­ча­нью,
Полю­бо­вать­ся на храм, что ему Август воз­вел.
Бог вели­чав, и жили­ще его вели­ча­во: не дол­жен
Ина­че Марс оби­тать там, где живет его внук.
Могут здесь поме­стить­ся тро­феи от бит­вы Гиган­тов,
Может отсюда Гра­див сам выхо­дить на вой­ну,
Если с восточ­ных сто­рон напа­дет нече­сти­вый вои­тель
Или же с Запа­да враг ждет укро­ще­нья от нас.
Смот­рит воин­ст­вен­ный бог на фрон­тон высо­ко­го зда­нья
И одоб­ря­ет, что высь непо­беди­мым дана.
Смот­рит на вход, где висит ору­жие раз­но­го рода
Из отда­лен­ных земель, рим­ским покор­ных сынам;
Видит Энея он здесь, доро­гой отяг­чен­но­го ношей,
Видит праот­цев ряд Юло­вой слав­ной семьи,
Видит и Рому­ла он, отяг­чен­но­го цар­ским доспе­хом,
И опи­са­ния всех подви­гов слав­ных мужей.
Зрит он и Авгу­ста храм с посвя­ще­ньем ему на фаса­де,
Но вели­ча­вей еще — с име­нем Цеза­ря храм.
Юно­шей Август его посвя­тил пред сынов­ним отмще­ньем:
Бла­го­че­сти­во начав, он воз­ве­ли­чил себя.
Видя мятеж­ни­ков рать и свое закон­ное вой­ско,
Руки воздел он и так выш­ним поклял­ся богам:
«Коль мой отец, жрец Весты, меня побуж­да­ет сра­жать­ся
И за обо­их божеств ныне готов я отмстить,
Марс, помо­ги мне, насыть мой меч пре­ступ­ною кро­вью
И бла­го­де­тель­ст­вуй мне в пра­вед­ном деле моем.
Храм при победе моей ты полу­чишь и Мсти­те­ля имя».
Дал он обет, и вра­га радост­но он сокру­шил.
Но не одна­жды он мог этим име­нем Мар­са про­сла­вить:
Рима зна­ме­на навек он ото­брал у пар­фян!
Это­му пле­ме­ни все слу­жи­ло защи­той: рав­ни­ны,
Кони и стре­лы и все топи окра­ин­ных рек.
Гор­ды­ми были они смер­тью Крас­сов обо­их: погиб­ло
Рим­ское вой­ско, и сам вождь его тоже погиб.
Сла­ву рим­ских зна­мен тогда захва­ти­ли пар­фяне,
И зна­ме­нос­цем орла рим­ско­го сде­лал­ся враг.
Этот позор пре­бы­вал бы под­несь, когда б не хра­ни­ло
Цеза­ря вой­ско мечом стой­ко Авзо­нии мощь.
Пят­на былые оно и дол­гие тяготы сра­ма
Смы­ло теперь, и опять наши зна­ме­на у нас.
Раз­ве помо­гут тебе обо­рот­ные стре­лы, пар­фя­нин,
Или рав­ни­ны, иль бег послан­ных вскачь лоша­дей?
Ты воз­вра­ща­ешь орлов, отда­ешь нам поби­тые луки:
Более ты не хра­нишь дав­них зало­гов сты­да.
Чин­но храм воз­веден, и дано богу Мсти­те­ля имя:
И по обе­ту ему долж­ная взно­сит­ся честь.
В цир­ке справ­ляй­те теперь эти Мар­со­вы игры, кви­ри­ты!
Сце­на теат­ров мала мощ­но­му богу слу­жить.

13 мая

Всех ты увидишь Пле­яд, сестер небес­ных сед­ми­цу,
Сра­зу, как толь­ко одной ночи не хва­тит до ид.
Тут, как от вер­ных людей я узнал, начи­на­ет­ся лето
И насту­па­ет конец вре­ме­ни теп­лой вес­ны.

14 мая

В ночь перед ида­ми лик Телец обна­жа­ет, бли­стая
Звезда­ми. Миф о Тель­це обще­из­ве­стен такой:
Спи­ну свою, как телец, тирий­ке под­ста­вил Юпи­тер,
А на челе у него мни­мом тор­ча­ли рога.
Пра­вой рукой она рог, а левою пла­тье дер­жа­ла
И от испу­га собой луч­ше каза­лась еще.
Ветер пла­тье взду­вал, воло­са шеве­лил золотые:
Дева Сидо­на, с ума сво­дишь Юпи­те­ра ты!
Часто из моря ступ­ни деви­чьи она под­жи­ма­ла,
Осте­ре­га­ясь вол­ны, что зали­ва­ла ее:
Часто и бог опус­кал свою спи­ну тихонь­ко в пучи­ну,
Чтобы плот­нее еще дева при­жа­лась к нему.
На берег вый­дя, без вся­ких рогов ока­зал­ся Юпи­тер:
Сбро­сив обли­чье тель­ца, бог перед нею пред­стал.
В небо воз­нес­ся телец, понес­ла от Юпи­те­ра дева,
Третьей части зем­ли имя свое пере­дав.
Впро­чем, по мне­нью иных, это в небе фарос­ская тел­ка,
Тел­кою став из жены, ста­ла боги­ней потом.

В эти же иды еще с дубо­во­го моста вестал­ки
Чуче­ла ста­рых мужей в воду бро­са­ют реки.
Древ­ний обы­чай: когда по Сатур­ну зва­лись эти зем­ли,
То тако­вые сло­ва вещий Юпи­тер изрек:
«Стар­цу, несу­ще­му серп, пле­ме­на, при­но­си­те два тела
В жерт­ву, ввер­гая тела в туск­ской глу­би­ны реки!»
Вплоть до того как при­шел к нам тиринф­ский герой, еже­год­но
Здесь этот мрач­ный завет, как на Лев­ка­де, блюли.
Пер­вый он вме­сто людей уто­пил соло­мен­ных чучел, —
И, по при­ка­зу его, так посту­па­ют досель.
Или, быть может, юнцы ста­ри­ков низ­вер­га­ли с помо­стов,
Чтобы на выбо­рах шли толь­ко свои голо­са?
Ибо нель­зя же пове­рить, что пред­ки настоль­ко жесто­ки,
Чтоб пого­лов­но каз­нить всех, кому за шесть­де­сят!
В чем тут прав­да, поведай мне, Тибр: ты ведь горо­да стар­ше,
Можешь ты знать, как воз­ник этот обы­чай у нас!
Тут гла­ву свою Тибр, трост­ни­ком осе­нен­ную, под­нял
И тако­вые сло­ва голо­сом хрип­лым изрек:
«Видел я эти места без стен, лишь с одною тра­вою:
Берег мой тот и дру­гой паст­би­щем был для коров.
Я же, тот Тибр, кто теперь всем наро­дам и ведом и стра­шен,
Был пре­зи­ра­ем тогда даже рога­тым скотом.
Часто, конеч­но, слы­хал ты имя арка­д­ца Эванд­ра:
Он мои струи тогда приш­лы­ми вес­ла­ми взбил;
Сле­дом за ним при­шел и Алкид с тол­пою ахей­цев
(Аль­бу­лой, пом­нит­ся мне, я назы­вал­ся тогда).
Госте­при­им­но герой пал­лант­ский юно­шу при­нял,
И дождал­ся нако­нец кары заслу­жен­ной Как.
Победо­нос­но Алкид с эри­фей­ской ухо­дит добы­чей,
Но его спут­ни­ки с ним даль­ше идти не хотят.
Мно­гие здесь и оста­лись, роди­мый поки­нув­ши Аргос,
Ларов наде­ясь сво­их в этих хол­мах посе­лить.
Но сохра­ни­ли они при­вя­зан­ность к милой отчизне,
И, поми­рая, один в крат­ких сло­вах заве­щал:
“В Тибр опу­сти­те меня: увле­ка­е­мый вол­на­ми Тиб­ра,
К бре­гу Ина­хо­ву я, в прах обра­щен­ный, пой­ду!”
Не захо­тел наслед­ник его соблю­сти заве­ща­нье,
И после смер­ти при­шлец лег в Авзо­ний­ской зем­ле.
Вме­сто него погру­зи­ли в меня трост­ни­ко­вую кук­лу,
Чтобы до Гре­ции вдаль морем она доплы­ла».
Тибр замол­чал и ушел в глу­би­ну под роси­стые кам­ни,
И задер­жа­лись, кру­жась, лег­кие струи воды.

