Вижу комнату твою — раз, должно быть, в сотый.
По притихшему жилью бродит морок сонный.
Свечка капает тепло, ни о чем не зная,
Да стучится о стекло бабочка ночная.
Тускло зеркальце твое. Сумрак лиловатый.
Переложено белье крымскою лавандой.
Липы черные в окне стынут, как на страже.
Акварели на стене — зимние пейзажи.
Да в блестящей, как змея, черной рамке узкой —
Фотография моя с надписью французской.
Помнишь, помнишь, в этот час, в сумерках осенних,
Я шептал тебе не раз, стоя на коленях:
«Что за дело всем чужим? — меньше, чем прохожим!
Полно, хватит, убежим, больше так не сможем,
Слово молви, знак подай — нынче ли, когда ли, —
Улетим в такую даль — только и видали!
Шум колесный, конский бег — вот и укатили.
Вот и первый наш ночлег где-нибудь в трактире.
Ты войдешь — и все замрут, все поставят кружки:
Так лежал бы изумруд на гранитной крошке.
Кто-то голову пригнет, в ком-то кровь забродит,
А хозяин подмигнет и наверх проводит:
— Вот и комната для вас; не подать ли чаю?
— Полно, поздно, не сейчас; после…
— Понимаю.
— Что за узкая кровать, — крикнешь ты в испуге, —
На которой можно спать только друг на друге?!
А наутро — луч в окне сквозь косые ставни,
Ничего не скажешь мне, да и я не стану,
И, не зная ни о чем, ни о чем не помня,
Улыбаясь, вновь уснем — в этот раз до полдня.
Мы уедем вечерком, вслед глядит хозяин,
Машет клетчатым платком, после трет глаза им,
Только тронемся из глаз — выпьет два стакана,
Промечтает битый час, улыбаясь пьяно…
Ах, дорога вдоль межи в зное полуденном!
В небе легкие стрижи, воздух полон звоном,
Воздух зыблется, дрожит, воздух полон зноя,
Путь неведомый лежит, а куда — не знаю.
Сколько верст, да сколько дней, временных пристанищ…
Не пытай судьбы своей! Да ведь ты не станешь».
…Слезы, очи к небесам, шепот до рассвета…
Ты-то знала: я и сам не поверю в это.
Ты не стала отвечать. Комната качалась.
Говорил, чтоб не кричать, да не получалось.
Ночь в окне, глухая мгла, пустота провала…
Встала. Пряди отвела. В лоб поцеловала.
…Август, август. Поздний час. Месяц в желтом блеске.
Путь скрывается из глаз. Путь лежит неблизкий.
Еду полем. До утра путь лежит полого.
Дым пастушьего костра стелется по лугу.
Август, август. Дым костра. Поздняя дорога.
Невеселая пора странного итога:
Все сливается в одно, тонет, как в метели,
Только помнится — окно, липы, акварели,
Как пытался губы сжать, а они дрожали,
Как хотели убежать, да не убежали,
Холод сердца моего в предрассветной стыни,
Словно больше ничего не было в помине,
Словно сделались пусты дни с того рассвета, —
Только помнится, что ты да прощанье это!
Век, и век, и Лев Камбек! Взмахи конской гривы.
Скоро, скоро ляжет снег на пустые нивы,
Ляжет осыпью, пластом, — на лугу, в овраге, —
Ветки на небе пустом — тушью на бумаге, —
Остановит воды рек — медленно и строго…
Век, и век, и Лев Камбек! Поздняя дорога.
Август, август! Дым костра! Поздняя дорога!
Девочка моя, сестра, птица, недотрога,
Что же это всякий раз на земле выходит,
Что сначала сводит нас, а потом изводит,
Что ни света, ни следа, ни вестей внезапных —
Только черная вода да осенний запах?
Ледяные вечера. Осень у порога.
Август, август. Дым костра. Поздняя дорога.
