1
Какая радость, что меня
опять услали в эти дали.
Мои костры хотят огня.
Леса — таинственнее стали.
Кружись метелью, голова,
покройтесь иглами, ручищи!
Мои смолистые слова
да будут яростней и чище!
Вспотею — лягу на ледник.
Замерзну — выстрою палаты.
Я не родился, я — возник,
как возникают снегопады,
пожары, ветры и грома…
С железной приесью ума.
2
Если я отсюда не вернусь
(между нами, только — между нами),
ты смени отчаянье на грусть…
А когда печаль заменишь — снами,
я хочу являться молодым,
сильным, бородатым и поющим,
с незнакомым голосом густым,
на далеком севере живущим.
Словно я в реке и не тонул,
не летел, распластанный в ущелье.
Просто я прилег и отдохнул,
как бывало некогда с похммелья.
Вот я встал… В переплетенье льдин,
в северном сиянии… Один.
3
Прощай, товарищ по берлоге,
словно стеклянный месяц май.
Трещат ледовые дороги,
звенит погода, как трамвай.
Скотина милая, олени
неутомимо держат путь.
У просыпающейся Лены,
позеленев, набухла грудь.
И остается сесть на камень
и ликовать… И пустяки,
что время тонкими ногами
уходит с нами вдоль реки,
сквозь пряди первого тумана,
как Лена, в бездну океана.
4
Заводная метель.
Полустанок.
Два огня — на незримом столбе.
Прикасаюсь устало стаканом
к замусоленной ветром губе.
Пахнет стрелочник свежею стружкой,
как телега, скрипит его речь.
И пыхтит, сотрясаю избушку,
богатырская русская печь.
А наутро
взъерошенной птицей
улетал я в иные края.
Ты не будешь мне, стрелочник,
сниться,
мне приснится — дорога моя.
Оттого-то и манит дорога,
что она — заменяет мне бога.
5
Ковыряюсь пальцами в горе,
собираю камушки в мешочек…
Дорогая ткань на сентябре
нашим парням головы морочит.
Парни все повыгорели сплошь,
белогривы парни, желтоносы.
А один особенно хорош —
задает наивные вопросы:
почему я песен не пою,
почему я писем не читаю?
Я стою у жизни на краю,
на скале, как будто улетаю.
И ни слова пареньку, ни звука.
Кто же в душу ломится без стука?
6
Я вижу Пушкина в постели.
Он умирает. Он один.
А там, на улице, в метели
с коня слезает гсподин.
Он смотрит в пушкинские окна
с печалью медною в глазах…
Уходишь, Пушкин? Или — прогнан?
И меркнет иней на усах
у господина в треуголке.
Он вновь садится на коня…
И умер Пушкин. И на полке
оставил сердце для меня.
А у Петра, с тех пор и вечно,
во взгляде нечто человечье.
7. Памяти Хемингуэя
Была у Эрнеста яхта,
на ней он догонял ветры.
Сам заступал на вахту,
сам обнимал планету.
Рыбу ловил и зверя,
море любил и сушу.
только земле и верил,
только ее и слушал.
Плечистый был, не плешивый,
мудрый, еще не старый.
Был он седой вершиной
спящей Килиманджаро.
Копошился внизу народ.
И все-таки… Из ружья в рот.
8
Последний раз заезжий пианист
в древесно клубе треплет пианино.
Сегодня Лист лавиной сверху вниз
на наши души падал, как на спины.
Трещал мороз у входы в этот клуб,
стонали крепко сбитые скамейки.
И, как труба, огромный лесоруб
дымил, раздвинув створы телогрейки.
А пианист, вертляв и волосат,
летел и плавал лебедем прелестным.
Хочу домой… В морозный Летний сад,
где старики, которым все известно…
Стою, обняв колонное бревно,
смотрю, как в бездну, в мерзлое окно.
9
Продлите мне командировку
из ничего — на этот свет.
Я встретил блжию коровку.
Я натолкнулся на рассвет.
Потом открыл на ветке птицу.
Извлек наружу молоко…
А разум все еще стремится
куда-то дальше, далеко,
уже туда — к вершине — к людям…
Повремените час, другой,
я знаю, там людей не будет,
там отрезвляющий покой.
Ну вот и все… Теперь мне ясно:
Земля — воистину прекрасна!
10
А когда я устану ходит по земле,
разведу я в пути костерок.
На бревне или пне, как на званом столе,
разложу я священную пищу дорог.
В самом центре —сухарик, подарок полей,
белый камушек сахара — ближе к душе.
А у самой души, чтобы стала теплей,
долгожданный чаек закипает уже.
А затем, накормив занятых комаров,
запалю я цигарку зловредной махры.
А потом, если я богатырски здоров,
я очнусь через день от палящей жары.
На горе под рубаху скользнет ветерок…
Продолжается путь. Продлевается срок.
11
Хороших песен очень мало.
Они, как правило, грустят…
Душа, похоже, задремала,
вот-вот и звезды заблестят.
Вершины гор почти незримы.
Ночной театр. Тишина.
Вот вышла песня о любимой
и засветилась, как луна.
Потом, когда исчезли горы,
явилась песня о войне:
песком несчитанное горе
там у нее лежит на дне.
И кто-то с песенкой веселой
вдруг застеснялся, точно голый.
12
Только проекты.
И только воздушные замки.
Каждой весной
зарастает надеждою сад.
Разве пристойно поэту
сонетами шамкать
в ржавые, злые свои
шестьдесят?
Надо сейчас!
До звонка, до отъезда
выпить все соки,
все мысли земли.
Только красивым и сильным
в поэзии место.
Только грячие грели холодных
и жгли!
Режу, калечу себя,
истязаю
и уступаю другим…
Исчезаю.