15 мая. Иды

Слав­ный внук Атлан­та, явись! На высях Аркад­ских
Ты от Юпи­те­ра встарь и от Пле­яды рож­ден.
Ты раз­би­ра­ешь вой­ны и мира дела у все­выш­них
И в пре­ис­под­ней, летишь ты на кры­ла­тых ногах,
Любы и лира тебе, и бле­стя­щая мас­лом пале­ст­ра,
Ты науча­ешь людей лов­ким и умным речам.
Храм для тебя освя­ти­ли отцы, на Цирк обра­щен­ный,
В иды, и с этой поры твой это празд­нич­ный день.
Все, кто тор­гу­ют, свои пред­ла­гая к про­да­же това­ры,
Лада­ном курят, чтоб ты при­быль тор­гов­цу послал.
Воз­ле Капен­ских ворот стру­ят­ся Мер­ку­рия воды,
Силе боже­ст­вен­ной их, если угод­но, поверь.
К ним при­хо­дят куп­цы, подо­ткнув­ши руба­хи, и урной,
Чин­но ее оку­рив, чер­па­ют воду себе.
Вет­ку лав­ро­вую здесь омо­чив, окроп­ля­ют това­ры
Все, что долж­ны пере­й­ти после про­да­жи к дру­гим;
Воло­сы так­же свои кро­пят они с этой же вет­ки,
Так воз­вы­шая в моль­бе голос, при­выч­ный к лга­нью:
«Смой веро­лом­ство мое былое и преж­нее, смой ты
Лжи­вые речи мои, что гово­рил я вче­ра!
Если я лож­но божил­ся тобой или всуе, наде­ясь,
Что не услы­шат меня, если Юпи­те­ра звал,
Или дру­гих богов иль богинь обма­ны­вал лов­ко, —
Быст­рые вет­ры пус­кай ложь всю раз­ве­ют мою!
Но широ­ко да отво­рит­ся дверь моим плут­ням сего­дня
И не заботят­ся пусть боги о клят­вах моих.
Ты толь­ко при­быль мне дай, меня пора­дуй при­быт­ком
И поку­па­те­ля дай мне хоро­шень­ко надуть!»
Гром­ко сме­ет­ся Мер­ку­рий, с небес услы­хав эти прось­бы,
Вспом­нив, как сам он украл у Апол­ло­на коров.

20 мая

Я же к тебе обра­щусь с гораздо достой­ней­шей прось­бой:
Ты ука­жи мне, когда Феб пере­й­дет к Близ­не­цам.
«Это настанет, когда, — ска­зал он, — оста­нет­ся столь­ко ж
В этом меся­це дней, сколь­ко Герак­ла трудов».
«Но объ­яс­ни, — я спро­сил, — откуда такое созвез­дье?»
Крас­но­ре­чи­вый ска­зал бог мне на это в ответ:
«Фебу и Фебы сест­ру увлек­ли с собою, похи­тив,
Два Тин­да­рида, один — кон­ник, дру­гой же — боец.
Ид и брат его с ним за невест бро­са­ют­ся бить­ся,
Ибо Лев­кипп обе­щал взять их обо­их в зятья.
Бьют­ся одни за невест, а дру­гие за взя­тых любов­ниц,
И оди­на­ко­во их всех побуж­да­ет любовь.
Быст­ро мог­ли б убе­жать от пре­сле­до­ва­нья Эба­лиды,
Но пока­за­ло­ся им стыд­но спа­сать­ся бегом.
Было без­лес­ное там, удоб­ное место для боя:
Оста­но­ви­лись на нем. Это Афид­на была.
Касто­ра в серд­це Лин­кей мечом пора­жа­ет, и Кастор,
Раной вне­зап­ной сра­жен, тяж­ко на зем­лю упал.
Мстит за бра­та Пол­лукс: копьем он прон­за­ет Лин­кея
В шею, где голо­ва креп­ко сидит на пле­чах.
Ид устре­мил­ся на бой, но с трудом был Юпи­те­ром сверг­нут:
Мол­нией даже из рук Ида не выби­ло меч.
Выш­нее небо, Пол­лукс, тебе уже было отвер­сто,
Как ты вос­клик­нул: «Моим внем­ли, отец мой, сло­вам:
Небо не мне одно­му, но обо­им нам уде­ли ты:
Дар поло­вин­ный цен­ней будет, чем целое мне».
Так он ска­зал и в черед меня­ет­ся уча­стью с бра­том.
Обе звезды пода­ют в бурю спа­се­нье ладьям.

21 мая. Аго­на­лии

К Яну­су вспять обра­тясь, об Аго­нах про­чтешь все, что нуж­но;
В фастах, одна­ко, они чис­лят­ся так­же и здесь.

22 мая

Ночью гряду­щей теперь вос­хо­дит Пес Эри­го­ны:
Я уже рань­ше о нем в месте дру­гом гово­рил.

23 мая. Очи­ще­ние труб

Сле­дую­щий посвя­щен Вул­ка­ну день Туби­лу­ст­рий,
День очи­ще­ния труб, сде­лан­ных богом самим.

24 мая. К. Ц. Н. О.

Бук­вы четы­ре идут вслед за этим: они озна­ча­ют
Или свя­щен­ный обряд, или же бег­ство царя.

25 мая

Я не миную тебя, народ­ная наша Фор­ту­на
Мощ­ная: храм тебе в день сле­дую­щий посвя­щен.
Толь­ко лишь при­мет сей день в пучи­ну свою Амфи­т­ри­та,
Пти­цы Юпи­те­ра клюв перед тобой забле­стит.

26 мая

Скро­ет­ся тут Воло­пас в заре насту­паю­щих суток,
Но уж в гряду­щую ночь будут Гиа­ды вид­ны.

Книга шестая

Меся­ца имя «июнь» по-раз­но­му так­же тол­ку­ют;
Из тол­ко­ва­ний же всех выбе­ри луч­шее сам.
Прав­ду спою; но во лжи упрек­нуть меня могут, пожа­луй,
Думая, буд­то нель­зя смерт­но­му видеть богов.
Есть в пев­цах боже­ство: мы пыла­ем, когда оно живо,
Для вдох­но­ве­нья оно сеет в душе семе­на,
Мне перед все­ми дано лице­зре­ние боже­ских ликов,
Раз я певец и пою я о свя­щен­ных вещах.
Роща завет­ная есть, ника­ким недо­ступ­ная зву­кам,
Толь­ко вода в род­ни­ке льет­ся, немолч­но жур­ча.
Здесь-то обду­мы­вал я, откуда пошел насту­пив­ший
Месяц и как полу­чил име­но­ва­нье свое.
Здесь и узрел я богинь, — но не тех, что видел настав­ник
Пахоты, в Аскре сво­ей пас­ший наслед­ных овец;
Да и не тех, что судил во влаж­ных пред­го­ри­ях Иды
Сын При­а­ма. Из них все же яви­лась одна,
Та, что была и сест­рой и супру­гою бра­та род­но­го:
В хра­ме Юпи­те­ра днесь с ним она вме­сте сто­ит.
В ужа­се я поблед­нел, и ни сло­ва не мог я про­мол­вить,
Но тут боги­ня сама страх мой пред ней уня­ла,
Ибо ска­за­ла: «Певец, исчис­ли­тель рим­ско­го года,
В малых посмев­ший сти­хах о вели­ча­вом ска­зать,
Пра­во ты заслу­жил боже­ства небес­ные видеть,
Ура­зу­мев, что тебе празд­ни­ки надо вос­петь!
Я не хочу, чтобы ты по незна­нию впал в заблуж­де­нье:
Помни, что по мое­му име­ни назван июнь.
Это нема­ло — женой Юпи­те­ра быть и сест­рою:
Бра­том гор­дить­ся могу, мужем — гор­дить­ся вдвойне.
Если по пред­кам смот­реть, то пер­вым дитя­тей Сатур­на
Сде­ла­лась я, и по мне стал он впер­вые отцом.
Рим по отцу мое­му Сатур­ни­ей неко­гда назван:
Рим­ская бли­же зем­ля к небу, где власт­во­вал он.
Если супру­же­ство в честь, то я Гро­мо­верж­ца супру­га,
Рядом с Тар­пей­ским сто­ит хра­мом Юпи­те­ра мой.
Если блуд­ни­ца мог­ла дать имя меся­цу маю,
То поче­му бы не мне месяц при­сво­ить июнь?
Раз­ве напрас­но зовусь я цари­цей и глав­ной боги­ней,
Раз­ве не я золо­той ски­петр в дес­ни­це дер­жу?
Раз я Луци­ной зовусь и в каж­дом меся­це слав­люсь,
Раз­ве не может по мне имя носить хоть один?
Было бы стыд­но тогда, что я гнев отло­жи­ла закон­ный
И на Элек­тры детей и на Дар­да­на семью —
Гнев, закон­ный вдвойне: на хище­ние Гани­меда
И что на Иде судья неко­гда мной пре­не­брег.
Было бы стыд­но, что я не хра­ню Кар­фа­ге­на твер­ды­ни,
Еже­ли там мой доспех и колес­ни­ца моя.
Было бы стыд­но, что Спар­ту, Аргос, и род­ные Мике­ны,
И ста­ро­дав­ний Самос Лаций бы мне заме­нил.
Древ­не­го Татия ты и вер­ных Юноне фалис­ков
Вспом­ни: ведь я их дала Риму под креп­кую власть.
Но не сты­жусь ниче­го: народ этот всех мне доро­же,
Здесь меня чтут, здесь и мой общий с Юпи­те­ром храм.
Сам Маворс мне ска­зал: “Сте­ны Рима тебе пору­чаю:
В горо­де вну­ка тебе мощ­ною быть суж­де­но!”
Сло­во сдер­жал он: на ста алта­рях меня чест­ву­ют жерт­вы,
Но несрав­нен­ная честь — меся­ца имя “июнь”.
И не один толь­ко Рим возда­ет мне подоб­ную почесть:
Чтят мое боже­ство всюду в окрест­ной зем­ле.
В чис­лен­ник ты посмот­ри дуб­рав­ной Ари­ции, или
В фасты Лав­рен­та, иль в те, что мой Лану­вий ведет, —
Месяц Юно­ны везде! Посмот­ри-ка еще ты на Тибур
Иль на боги­ни свя­той сте­ны Пре­не­сты взгля­ни:
Всюду най­дешь ты месяц Юно­ны! Одна­ко не Ромул
Этим посел­кам отец: веч­ный оплот его — Рим».

