Я воровал их у попа Исака.
Я ветви осторожно пригибал!
И лаяла охрипшая собака,
и холодок по коже пробегал.
А девочка следила сквозь репейник,
дрожала, прислонившись в городьбе…
И наконец, брала их с нетерпеньем.
И прятала за пазуху себе.
Ах, как потом, на пионерском сборе,
меня честил десятилетний вождь!
Мол, это что ж:
редактор – на заборе!
Мол, с детства ты неправильно живешь!
А я молчал…
Не славилось садами
глубинное мещерское село.
И я мечтал,
как мы большими станем,
как буду садоводом – всем назло!
Идущий на заветное свиданье,
по всей земле оставлю я следы!
…Вставали ослепительные зданья,
и – призрачные – пенились сады!
О страсть моя мальчишеская! Где ты?
Иным страстям я отдан до конца.
Который год мотаюсь я по свету,
не посадивший даже деревца.
Все некогда,
но верю я и знаю:
строка моя газетная – в строю!
Я ни на что на свете не сменяю
бродячую профессию свою.
И вот, когда случается наведать
глубинное мещерское село,
мне вся родня
торопится поведать,
что в самом главном
мне не повезло.
Что опоздал…
Что вождь успел сосватать…
И мать вздохнет в душевной простоте…
А я молчу.
Былую угловатость
мне не узнать в расцветшей красоте.
Но, тонкий стан глазами провожая,
какой-то детской грусти полон я,
как будто там —
не женщина чужая,
а девочка далекая моя!
Как будто там
с улыбкою счастливой
за пазухой
уносят
для него
два яблока
янтарного налива
из призрачного сада моего…
1964