И не было ни дня, ни боя —
Бурчал в усы обвисшим ртом
Подвыпивший усталый воин
С давно заброшенных фортов.
Сосал потухшей трубки кончик,
Пытаясь убедить кабак,
Что просто утром был прикончен
Забредший бешеный кабан.
Он валил через проливы,
Раздвигая их плечом,
И волна за ним бурлила,
Закипала горячо.
Без огней, во тьме острожной,
Без маяков и костров,
Избегая осторожно
Дымных лап прожекторов.
Он валил, во мглу одетый,
Мимо фьордов неживых
И к забрезжившему свету
Обошел сторожевых.
А солнце начало уже
Тревожить моряков,
И ветер северный свежей
Встает из берегов.
Заполоскало гордо
Знамя на корме,
И дальномерщик город
Увидел в дальномер:
В дыму, огне и золоте,
Еще не зная зол тех,
Рассветный город встал, лучась,
В спокойном совершенстве линий,
Как будто вырезал Челлини
В какой-то сокровенный час.
Он весь в заре, от крыш до пят!
Не в лужах — в розах мостовая.
Там хлеб пекут. Там дети спят.
Там просыпаются трамваи.
Там трубы длинные дымятся,
На площади дымит фонтан —
Просветы, тень и дым акаций
В бинокль увидел капитан.
По местам, по местам,
Как велит устав.
Думать перестань. Довольно!
Думать можно по команде «Вольно».
По местам, по местам, как велит устав…
— Носовая башня, к бою! —
Божий глас грядет трубою
Двенадцатидюймовою.
И передан в первую трубку приказ:
— Прицел — четыре, снаряды — фугас!
Приказ секунды перелистал,
Года ожидания…
Ааааах! Удддар!
И мальчик плакать перестал
У мамы на руках.
И город — разбуженный улей,
И люди рванулись, как пули.
Откуда? Где? Куда? Скорей!
В подвалы. Из дому! Из улиц! Удддар!
Фонтан земли. Обрывки рельс.
И череп врезан в мостовую.
— Кормовая башня, к бою! —
Горны над кормой поют.
Божий глас грядет трубою
Двенадцатидюймовою.
Удар! И вздрогнула корма
И небо рвется пополам.
И трубы рухнули от шквала,
И осыпаются дома,
Как одуванчики бывало. Удар!
И кровь на кирпичах.
Но почему форта молчат?
И набаты стали биться,
В дымном воздухе орать:
— Вот он, утренний убийца!
Что же дремлют катера?
По местам, по местам,
Как велит устав!
И, взрывая ревом дрему,
Хищны, цепки и крепки,
С портовых аэродромов
Сорвалися ястребки.
По местам, по местам,
Как велит устав!
Огонь в воде, вода в огне,
Дымятся берега,
Дымится шерсть на кабане,
Форта громят врага.
Огонь дождем, а гавань ждет,
А гончие бесшумно
Все как одна — на кабана,
Угрюмого, безумного.
И вдруг — взревели наугад,
Гремят и воют берега.
Звонче, звонче, звонче
Воют сирены окрест.
Свора горластых гончих
Ринулась наперерез.
По местам, по местам,
Как велит устав!
Звонче! Удар! Звонче!
Кто-то пошел ко дну.
Свора горластых гончих
Вцепилась в бока кабану.
Удар! Для батарей разгул…
А к месту драки шел эсминец,
Расшвыривая мелюзгу.
Эсминец бил прямой наводкой,
Мигал сигнальщик, как сова,
А штурман материл погодку
И папиросу в рот совал.
Удар! Волна в пробоину,
И сразу с каланчи набат
Обрушился на кромки кровель.
Агонизировал кабан,
Захлебываясь черной кровью.
По местам, по местам…
Счет исполинских минут.
Шлюпки или гроба?
Дергаясь, шел ко дну
Черный и страшный кабан.
А в стороне всплыла подлодка,
Мигал сигнальщик, как сова,
А штурман материл погодку
И папиросу в рот совал.
А вечер шел путем блокад,
И, чтобы не поблекнуть,
Кровь лакали облака,
А плакать было некому.
Лишь старик у поплавков,
Замирая глыбой,
Думал, что теперь легко
Разжиреет рыба.
Кто-то с лысой головой,
Щелкая на счетах,
Двести сорок человек
Списывал со счета.
Улицы ссутулились,
Голову нагни.
Робко тлели в улицах
Синие огни.
Госпитальный доктор взмок:
Как же он сегодня
Девяносто восемь ног
За дежурство отнял?
Тот, кто умер невзначай,
Брошен был в солому,
А другие пили чай,
Кто остался дома.
Но над кем-то был развал,
Кто-то был без крыши,
Кто-то плакал, кто-то звал,
Но никто не слышал.
И все. И снова рассветало.
Везли затворками гроба,
Да чья-то мать брела устало
Одна, одна, совсем одна.
И воин, позабыв про холод,
Ворчал, уставясь на гроба,
Что просто утром был приколот
Забредший бешеный кабан.