Смолк­ла Юно­на, а я огля­нул­ся: жену Гер­ку­ле­са
Я увидал пред собой; бод­ро смот­ре­ла она.
«Коль в небе­сах моя мать меня тер­петь не жела­ет,
То, — гово­рит она, — прочь я, пови­ну­ясь, уйду;
Я и за то не борюсь, чтобы месяц по мне назы­вал­ся:
С роб­кой лишь прось­бой иду, слов­но бы с жало­бой в суд.
Дело свое защи­щать я реша­юсь сми­рен­ной моль­бою;
Впро­чем, быть может, и ты эту под­дер­жишь моль­бу.
Мать обла­да­ет моя золотым в Капи­то­лии хра­мом,
Как подо­ба­ет, царя вме­сте с Юпи­те­ром в нем;
А у меня все­го лишь и есть, что назва­нье июня:
Толь­ко ведь в этом моя и заклю­ча­ет­ся честь.
Что за беда, если, рим­ля­нин, ты по жене Гер­ку­ле­са
Месяц назвал и его имя потом­ство хра­нит?
Да ведь и эта зем­ля долж­ни­ца моя по супру­гу
Слав­но­му: здесь ведь пас­лось взя­тых им ста­до коров,
Здесь, не спа­сен­ный огнем и даром, отцом ему дан­ным,
Кро­вью сво­ей обаг­рил Как Авен­ти­на поля.
Что же было потом? Разде­ля­ет на ста­рых и юных
Пер­вый из рим­ских царей собран­ный в Риме народ:
Часть состав­ля­ет совет, дру­гая соста­ви­ла вой­ско;
Те объ­яв­ля­ют вой­ну, эти идут вое­вать.
Так пове­лел он, и так поде­лил он и меся­цы эти,
Юно­шам дав­ши июнь, месяц пред ним — ста­ри­кам».

Смолк­ла. И спор меж богинь готов уже был раз­го­реть­ся:
Всё бла­го­че­стье забыв, в ярость при­шли бы они,
Но появи­лась меж них в вен­ке Апол­ло­но­вом Друж­ба —
В этом живет боже­стве доб­рое дело царя.
И рас­ска­за­ла она, как Татий с храб­рым Кви­ри­ном
Оба наро­да свои соеди­ни­ли в одно,
И, под одной посе­лясь общей кров­лею, тести с зятья­ми
«Юнк­та­ми» ста­ли, срод­нясь; назван отсюда июнь.
Три есть при­чи­ны ему назы­вать­ся июнем. Боги­ни,
Сами решай­те, какой пер­вен­ство надо отдать!
Мне вы рав­ны: ведь неда­ром Парис погу­бил свою Трою, —
Боль­ше беды от дво­их, нежель добра от одной!

1 июня. Кален­ды. Кар­на­лии

Пер­вый день, Кар­на, тебе! Двер­ных это петель боги­ня,
Волей сво­ею она все ото­мкнет и запрет.
Сила дана ей такая отколь, — это скры­то века­ми,
Но из моих ты сти­хов можешь и это узнать.
Роща ста­рин­ная есть Гелер­на око­ло Тиб­ра;
Жерт­вы пон­ти­фи­ки в ней даже и ныне вер­шат.
Ним­фа там роди­лась (ее Кра­ною встарь назы­ва­ли),
Мно­го ее жени­хов тщет­но ста­ра­лись добыть.
Дро­ти­ки взяв, за зве­рьем по полям она веч­но гоня­лась
И рас­став­ля­ла свои сети в уще­льях долин.
Хоть без кол­ча­на была, но ее за сест­ру при­ни­ма­ли
Феба, и пра­во же, Феб, это тебе не в укор.
Юно­шам всем, перед ней изли­вав­шим­ся в прось­бах любов­ных,
Так отве­ча­ла она, выслу­шав эти сло­ва:
«Слиш­ком здесь всё на виду, и при све­те солн­ца мне стыд­но:
Если в пеще­ре меня скро­ешь, пой­ду за тобой».
Он лег­ко­вер­ный идет, она же забьет­ся в кустар­ник,
Спря­чет­ся в нем, и най­ти там невоз­мож­но ее.
Янус заме­тил ее и, охва­чен­ный стра­стью любов­ной,
К неж­ным при­бег­нув сло­вам, стро­гую стал умо­лять.
Ним­фа велит и ему отыс­кать глухую пеще­ру
И, при­тво­рись, что идет сле­дом, скры­ва­ет­ся прочь.
Глу­пая! Янус уме­ет и спе­ре­ди видеть, и сза­ди;
Нече­го делать: тебя видит в убе­жи­ще он.
Нече­го делать! Тебя он под самой ска­лой насти­га­ет
И, обни­мая уже, так он тебе гово­рит:
«За соче­та­нье со мной ты двер­ных будь вла­ды­кою петель:
Взяв твою дев­ст­вен­ность, так я ода­ряю тебя».
Так он ска­зав, протя­нул ей колюч­ку бело­го цве­та,
Чтоб от две­рей отвра­щать ею беду и напасть.
Хищ­ных поро­да есть птиц, не тех, что томи­ли Финея
Голо­дом жут­ким, но тех, что про­ис­хо­дят от них:
Голо­вы их вели­ки, очи зор­ки, а клюв бес­по­ща­ден,
В кры­льях вид­на седи­на, крю­чья­ми ког­ти тор­чат.
Ночью лета­ют, хва­та­ют детей в пеле­нах колы­бель­ных
И осквер­ня­ют тела этих мла­ден­цев груд­ных.
Клю­ва­ми щип­лют они, гово­рят, ребя­чьи утро­бы
И напол­ня­ют себе выпи­той кро­вью зобы.
Это сипу­хи. Их так по сипе­нию все назы­ва­ют,
Ибо от них по ночам жут­кий раз­но­сит­ся сип.
Так что иль пти­цы они от рож­де­нья, иль ста­рые ведь­мы,
Силой мар­сий­ских сло­вес пре­об­ра­жен­ные в птиц,
Толь­ко яви­лись они в спаль­ню Про­ки. Родив­ший­ся Про­ка —
Было ему лишь пять дней — све­жей добы­чей им стал.
Ново­рож­ден­но­го грудь сосут они, жад­но тер­зая,
Маль­чик несчаст­ный вопит, кри­ком на помощь зовет,
В стра­хе на голос его кор­ми­ли­ца мчит­ся к малют­ке
И на щеках у него видит следы от ког­тей.
Что же ей делать? Лицо мла­ден­ца тако­го же цве­та,
Как замер­за­ет лист­ва позд­няя в ран­ний мороз,
Кра­ну на помощь зовет, а та в ответ: «Успо­кой­ся:
Будет твой сосу­нок сно­ва и жив и здо­ров».
К люль­ке она подо­шла, и мать и роди­тель рыда­ют,
Кра­на же им гово­рит: «Я изле­чу его вам!»
Тот­час же, три­жды она зем­ля­нич­ни­ком тро­нув­ши две­ри,
Три­жды лист­вою его тро­ну­ла так­же порог;
Вход окроп­ля­ет водой (а в воде этой было и зелье);
И от двух­ме­сяч­ной был потрох сви­ньи у нее.
«Пти­цы ноч­ные, — она гово­рит, — поща­ди­те мла­ден­ца
Чре­во: за мало­го вам малая жерт­ва идет.
Серд­це за серд­це, молю, нут­ро за нут­ро вы бери­те:
Этою жиз­нью пла­чу вам я за луч­шую жизнь».
Жерт­вуя так, все нут­ро рас­се­ка­ет, на воздух выно­сит
И огля­нуть­ся назад тем, кто с ней был, не велит.
Яну­са белую ветвь с колюч­кой она при­креп­ля­ет
К щели окон­ной, где мог в ком­на­ту свет про­ни­кать.
После того, гово­рят, колы­бе­ли не тро­га­ли пти­цы,
А у мла­ден­ца опять ста­ло румя­ным лицо.

Спро­сишь меня, поче­му вет­чи­ну едят в эти кален­ды,
Или, с горя­чей сме­шав пол­бою, варят бобы?
«Кар­на — боги­ня ста­рин­ная, любит ста­рин­ную пищу,
И не охо­ча она до ино­зем­ных пиров.
Пла­ва­ли рыбы тогда, не стра­шась люд­ско­го обма­на,
Рако­вин уст­риц никто не бес­по­ко­ил тогда.
Лаций не ведал еще пер­на­тых Ионии пыш­ной
Или же птиц, что разят в зло­бе пиг­мей­скую грудь,
И опе­ре­ние лишь к пав­ли­нам людей при­вле­ка­ло,
И ника­кая зем­ля плен­ных не сла­ла зве­рей.
Сви­ньи лишь были в цене, на празд­ни­ки их уби­ва­ли,
Поч­ва дава­ла одни с гру­бою пол­бой бобы.
Вся­кий, кто ест эту смесь в шестые кален­ды, не может,
Как гово­рят, повредить ею себе живота».

Так­же над кре­по­стью храм, посвя­щен­ный Юноне Моне­те,
Был в эти дни воз­веден, как обе­щал ты, Камилл.
Преж­де там Ман­лия дом нахо­дил­ся, кото­рый от гал­лов
Капи­то­лий­ско­го храм сме­ло Юпи­те­ра спас.
Было б во бла­го ему пасть, вели­кие боги, в той бит­ве,
В коей он бил­ся за твой, выш­ний Юпи­тер, пре­стол!
Нет: остал­ся он жить, чтобы пасть за стрем­ле­ние к цар­ству —
Дол­гие годы потом в этом вини­ли его.
Мар­су этот же день посвя­щен. Его храм на доро­ге
Кры­той, вне стен город­ских, про­тив Капен­ских ворот.
Так­же и ты заслу­жи­ла себе свя­ти­ли­ще, Буря,
После того как из вод Кор­си­ки спас­ся наш флот.
Память об этом хра­нит­ся людь­ми. Но взгля­ни­те на звезды:
Пти­ца Юпи­те­ра там ког­ти кри­вит, вос­хо­дя.

