Чистенький,
веселый,
с кущами аллей
замелькал поселок
в стеклах «Жигулей».
Тума! Тума! Тума!
Ты зачем во мне
всколыхнула думы
о жестком дне?
Веки опускаю —
и опять встает
станция Тумская,
сорок пятый год…
Сгрудились во мраке,
трубами курясь,
склады и бараки.
Грязь. Грязь. Грязь.
Валенки и лапти.
Костыли.
Мешки.
Шепоток: «Не лапайте!»
Пьяные смешки.
Рыщет, морду скаля,
беспризорный кот…
Станция Тумская.
Сорок пятый год.
Приготовив трешницы,
в рыбий мех
закутаны,
кротко ждут мешочницы
транспорта
попутного.
Ждут от стужи синие,
поглядеть – кошмар!..
Этим – до Касимова,
тем – до Кочемар.
Едут из Владимира,
Едут из Рязани…
Ну, а ты,
родимая,
что косишь глазами?
Ты сюда,
молодушка,
больше не ходи.
Своего Володюшку
попусту не жди.
Нет,
не изувечен,
не другую сманивает —
просто спит навечно
там,
в Германии…
Станция Тумская,
мой дежурный пост!
Я сюда
таскаюсь
за полсотню верст:
на лихих полуторках,
напросясь нытьем,
на подводах муторных,
на своем – двоем…
Вот и снова замер
в толчее, в углу.
Поезд
из Рязани
фарой режет мглу!
Ринулись
встречающие —
и у двери свалка.
Всех надуть не чающая
зыркает гадалка.
К захудалой бричке
оттеснен толпой,
заиграл
«Кирпичики»
гармонист слепой.
И, в слезах
измоченные
комкая платки,
очередь
измученная
сыплет медяки:
жалость в них людская
или вдовий пот…
Станция Тумская.
Сорок пятый год.
Труженица,
мученица,
странствий изначальница,
станция – разлучница,
станция – печальница…
Станция – встречальница!
Двери
отвори:
с фронта возвращаются
соколы твои!
Выпимши маленечко,
тронув ордена,
вон
с узкоколеечки
сходит старшина.
Закурил, волнуясь.
Глянул на вокзал:
— Вот мы и вернулись! —
сам себе сказал.
И себе же:
— Прибыли,
старшина Цветков!..
Я гадаю:
с придурью —
это кто ж таков?
Подойти? А нужно ли!
Сам с собой…
Чудно!
Может, он контуженный?
Да не все ль равно:
не турнет же матерно…
И смелею:
— Дядь!
Санитара Маркина
Не пришлось видать? –
Он глядит внимательно,
Помрачнел чуток:
— Санитара Маркина?
Извини, браток!
Не случалось вместе…
Не моя вина…
Вот уж пятый месяц
кончена война.
Тщетные
попытки –
встречи на Тумской.
И опять
к попутке
я бреду с тоской.
Но сквозь гул громадный
из толпы густой
властно
как команду,
он горланит:
— Стой!
И покуда в оторопи
разом –
тишина,
всовывает сверток,
приказуя:
— На!..
Что глазенки вытаращил?
Это –
от него!!!
…Я стою
не петрящий
ни-
че-
го.
Мне еще неведома
истина одна:
все он понял,
видимо,
мудрый старшина!
Я пока не ведаю
страшного конца:
никогда
с победой
не дождусь отца!
Просто из Германии
старшина сберег
для жены,
для Мани,
свой сухой паек.
И, от пуль хранимый
женскою мольбой,
слишком уж
ранимое
сердце вез с собой!
Ведь отцу
приписывая
дарственный пакет,
в нем забыл
стихи свои
старшина – поэт…
Не добавил:
— Жив он!..
Не сумел солгать…
Прощевай, служивый!
Бей стихом,
солдат!
Мы с тобою встретимся
Через много лет.
Мы еще
посветимся
со страниц газет!
Мы в столице выпустим
книжицы стихов…
Мы и смену
выпестуем,
Старшина Цветков!
Доля нам такая –
боль чужих невзгод…
Станция Тумская.
Сорок пятый год.
1978