Жизнь моя, не слушай их! Господи, куда там!
Я умру у ног твоих в час перед закатом —
У того ли шалаша, у того предела,
Где не думает душа, как оставит тело.
1988
// Вариант из «Последнего времени»:
Вижу комнату твою — раз, должно быть, в сотый.
По притихшему жилью бродит морок сонный.
Свечка капает тепло, ни о чем не зная,
Да стучится о стекло бабочка ночная.
Тускло зеркальце твое. Сумрак лиловатый.
Переложено белье крымскою лавандой.
Липы черные в окне стынут, как на страже.
Акварели на стене — крымские пейзажи,
Да в блестящей, как змея, черной рамке узкой —
Фотография моя с надписью французской.
Помнишь, помнишь, в этот час, в сумерках осенних
Я шептал тебе не раз, стоя на коленях:
«Что за дело всем чужим? Меньше, чем прохожим:
Полно, хватит, убежим, дальше так не сможем!
Слово молви, знак подай — нынче ли, когда ли, —
Улетим в такую даль — только и видали!»
Шум колесный, конский бег — вот и укатили,
Вот и первый наш ночлег где-нибудь в трактире.
Ты войдешь — и все замрут, все поставят кружки:
Так лежал бы изумруд на гранитной крошке!
Кто-то голову пригнет, в ком-то кровь забродит,
А хозяин подмигнет и наверх проводит:
«Вот и комната для вас; не подать ли чаю?»
«Подавай, но не сейчас… после…»
«Понимаю».
«Что за узкая кровать, — вскрикнешь ты в испуге, —
На которой можно спать только друг на друге!»
А наутро — луч в окне сквозь косые ставни,
Ничего не скажешь мне, да и я не стану,
И, не зная ни о чем, ни о чем не помня,
Улыбаясь, вновь уснем — в этот раз до полдня.
Мы уедем вечерком, вслед глядит хозяин,
Машет клетчатым платком, после трет глаза им…
Только скроемся из глаз — выпьет два стакана,
Промечтает битый час, улыбаясь пьяно.
Ах, дорога вдоль межи в зное полуденном!
В небе легкие стрижи, воздух полон звоном,
Воздух зыблется, дрожит, воздух полон зноя,
Путь неведомый лежит, а куда — не знаю.
Сколько верст еще и дней, временных пристанищ?
Не пытай судьбы своей. Впрочем, и не станешь.
…Август, август. Поздний час. Месяц в желтом блеске.
Путь скрывается из глаз, путь лежит неблизкий.
Еду к дому. До утра путь лежит полого.
Дым пастушьего костра стелется по лугу.
Август, август! Дым костра! Поздняя дорога!
Невеселая пора странного итога:
Все сливается в одно, тонет, как в метели, —
Только помнится: окно, липы, акварели…
Как пытался губы сжать, а они дрожали,
Как хотели убежать, да не убежали.
Ночь в окне. Глухая мгла, пустота провала.
Встала. Пряди отвела. В лоб поцеловала.
Август, август! Дым костра! Поздняя дорога!
Девочка моя, сестра, птица, недотрога,
Что же это всякий раз на земле выходит,
Что сначала сводит нас, а потом изводит,
Что ни света, ни следа, ни вестей внезапных —
Только черная вода да осенний запах?
Ледяные вечера. Осень у порога.
Август, август. Дым костра. Поздняя дорога.
Век, и век, и Лев Камбек! Взмахи конской гривы.
Скоро, скоро ляжет снег на пустые нивы,
Ляжет осыпью, пластом — на лугу, в овраге,
Ветки на небе пустом — тушью на бумаге,
Остановит воды рек медленно и строго…
Век, и век, и Лев Камбек. Поздняя дорога.
Жизнь моя, не слушай их! Господи, куда там!
Я умру у ног твоих в час перед закатом —
У того ли шалаша, у того предела,
Где не думает душа, как оставит тело.