2 июня

День гряду­щий выво­дит Гиад — два тель­чие рога,
И оро­ша­ют они зем­лю обиль­ной водой.

3 июня

Утро два­жды прой­дет, и два­жды Феб заси­я­ет,
И увлаж­нит­ся посев утрен­ней два­жды росой, —
В пору Туск­ской вой­ны в этот день посвя­щен был Бел­лоне
Храм, гово­рят, и с тех пор Лаций боги­ня хра­нит.
Аппий храм посвя­тил, отка­зав­ший­ся после от мира
С Пирром; он был хоть и слеп, мно­гое духом узрел.
Вид­но с пло­щад­ки пред хра­мом стро­е­нье вели­ко­го Цир­ка,
Малый воз­двиг­нут там столп, что по зна­че­нью велик:
Это оттуда бро­са­ли копье, коль вой­ну начи­на­ли
Про­тив царя и пле­мен, что про­тив Рима пошли.

4 июня

Цир­ка про­тив­ную часть Гер­ку­лес охра­ня­ет Защит­ник:
Эту Евбей­ский ему долж­ность ора­кул вру­чил.
В самый тот день он ее полу­чил, что пред­ше­ст­ву­ет нонам.
Можешь об этом про­честь в над­пи­си Сул­лы ты сам.

5 июня. Ноны

Сан­ку, иль Фидию, иль тебе посвя­ща­ют­ся ноны,
Отче Семон? На вопрос этот отве­тил мне Санк:
«Можешь любо­му из нас посвя­щать его: будут мои­ми.
Трой­ст­вен­но имя мое! В Курах оно мне дано».
Да; и его-то почти­ли саби­няне древ­ние хра­мом,
Соорудив этот храм на Кви­ри­наль­ском хол­ме.

6 июня

Доч­ка есть у меня (пусть меня дол­го­лет­нее будет!
Коль она будет цела, счаст­лив я буду все­гда);
Если ее захо­чу я замуж выдать, для свадь­бы
Вре­мя назна­чу я сам бла­го­при­ят­ное ей.
Бла­го­при­я­тен июнь после ид для свер­ше­ния бра­ка
Как для невест моло­дых, так и для их жени­хов.
Пер­вая меся­ца часть, напро­тив, не лас­ко­ва к свадь­бам —
Вот что супру­га рек­ла глав­но­го фла­ми­на мне:
«Вплоть до того, пока грязь, у тро­ян­ской омы­тая Весты,
В мед­лен­ном Тиб­ре мутясь, не доплы­вет до пучин,
Запре­ще­но мне чесать сам­ши­то­вым воло­сы греб­нем
И под­стри­гать мне нель­зя ост­рым желе­зом ног­тей,
Мужа — и то касать­ся нель­зя, хоть Юпи­те­ра жрец он
И неру­ши­мый навек отдал его мне закон.
Не торо­пись же и ты. Будет луч­ше, коль дочь твоя замуж
Вый­дет, когда в чисто­те Веста забле­щет огнем».

7 июня

В тре­тий день после нон про­гна­ла, гово­рят, Лика­о­на
Феба, и боль­ше вра­га сза­ди Мед­веди­цы нет.
Вспом­нил я тут, что смот­рел я игры на Мар­со­вом поле
И что они, гово­рят, посвя­ще­ны тебе, Тибр.
Празд­ник это для тех, кто тянет влаж­ные сети
И при­кры­ва­ет свои скром­ной насад­кой крюч­ки.

8 июня

Есть и Ума боже­ство. Ему храм посвя­щен, чтоб вер­нее
Пред­от­вра­щать на войне коз­ни твои, Кар­фа­ген.
Шел ты вто­рою вой­ной, и гибе­лью кон­су­ла в бит­ве
Потря­се­ны были все, пол­чищ пуний­ских стра­шась.
Страх всю надеж­ду изгнал, но к Ума боже­ству обра­тил­ся
Рим­ский сенат и тот­час стал бла­го­склон­нее Ум:
За шесть дней до ид и была та пора, когда в хра­ме
Стар­цы с обет­ной моль­бой чти­ли боги­ню Ума.

9 июня. Веста­лии

Веста, бла­го­во­ли! Для тебя рас­кры­ваю уста я,
Если поз­во­ле­но мне сла­вить твое боже­ство.
Всею душой я молил, — и почув­ст­во­вал выш­ние силы,
И оза­ри­лась зем­ля све­том румя­ным кру­гом.
Я не увидел тебя (что за вздор нам бол­та­ют поэты!),
И чело­ве­ку нель­зя было тебя увидать;
Но и чего я не знал и в чем я досель заблуж­дал­ся,
Тут без настав­ни­ка я сра­зу неждан­но постиг.
Сорок уж раз, гово­рят, Пари­лии спра­ви­ли в Риме,
Преж­де чем Веста вошла в храм свой огонь сто­ро­жить.
Крот­кий ввел ее царь, кото­рый сво­им бла­го­че­стьем
Всех пре­взо­шел и рож­ден был на Сабин­ской зем­ле.
Храм, что под брон­зой теперь, трост­ни­ком ты увидел бы кры­тым,
Сте­ны его спле­те­ны были из гиб­кой лозы.
Тот уго­лок, где ныне сто­ит свя­ти­ли­ще Весты,
Длин­но­во­ло­со­го был Нумы вели­ким двор­цом.
Фор­мой, одна­ко же, храм оста­ет­ся таким же, как рань­ше,
И эту фор­му теперь надоб­но мне объ­яс­нить.
Веста — ведь это Зем­ля: при обе­их — огонь нега­си­мый;
А и зем­ля и очаг обо­зна­ча­ют жилье.
Шару подоб­на Зем­ля, лишен­но­му вся­кой опо­ры, —
Толь­ко воздух один дер­жит всю тяжесть ее.
[Кру­го­вра­ще­ньем сво­им сохра­ня­ет она рав­но­ве­сье,
И ника­кие углы не при­ка­са­ют­ся к ней,
Так как в сре­дине все­го миро­зда­нья она поме­сти­лась
И ни одной сто­ро­ной не выда­ет­ся она.
Если ж была бы зем­ля не округ­лою, но угло­ва­той,
То не мог­ла бы она цен­тром быть мира все­го.
Хит­рый сре­ди Сира­куз, закры­тый в воздуш­ном про­стран­стве
Шар сто­ит, что дает образ нам сво­да небес;
И от вер­ши­ны небес настоль­ко же, как и от низа
Мира зем­ля отсто­ит; вот и округ­ла она.
Так же постро­ен и храм: в нем угла ни еди­но­го нету,
А от воды дож­де­вой купол его бере­жет.

Про­сишь ска­зать, поче­му богине слу­жат деви­цы?
Я и об этом сей­час тоже тебе рас­ска­жу:
Опой была рож­де­на Юно­на, за нею Цере­ра
От Сатур­на отца, третьею Веста была;
Пер­вые две понес­ли от мужей, гово­рят, и роди­ли,
Третья же замуж идти не захо­те­ла никак.
Что ж удив­лять­ся тому, что деви­це угод­ны деви­цы
И что свя­ты­ни ее ищут лишь дев­ст­вен­ных рук?
Помни, что Веста — не что иное, как пла­мя живое,
А из огня нико­гда не воз­ни­ка­ют тела.
Ста­ло быть, дева она, и семян не дает она вовсе
И не берет, а сама дев­ст­вен­ных любит подруг.
Дол­го я думал, глу­пец, что есть изва­я­ния Весты,
Но убедил­ся, что нет вовсе под купо­лом их.
Неуга­си­мый огонь таит­ся во хра­ме боги­ни,
Изо­бра­же­ний же нет Весты, рав­но как огня.
Соб­ст­вен­ной силой сто­ит Зем­ля, точ­но так же как Веста,
Да и у гре­ков в ее име­ни стой­кость вид­на.
Пла­мя горит в оча­ге и лас­ко­во все согре­ва­ет,
А пона­ча­лу очаг пря­мо в при­хо­жей горел.
Весту поэто­му мы при­зы­ваем при вхо­де в жили­ща,
Ибо на пер­вом она месте долж­на быть в домах.
Неко­гда пред оча­гом сиде­ли на длин­ных ска­мей­ках,
Веруя, что за сто­лом с нами и боги сидят.
Да и теперь на празд­ни­ке в честь ста­ро­дав­ней Ваку­ны
Люди сто­ят и сидят пред оча­га­ми ее.
Кое-что и до нас дошло из древ­них обрядов:
Жерт­вуя Весте, несут в чистых тарел­ках еду.
Вот высту­па­ют в вен­ках осля­та, везу­щие хле­бы,
Вот обви­ва­ют кру­гом жер­нов шер­ша­вый цве­ты.
Преж­де в печах лишь пол­бу одну суши­ли селяне
(И в честь боги­ни печ­ной празд­ник справ­ля­ли они),
А в оча­гах на золе пек­ли насто­я­щие хле­бы,
По череп­кам раз­ло­жив их на горя­чем поду.
Вот поче­му хле­бо­пек и осли­ца, вер­тя­щая жер­нов,
Чест­ву­ют вме­сте очаг и гос­по­жу оча­гов.

