О, все эти строки, которые я написал,
и все остальные, которые я напишу, —
я знаю, и все они вместе,
и эти, и те,
не стоят слезинки одной у тебя на щеке.
Но что же мне делать
с проклятым моим ремеслом,
с моею бедою, с постыдной моей маетой!
И снова уходит земля у меня из-под ног,
и снова расходится слово и дело моё.
Так, может быть, к чёрту бумагу, и перья на слом,
и сжечь корабли бесполезной флотилии той!
Но что же мне делать
с проклятым моим ремеслом,
с моею старинной, бессонной моей маетой!
Всё бросить, и броситься в ноги, прийти, осушить,
приникнуть губами —
всё брошу, приду, осушу —
дрожащую капельку, зёрнышко горькой росы,
в котором растёт укоризна и зреет упрёк.
О да, укоризна, всемирный разлад и разлом,
все бури и штормы пяти потрясённых морей…
И всё-таки что же мне делать с моим ремеслом,
с моею бедою, с бессонною мукой моей!
И вновь меня требует совесть на праведный суд.
И речь тут о сути самой и природе греха.
И все адвокаты на свете меня не спасут —
я сам отвечаю за грешную душу стиха.
И вот я две муки неравных кладу на весы,
две муки, две боли, сплетённые мёртвым узлом.
Но капелька эта,
но зёрнышко горькой росы…
И всё-таки что же мне делать с моим ремеслом!
О слово и дело, я вас не могу примирить,
и нет искупленья, и нет оправданья греху.
И мне остаётся опять утешать себя тем,
что слово и есть настоящее дело моё.
Да, дело моё — это слово моё на листе.
И слово моё — это тело моё на кресте.
Свяжи мои руки, замкни мне навечно уста —
но я ведь и сам не хочу, чтобы сняли с креста.
О слово и дело, извечный разлад и разлом.
Но этот излом не по-детски сведённых бровей!..
Так что же мне делать
с проклятым моим ремеслом
и что же мне делать
с горчайшей слезинкой твоей!