Надо иль нет о позо­ре тво­ем, При­ап крас­но­брю­хий,
Мне гово­рить? Мой рас­сказ кра­ток, но очень сме­шон,
В баш­ни несу­щем вен­ке на челе боги­ня Кибе­ла
Всех созы­ва­ет богов на пиро­ва­нье свое.
Вме­сте со все­ми она и сати­ров и нимф созы­ва­ет;
При­был туда и Силен, хоть и не зва­ли его.
Дол­го мне, да и нель­зя пиро­ва­нье опи­сы­вать выш­них:
Не пожалев­ши вина, ночь корота­ли они.
Кто науда­чу бро­дил доли­на­ми Иды тени­стой,
Кто, рас­тя­нув­шись, лежал там на пуши­стой тра­ве;
Те забав­ля­ют­ся, те задре­ма­ли, те, сплет­шись рука­ми,
Пля­шут себе в три ноги, быст­ро по лугу сколь­зя.
Веста лежит и в тиши вку­ша­ет покой бес­тре­вож­ный,
Где улег­лась, опер­шись на мура­ву голо­вой.
Крас­ный сто­рож садов меж­ду тем то боги­ню, то ним­фу
Ловит, туда и сюда бегая взад и впе­ред.
Вот он и Весту заме­тил, но счел, веро­ят­но, за ним­фу,
Иль все же Весту узнал, но, гово­рит, не узнал.
Блуд­ной надеж­дой объ­ят, подой­ти неза­мет­но он хочет;
Вот уж на цыпоч­ках к ней, с бью­щим­ся серд­цем, идет.
Ста­рый Силен меж­ду тем, с осла, на кото­ром сидел он,
Слез­ши, оста­вил его на бере­гу ручей­ка;
Тут-то, как шел близ него про­стран­но­го бог Гел­лес­пон­та,
Вдруг неожидан­но выть стал длин­но­ухий осел.
В стра­хе от воя осла вско­чи­ла боги­ня; тол­пою
Все под­бе­га­ют: от рук вра­же­ских скрыл­ся При­ап.
Вот пото­му-то При­а­пу осла зака­ла­ют в Ламп­са­ке,
Так гово­ря: «Мы в огне жжем потро­ха бол­ту­на!»
Ты же, боги­ня, ослов укра­ша­ешь гир­лян­дою хле­бов:
Труд завер­шен, и умолк голос пустых жер­но­вов.

Далее надо ска­зать, поче­му в Гро­мо­верж­це­вом хра­ме
Жерт­вен­ник есть, а на нем Пекарь-Юпи­тер царит?
Весь Капи­то­лий кру­гом обло­жи­ли сви­ре­пые гал­лы:
В дол­гой оса­де уже голод людей дони­мал.
Выш­них к пре­сто­лу созвав и к ним обра­ща­ясь, Юпи­тер
Мар­су ска­зал: «Начи­най». Тот­час же тот гово­рит:
«Вер­но, не зна­ет никто мое­го наро­да судь­би­ны!
Вер­но, душев­ную боль дол­жен я сло­вом облечь!
Что ж, если тре­бу­ешь ты, чтобы я о позор­ном несча­стье
Вкрат­це ска­зал, то лежит Рим под аль­пий­ской пятой!
Это ль, Юпи­тер, тот Рим, како­му весь мир был обе­щан?
А не сулил ли ему власть ты над всею зем­лей?
Он уж соседей сво­их пре­воз­мог и этрус­ское вой­ско:
Все обе­ща­ло успех, а не поги­бель ему.
Видел я сам, как погиб­ли в домах, укра­шен­ных медью,
Стар­цы, одеж­ды надев древ­них три­ум­фов сво­их;
Видел, как Трои дары выно­си­лись из капи­ща Весты:
Вид­но, и ныне жива в рим­ля­нах вера в богов!
Но коль на холм поглядеть, на кото­ром не ваши ли хра­мы,
И на оса­ду домов мно­же­ства ваших взгля­нуть,
Мож­но понять, что уж помо­щи нет ника­кой от все­выш­них
И что напрас­но курить ладан бес­смерт­ным богам.
О, если б поле для бит­вы нашлось! Схва­ти­ли б ору­жье
И, не сумев победить, смерть бы суме­ли най­ти!
Ныне же голод их мучит и страх недо­стой­ной кон­чи­ны,
И запер­тых на горе дикие тол­пы тес­нят».
Тут и Вене­ра и с нею Кви­рин с жез­лом и в тра­бее
С Вестою напе­ре­бой ста­ли за Лаций сто­ять.
«Общей заботой мы город хра­ним, — отве­тил Юпи­тер, —
Гал­лия, пав перед ним, долж­ную кару узрит.
Ты толь­ко, Веста, заставь изоби­ли­ем голод казать­ся
И ни за что не бро­сай рим­ских сво­их оча­гов.
Пусть всё Цере­ры зер­но, что еще не смо­ло­то, сме­лют
И, заме­шав­ши его в тесто, спе­кут на огне».
Он при­ка­зал, и сест­ра, Сатур­но­ва дочь, при­ка­за­нью
Пови­но­ва­лась. И вот пол­ночь уже подо­шла;
После трудов задре­ма­ли вожди. Юпи­тер их будит
И отда­ет им при­каз гла­сом свя­щен­ным такой:
«Встань­те и с высоты в середи­ну вра­гов побро­сай­те
То, что вам может помочь и дра­го­цен­но для вас!»
Сон отле­тел, но никто не уме­ет понять ука­за­нья,
Что им помо­жет и с чем надо рас­стать­ся теперь.
Вер­но, с Цере­рой? И вот Цере­ры дары низ­вер­га­ют,
Вот под толч­ка­ми хле­бов шле­мы гре­мят и щиты.
Враг отсту­пил, не наде­ясь на голод, и тут же на месте
Белый, Юпи­те­ру в честь Пека­рю, ста­вят алтарь.

Шел я когда-то домой в день празд­ни­ка Весты доро­гой
Новою там, где теперь к Рим­ско­му Фору­му ход:
Вижу, спус­ка­ясь туда, идет босая мат­ро­на.
Я обо­млел, но, смол­чав, оста­но­вил­ся и ждал.
Вот порав­ня­лась ста­ру­ха со мной, меня уса­ди­ла
И обра­ти­лась ко мне хрип­ло, тря­ся голо­вой:
«Место, где пло­ща­ди тут, зани­ма­ли сырые болота,
А при раз­ли­ве реки ров напол­нял­ся водой.
Озе­ро Кур­ция впрямь когда-то озе­ром было,
Ныне же там алта­ри ста­ли на твер­дой зем­ле.
А на Велаб­рах, где в цирк про­хо­ди­ли тор­же­ст­вен­ным стро­ем,
Были одни ивня­ки с зарос­ля­ми камы­ша;
Часто, быва­ло, гуля­ка, по здеш­ней воде про­би­ра­ясь,
Пес­ни раз­гуль­но поет, спья­на мат­ро­сам кри­ча.
Бог, кому имя дано по его изме­не­ни­ям вида,
Не назы­вал­ся еще по пово­роту реки.
Здесь же и роща была, трост­ни­ком зарос­шая частым,
Где было мож­но прой­ти толь­ко босою ногой.
Заво­ди боль­ше здесь нет, река в бере­гах про­те­ка­ет,
Высох­ла поч­ва, но все ж ста­рый обы­чай живет».
Все объ­яс­ни­ла она. «Будь здо­ро­ва, — ска­зал я ста­руш­ке, —
И дожи­вай ты свой век тихо, не зная забот».
Все осталь­ное и так уж с мла­ден­че­ских лет я запом­нил,
Но из-за это­го здесь пове­сти я не пре­рву.
Пра­внук Дар­да­на Ил постро­ил новые сте­ны
(Ил, что богат­ст­вом сво­им сла­вен по Азии был), —
Вдруг, гово­рят, изва­я­нье с небес все­оруж­ной Минер­вы
Пада­ет на хол­мы, где вырас­тал Или­он.
(Видеть его я хотел, пока­за­ли и храм мне, и место,
Сам же Пал­ла­ды кумир был уже в рим­ских сте­нах.)
Смин­фей был спро­шен, и бог, пота­ен­ный в роще тени­стой,
Гла­сом, не знаю­щим лжи, так на вопрос отве­чал:
«Вы охра­няй­те боги­ню небес, охра­нит она город;
Всюду, где будет она, будет и выс­шая власть».
И охра­нял ее Ил, заклю­чив на вер­шине твер­ды­ни;
Лао­медон­та потом это забота была.
Толь­ко При­ам ее не сбе­рег: так хоте­ла боги­ня,
После того как ее не оце­ни­ли кра­су.
То ли пото­мок Адрас­та, то ль хит­рый Улисс воро­ва­тый,
То ль бла­го­чест­ный Эней образ боги­ни унес.
Как бы то ни было, он обре­та­ет­ся в Риме, хра­ни­мый
Вестой, кото­рая все видит при веч­ном огне.
О, в каком стра­хе сенат был в то вре­мя, как Весты вне­зап­но
Храм заго­рел­ся, едва не зава­лив­шись совсем!
Как на свя­щен­ное пла­мя вста­ва­ло пре­ступ­ное пла­мя
И бла­го­чест­ный огонь в пла­ме­ни сует­ном мерк!
В ужа­се пла­ка­ли все воло­са рас­пу­стив­шие жри­цы:
Страх этот, их обу­яв, отнял все силы у них.
Бро­сил­ся тут к ним Метелл и гром­ким голо­сом крик­нул:
«Все на помощь, ско­рей! Плач не помо­жет беде!
Нашей зало­ги судь­бы выно­си­те сво­и­ми рука­ми:
Ведь не молит­вою их, силою надо спа­сти.
Вам не посметь? Горе мне!» Он увидел, что девы не сме­ют
И что в смя­те­нье они, пав на коле­ни, дро­жат, —
Руки воздел, воды зачерп­нул и вос­клик­нул: «Про­сти­те
Мне, о свя­ты­ни! Вой­ду в храм, что запре­тен мужам.
Коль это грех, на меня одно­го пусть обру­шит­ся кара,
А пре­ступ­ле­нье мое Риму спа­се­ни­ем будь».
Так он ска­зал и вошел. Похи­ще­нье про­сти­ла боги­ня:
Жерт­вой пон­ти­фик сво­ей Весту от гибе­ли спас.
Ныне свя­щен­ный огонь сия­ет под Цеза­ря вла­стью,
Ныне Тро­ян­ский очаг будет наве­ки пылать.
И ни одной не ока­жет­ся жри­цы, повяз­ки пят­нав­шей
С этим жре­цом, ни одной зажи­во не погре­бут.
(Так нече­сти­виц каз­нят и в той же зем­ле зары­ва­ют,
Что осквер­ни­ли: Зем­ля с Вестой одно боже­ство.)
Про­зви­ще Брут полу­чил когда-то Кал­ла­и­ка в этот
День, ибо про­лил вра­гов кровь на Испан­ской зем­ле.
Но ино­гда и печаль меша­ет­ся с радо­стью так­же
И не всем серд­цем тогда в празд­ник лику­ет народ.
Красс на Евфра­те орлов, и сына, и вой­ско утра­тил,
И нако­нец вос­при­ял сам он печаль­ную смерть.
«Что лико­вать вам, пар­фяне? — ска­за­ла боги­ня. — Зна­ме­на
Вы нам вер­не­те, и Красс Цеза­рем будет отмщен!»

10 июня

Но лишь с уша­стых ослов посни­ма­ют вен­ки из фиа­лок
И лишь Цере­ры пло­ды вновь поте­кут в жер­но­ва,
Корм­чий вос­кликнет с кор­мы: «Дель­фи­на мы в небе увидим,
Как толь­ко, солн­це затмив, спу­стит­ся влаж­ная ночь!»

11 июня. Мат­ра­лии

Ты уж, фри­гий­ский Тифон, о поки­нув­шей пла­чешь супру­ге,
И Све­то­но­сец, бле­стя, всхо­дит с Восто­ка из вод.
Доб­рые мате­ри, вам (Мат­ра­лии — это ваш празд­ник)
Жел­тый богине пирог надо фивян­ке нести.
Рядом с моста­ми лежит и с Цир­ком извест­ная пло­щадь,
Что назва­на по быку, ста­ту­ей став­ше­му там.
Здесь, в этот имен­но день, гово­рят, в ста­ри­ну был Мату­те-
Мате­ри храм посвя­щен Сер­вия цар­ской рукой.
Что за боги­ня она, зачем слу­жа­нок от хра­ма
Гнать ей (а гонит!), к чему надоб­ны ей пиро­ги, —
Ты объ­яс­ни мне, о Вакх, зави­той и плю­щом и лозою;
Если ж и твой это храм, пес­ни поэта направь!
Внял Юпи­тер Семе­ле. Она сго­ре­ла, а Ино,
Взяв­ши, мла­де­нец, тебя, гру­дью кор­мить нача­ла.
В гне­ве Юно­на была, что та от сопер­ни­цы сына
Кор­мит, за то, что течет сест­ри­на в маль­чи­ке кровь.
Фурий шлет к Афа­ман­ту она и мути­тель­ный при­зрак —
И от отцов­ской руки пал ты, мла­де­нец Леарх.
Горем уби­тая мать схо­ро­ни­ла Леар­хо­вы тени
И совер­ши­ла обряд долж­ный над пра­хом его;
А схо­ро­нив, ста­ла воло­сы рвать на себе, горе­мыч­ной,
Из колы­бе­ли тебя выхва­ти­ла, Мели­керт;
Узкая есть поло­са зем­ли меж­ду морем и морем,
Там, где бушу­ет при­бой с той и дру­гой сто­ро­ны,
Здесь-то она обня­ла в безум­ном объ­я­тии сына
И с воз­вы­шав­шей­ся там бро­си­лась в море ска­лы.
Тут невреди­мы­ми их Пано­пея и все ее сест­ры,
К ней поти­хонь­ку скольз­нув, цар­ст­вом сво­им понес­ли.
Не Лев­ко­тея еще и маль­чик, еще не Пале­мон,
Устья достиг­ли реки Тиб­ра в пучи­нах его.
Роща свя­щен­ная есть, то ли Сти­му­лы, то ли Семе­лы:
Там авзо­ний­ских менад было жилье, гово­рят.
Ино спро­си­ла у них, какой здесь народ? «Арка­дий­цы, —
Слы­шит она, — и Эвандр этой зем­ли вла­сте­лин».
Но завле­ка­ет в обман дочь Сатур­на латин­ских вак­ха­нок —
Скрыв­ши свое боже­ство, так им хит­ро гово­рит:
«О лег­ко­вер­ные, вы под­да­лись обо­льще­нию серд­ца!
То не подру­га при­шла к вам хоро­во­ды водить —
Хочет ковар­но она про­ник­нуть в обряд­ные тай­ны;
Но у нее есть залог, чтобы ее нака­зать!»
И, не дослу­шав еще, заво­пи­ли фиа­ды, рас­ки­нув
Пряди волос по пле­чам, по вет­ру вопли пустив;
Ино хва­та­ют, ребен­ка хотят из рук ее вырвать;
И умо­ля­ет она ей еще чуж­дых богов:
«Боги и люди стра­ны, помо­ги­те вы мате­ри жал­кой!»
Крик ее доле­тел до авен­тин­ских высот.
К бере­гу гнал тут этей­ский герой коров ибе­рий­ских:
Он услы­хал и на крик тот­час ско­рей поспе­шил.
А как при­шел Гер­ку­лес, на наси­лье гото­вые жены,
Спи­ны ему пока­зав, в стра­хе пусти­лись бежать.
«Мате­ри Вак­ха сест­ра, — вопро­сил Гер­ку­лес, — что с тобою?
Или тебя, как меня, та же боги­ня гне­тет?»
Тут рас­ска­за­ла она о себе, но иное и скры­ла:
Стыд­но при сыне вести речь о безум­ном гре­хе.
Слух раз­ле­та­ет­ся по миру, мчась на поры­ви­стых кры­льях,
Вот уже имя твое, Ино, у всех на устах.
В гости к себе, гово­рят, ее при­гла­си­ла Кар­мен­та,
И уто­лить она тут голод свой дол­гий мог­ла,
Быст­ро пирог испек­ла, гово­рят, тегей­ская жри­ца
На тороп­ли­вом огне и под­нес­ла уго­стить.
(Вот поче­му пиро­ги она любит в празд­ник Мат­ра­лий:
Всех ухищ­ре­ний милей сель­ская ей про­стота.)
«Ты, гово­рит, открой мне мои, про­ро­чи­ца, судь­бы,
Еже­ли мож­но, и тем госте­при­им­ство умножь!»
Мало помед­лив, к себе при­зы­ва­ет про­ро­чи­ца силы
Неба и чует она: грудь ее богом пол­на;
Неузна­ва­е­мо вдруг она изме­ни­лась, и ростом
Выше она и свя­тей став вдох­но­вен­ным лицом.
«Радуй­ся ныне! Ликуй: твои муки окон­чи­лись, Ино, —
Этот, ска­за­ла, народ ты осчаст­ливь навсе­гда.
Оба, и ты, и твой сын, боже­ства­ми вы буде­те моря;
Имя иное в водах ваших полу­чи­те вы:
Ты Лев­ко­те­ею будь для гре­ков, для нас же — Мату­той;
Сын твой, по всем бере­гам при­стань блюдя и при­чал,
Будет у нас Пор­тун, а на вашем наре­чье — Пале­мон;
Бла­го­при­ят­ст­вуй­те вы нашей, молю я, стране!»
Счаст­ли­ва Ино. Ее нако­нец пре­кра­ти­ли­ся муки:
Пере­ме­нив име­на, ста­ли бога­ми они.
Но отче­го же она не пус­ка­ет рабынь? Нена­видит.
А поче­му, я ска­жу, если она раз­ре­шит.
Было ведь так, что одна из слу­жа­нок доче­ри Кад­ма
Часто, обняв­шись, спа­ла с мужем невер­ным ее;
И от нее-то узнал Афа­мант бес­чест­ный украд­кой,
Что зем­ледель­цам дают жже­ные лишь семе­на.
Ино сама отри­ца­ет все это, но слух такой ходит:
Вот поче­му она всех и нена­видит рабынь.
Все-таки неж­ная мать не долж­на ей молить­ся о детях,
Ибо несчаст­ной сама в детях была эта мать.
Луч­ше потом­ство дру­гих ее пору­чать попе­че­ньям.
Ибо полез­ней была Вак­ху, чем детям сво­им.
«Что ты спе­шишь? — от нее, гово­рят, услы­шал Рути­лий. —
Будешь ты, кон­сул, убит в день мой мар­сий­ским вра­гом».
Так и слу­чи­лось по сло­ву ее, и тече­нье Толе­на
Побаг­ро­ве­ло, при­няв алую кон­су­ла кровь.
А через год был убит при таком же вос­хо­де Авро­ры
Дидий и смер­тью сво­ей силы умно­жил вра­гов.
В тот же день тот же царь там же храм посвя­тил и Фор­туне.
Кто же, одна­ко, тут скрыт в хра­ме под тогой двой­ной?
Сер­вий это, но вот поче­му так лицо его скры­то,
Точ­но не зна­ет никто, так же не знаю и я.
Вер­но, боги­ню брал страх за ее потай­ные свида­нья,
Вер­но, сты­ди­лась сво­ей свя­зи со смерт­ным она, —
Ибо пыла­ла к царю она неуем­ной любо­вью,
Не оста­ва­ясь сле­пой лишь для него одно­го.
Ночью в свой храм про­би­ра­лась она чрез окош­ко, «фене­стру» —
И «Фене­стел­лой» теперь в Риме ворота зовут.
Так и досель от сты­да лик любов­ни­ка скрыт покры­ва­лом
И голо­ва у царя тогой покры­та двой­ной.
Или, быть может, вер­ней, что народ, пора­жен­ный кон­чи­ной
Тул­лия, был огор­чен крот­ко­го смер­тью вождя
И все силь­ней и силь­ней рыдал пред его изва­я­ньем,
Не умол­кая, пока тогой он не был при­крыт?
Есть и третья при­чи­на, про­стран­ной достой­ная пес­ни,
Хоть и при­хо­дит­ся мне сдер­жи­вать скач­ку коней.
Тул­лия, мужа себе полу­чив ценой пре­ступ­ле­нья,
Все под­стре­ка­ла его, так обра­ща­ясь к нему:
«Что в том, что оба под стать: моей сест­ры ты убий­ца,
Мной был убит твой брат, — коль доб­ро­де­тель­ны мы?
Ведь и мой муж, и твоя жена оста­лись бы живы,
Если бы мы не рва­лись к боль­ше­му руку под­нять.
Слу­жат при­да­ным моим голо­ва и цар­ство отцо­вы:
Если ты муж — мое­го тре­буй при­да­но­го ты!
Дело царей — уби­вать. Убей же тестя и цар­ст­вуй,
Кро­вью отца мое­го руки со мной обаг­рив!»
Этим подвиг­ну­тый, он взо­шел на пре­стол, не вен­ча­ясь;
Сел, но во гне­ве тол­па тут за ору­жье взя­лась;
Кровь и убий­ства кру­гом, ста­ри­ки сла­бо­силь­ные гиб­нут;
Ски­петр тестя схва­тив, дер­жит гор­дец его зять.
Под Эскви­лин­ским хол­мом, перед цар­ским чер­то­гом, уби­тый,
Окро­вав­лен­ный лежит Сер­вий на твер­дой зем­ле.
Дочь на повоз­ке, в отцов­ский дво­рец пря­ми­ком направ­ля­ясь,
Гор­до и дерз­ко спе­шит по середине пути.
Тело увидел царя воз­ни­ца и горь­ко запла­кал,
Оста­но­вясь. На него гру­бо при­крик­ну­ла дочь:
«Едешь ты или ждешь за почте­нье такое рас­пла­ты?
Правь и лицо коле­сом мне нена­вист­ное мни!»
Так и слу­чи­лось: зовут теперь ули­цу эту Про­кля­той,
И оста­ет­ся на ней это наве­ки клей­мо.
Мало того: посме­ла она, когда вре­мя наста­ло,
В храм отцов­ский всту­пить — труд­но пове­рить, но так!
Тул­лий изва­ян­ный там, гово­рят, вос­седал на пре­сто­ле —
Тут и при­крыл он себе очи подъ­ятой рукой,
И про­зву­чал его глас: «Лицо мое скрой­те от взо­ров,
Чтобы не встре­тил мой взгляд мне нена­вист­ную дочь!»
Скры­то одеж­дой его изва­я­нье: Судь­ба запре­ща­ет
Снять его и гово­рит так из свя­ты­ни сво­ей:
«В день, когда Сер­вия лик впер­вые откро­ет­ся людям,
Вся­кое чув­ство сты­да будет забы­то навек».
Побе­ре­ги­тесь одежд запрет­ных касать­ся, мат­ро­ны,
Изда­ли, важ­но слу­жа, про­из­но­си­те моль­бы!
Рим­скою тогой все­гда да будет покрыт с голо­вою
Тот, кто по сче­ту седь­мой был в нашем горо­де царь!
Храм сей пылал, но огонь изва­я­нья, одна­ко, не тро­нул:
Сына тогда сво­его Муль­ци­бер выз­во­лил сам.
Ибо Окри­си­ей Тул­лий рож­ден был от бога Вул­ка­на,
Самой кра­си­вой из всех быв­ших в Кор­ни­ку­ле жен.
Ей Тана­к­виль, совер­шая с ней вме­сте по чину обряды,
Лить при­ка­за­ла вино на освя­щен­ный очаг:
Тут сре­ди пеп­ла муж­ской дето­род­ный член появил­ся, —
Иль пока­зал­ся? Но нет, был он дей­ст­ви­тель­но там.
Плен­ни­ца у оча­га оста­лась, а ею зача­тый
Сер­вий был порож­ден семе­нем божьим с небес.
Это сам бог ука­зал, когда голо­ва у мла­ден­ца
Ста­ла сиять и огонь шап­кою встал над челом.

В тот же день и тебя, о Друж­ба, пыш­но почти­ла
Ливия, храм твой свя­той мило­му мужу даря.
Знай тем не менее, век гряду­щий, что имен­но там, где
Ливии пор­тик сто­ит, высил­ся рань­ше дво­рец.
Гра­ду подо­бен был этот дво­рец, зани­мая про­стран­ство
Боль­шее, чем у иных есть на зем­ле горо­дов.
Срыт был он вро­вень с зем­лей, но не пото­му, что казал­ся
Цар­ским; нет, рос­кошь его нра­вам опас­на была.
Цезарь готов ведь все­гда низ­вер­гать такие гро­ма­ды,
Хоть и себя само­го этим наслед­ства лишив.
Так он нра­вы блюдет, ибо луч­ше­го нету при­ме­ра,
Чем испол­нять само­му то, что пред­ло­же­но всем.

13 июня. Иды. Малые Квин­ква­т­рии

Сле­дую­щий ниче­го не дает тебе день для отмет­ки.
В иды Юпи­те­ру свят Непо­беди­мо­му храм.
Здесь же сле­ду­ет мне о Квин­ква­т­ри­ях мень­ших поведать;
Ты, бело­ку­рая, мне в помощь, Минер­ва, явись!
Флейт­щик, ска­жи, поче­му у нас по горо­ду бро­дит?
Мас­ки у нас поче­му? Длин­ное пла­тье зачем?
Мне, отло­жив­ши копье, Три­то­ния так отве­ча­ла
(О, повто­рить бы точь-в-точь муд­рой боги­ни сло­ва!):
«В древ­но­сти ваши отцы во флейт­щи­ках очень нуж­да­лись,
В самой высо­кой чести были они в ста­ри­ну;
Флей­та пева­ла тогда во хра­мах, пева­ла на играх,
На погре­бе­ньях она тоже пева­ла в те дни.
Сла­док был флейт­щи­ков труд: хоро­шо им пла­ти­ли; но после
Вдруг пре­кра­ти­лось совсем это искус­ство у нас.
Надо при­ба­вить еще, что эдил для тор­жеств похо­рон­ных
До деся­ти сокра­тил флейт­щи­ков преж­них чис­ло.
Город оста­вив, они ухо­дят, как ссыль­ные, в Тибур:
Тибур ведь в те вре­ме­на местом для ссыл­ки слу­жил.
Флей­та на сцене мол­чит, и флей­ты во хра­мах не слыш­но,
И погре­баль­ный напев не разда­ет­ся ее.
В Тибу­ре жил чело­век, достой­ный высо­ко­го зва­нья,
Был он рабом, а потом воль­ноот­пу­щен­ным стал.
Пир на усадь­бе сво­ей зада­ет он, тол­пу музы­кан­тов
Он созы­ва­ет; на пир все к нему рады прий­ти.
Ночь насту­пи­ла, уже вся тол­па от вина охме­ле­ла,
Как появ­ля­ет­ся вдруг под­го­во­рен­ный гонец
И гово­рит: «Рас­пус­кай ты, хозя­ин, гостей поско­рее:
Вот уж под­хо­дит сюда воль­ную дав­ший тебе!»
Тут собу­тыль­ни­ки все, совсем захмелев и шата­ясь,
Кое-как с места вста­ют, но на ногах не сто­ят.
«Прочь! Ухо­ди­те!» — кри­чит им хозя­ин и всех на теле­гу
Валит, где постлан уже был им трост­ник и камыш.
Все засы­па­ют, хра­пя от вина и дви­же­нья теле­ги,
Думая спья­ну, что их в Тибур обрат­но везут.
Через Эскви­лии в Рим на рас­све­те въез­жа­ют теле­ги;
Утро наста­ло — они, въе­хав на Форум, сто­ят.
Плав­тий же, чтоб обма­нуть сенат и чис­лом и одеж­дой,
Тем, кто при­ехал, велит мас­ка­ми лица закрыть.
К ним он еще и дру­гих при­ме­шал, и велел он при этом
В длин­ных одеж­дах идти, буд­то и флейт­щи­цы тут.
Думал он так ута­ить нару­ше­нье при­ка­за кол­ле­ги,
Чтоб воз­вра­ще­ние в Рим им не вме­ни­лось в вину.
Это сошло, и они были в новой одеж­де на идах,
Пели и, как в ста­ри­ну, нача­ли озор­ни­чать».
После рас­ска­за ее я ска­зал: «Оста­ет­ся узнать мне
Лишь, поче­му этот день назван Квин­ква­тра­ми был».
«В мар­те, — ска­за­ла она, — точ­но так же мой празд­ник зовет­ся,
Да ведь флей­ти­сты и все глав­ным обя­за­ны мне.
Несколь­ко дыро­чек я про­бу­ра­ви­ла пер­вая в дуд­ке,
Чтобы зву­ча­ла она всею сво­ею дли­ной.
Звук был хорош, но увиде­ла я в отра­же­нии вод­ном,
Как иска­жа­ет дутье деви­чьи щеки мои.
«Эта игра не по мне, — я ска­за­ла, — про­щай, моя дуд­ка!»
И на при­бреж­ный я дерн бро­си­ла флей­ту назад.
Тут ее под­нял сатир, поди­вил­ся, как с ней обра­щать­ся,
А как подул, то узнал, что она звук изда­ет.
Паль­ца­ми то зажи­мал он отвер­стия, то откры­вал их,
И сре­ди нимф он про­слыл как несрав­нен­ный игрец,
Феба он вызвал на бой. Победил его Феб и, пове­сив,
Тело ему обна­жил, кожу содрав­ши с него.
Все-таки это ведь я откры­ла для флейт­щи­ков флей­ту —
Вот поче­му этот день флейт­щи­ки сла­вят как мой».

15 июня

Тре­тий насту­пит рас­свет, и додон­ская встанет Гиа­да —
Лоб рого­нос­ный Тель­ца, нес­ше­го Кад­ма сест­ру.
Это тот день, когда грязь из хра­ма свя­щен­но­го Весты
В море выно­сит вода Тиб­ра, этрус­ской реки.
Если вет­рам, моря­ки, дове­рять, то отдай­тесь Зефи­ру:
Зав­тра он будет для вас бла­го­при­я­тен в пути.

17 июня

Но, лишь отец Гели­ад лучи свои скро­ет вол­на­ми
И оба края небес звезда­ми будут сиять,
Из-под зем­ли воз­не­сет Гири­ея сын мощ­ные пле­чи;
А на бли­жай­шую ночь выплы­вет в небо Дель­фин,
Видел Дель­фин в ста­ри­ну бегу­щих и воль­сков и эквов
Там, где Аль­гида склон вдаль про­сти­ра­ет поля.
После чего ты, Посту­мий Туберт, свой три­умф под­го­род­ный
Спра­вил, въе­хав­ши в Рим на бело­снеж­ных конях.

19 июня

Толь­ко две­на­дцать дней в этом меся­це уж оста­ет­ся,
Но к их чис­лу ты при­бавь лиш­ний пока еще день:
Солн­це уже Близ­не­цов покида­ет, и Рак закрас­нел­ся;
На Авен­тин­ском хол­ме надо Пал­ла­ду почтить.

20 июня

Вот уже, Лао­медонт, невест­ка твоя заси­я­ла,
Ночь про­го­няя; с лугов влаж­ная схо­дит роса.
Отдан Сум­ма­ну был храм, гово­рят, кто б Сум­ман этот ни был,
В оное вре­мя, когда стра­шен был рим­ля­нам Пирр.

21 июня

Лишь Гала­тея зарю сно­ва при­мет в отцов­ские вол­ны
И погру­зит­ся зем­ля вновь в без­мя­теж­ный покой,
Юно­ша из-под зем­ли, пора­жен­ный стре­ла­ми деда,
Вый­дет, и обе руки змеи ему обо­вьют.
Ведо­ма Фед­ры любовь, заблуж­де­нье извест­но Тесея:
Он лег­ко­вер­но обрек сына на смерть сво­его.
Не без­на­ка­зан­но сын бла­го­чест­ный к Тре­зе­ну помчал­ся:
Мощ­ный навстре­чу ему бык устре­мил­ся из волн,
В ужа­се кони, сдер­жать их бега воз­ни­ца не в силах,
И понес­ли­ся они, мчась по ска­лам и кам­ням.
Пада­ет ниц Иппо­лит с колес­ни­цы, вож­жа­ми опу­тан,
Тело его на зем­ле в кло­чья искром­са­но все.
Вот он и дух испу­стил, к вели­ко­му гне­ву Диа­ны.
«Нече­го тут горе­вать, — сын Коро­ниды ска­зал, —
Чест­но­му юно­ше жизнь я вер­ну, зале­чив его раны,
Злую судь­бу посра­мит мощь мое­го вра­чев­ства».
Зелья он тот­час извлек из лар­чи­ка кости сло­но­вой
(Глав­ку усоп­ше­му он неко­гда ими помог
В дни, когда, авгу­ром быв, искал он целеб­ные тра­вы
И исце­ли­ла змею ими дру­гая змея).
Три­жды потер ими грудь и три­жды ска­зал он закля­тье,
И над зем­лей Иппо­лит голо­ву под­нял, ожив.
В роще, Дик­тин­ною скрыт, он под сенью густою дере­вьев
И в Ари­ций­ском потом озе­ре Вир­би­ем стал.
Но и Кли­мен и Кло­то недо­воль­ны: она — новой пря­жей,
Он — что уни­же­на так вся его цар­ская власть.
Этим при­ме­ром сму­щен Юпи­тер и мол­нию мечет
Пря­мо в того, кто сверх мер высит свое вра­чев­ство.
Феб, не роп­щи на отца! Он сра­жен­но­го дела­ет богом —
Из-за тебя он на то, что запре­ща­ет, идет.

22 июня

Я не хотел бы, чтоб ты, хоть торо­пишь­ся, Цезарь, к победе,
Про­тив веща­ний теперь дви­нул­ся в новый поход.
Пусть и Фла­ми­ний тебе, и бре­га Тра­зи­ме­на напом­нят,
Что через птиц пода­ют боги бла­гие совет.
Если ты спро­сишь, когда при­ве­ло без­рас­суд­ство к несча­стью,
Точ­но отве­тить могу: за десять дней до календ.

23 июня

Далее — радост­ный день: победил Маси­нис­са Сифа­к­са,
Смерть нашел Гасдру­бал от сво­его же меча.

24 июня

Вре­мя ухо­дит, и мы мол­ча­ли­во с года­ми ста­ре­ем,
Дни убе­га­ют, и нам их невоз­мож­но сдер­жать:
Вот подо­спел уж и день тор­же­ства Могу­чей Фор­ту­ны!
Через неде­лю уже кон­чит­ся месяц июнь.
Радост­но празд­нуй­те день Могу­чей боги­ни, кви­ри­ты:
Тибр омы­ва­ет ей храм, древ­ний пода­рок царя.
Или пеш­ком, или в быст­ром челне спе­ши­те, не мед­ля,
И во хме­лю, не сты­дясь, к ночи вер­ни­тесь домой.
Пусть ваши лод­ки в цве­тах несут собу­тыль­ни­ков юных,
Вдо­воль напей­тесь вина пря­мо на стрежне реки!
Чтит боги­ню народ: из наро­да был хра­ма стро­и­тель,
Встав, гово­рят, из низов, при­нял он цар­скую власть.
Это и празд­ник рабов: здесь Тул­ли­ем, сыном рабы­ни,
Храм воз­веден боже­ству непо­сто­ян­но­му был.

26 июня

От под­го­род­но­го хра­ма домой воз­вра­ща­ясь, под­вы­пив
И обра­ща­ясь к звездам, некто такое ска­зал:
«Пояс твой, Ори­он, и сего­дня и, может быть, зав­тра
Будет незрим, но потом я уж уви­жу его».
А кабы не был он пьян, он доба­вил бы к это­му вот что:
«Это слу­чит­ся как раз в солн­це­сто­я­ния день».

27 июня

Утром это­го дня полу­чи­ли свя­ти­ли­ще Лары
Там, где уме­лой рукой мно­же­ство вьет­ся вен­ков.
Оста­но­ви­те­лю храм в эту самую пору осно­ван:
Пред Пала­тин­ским хол­мом Ромул поста­вил его.

29 июня

Столь­ко же в меся­це дней, сколь­ко чис­лит­ся Парок, оста­лось,
Как освя­тил­ся твой храм, в кон­ной одеж­де Кви­рин.

30 июня

День рож­де­нья июль­ских календ при­хо­дит­ся зав­тра:
О, Пиэ­риды, про­шу, вы завер­ши­те мой труд.
Мол­ви­те, кто соче­тал, Пиэ­риды, вас с тем, кому в хра­ме,
Хоть неохот­но, но все ж маче­ха руку дала?
Клио отве­ти­ла мне: «Име­ни­то­го храм ты Филип­па
Видишь, от кое­го род Мар­ция слав­ный вела,
Мар­ция имя свое полу­чи­ла от Анка чест­но­го,
А кра­сотою она слав­но­му роду рав­на.
(Так же пре­крас­на она и ликом сво­им, и душою,
Родом сво­им, кра­сотой и при­рож­ден­ным умом.)
Ты не поду­май, что нам не при­ста­ло хва­лить ее внеш­ность:
Мы и вели­ких богинь сла­вим за их кра­соту.
Цеза­ря тет­ка была потом женою Филип­па,
О гос­по­жа, о жена, дома свя­то­го кра­са!»
Так пела Клио, и ей под­пе­ва­ли уче­ные сест­ры,
И бла­го­склон­но Алкид с ними на лире бря­цал.