Поэма
В осенней чаще
Осенний, полусонный лес,
С его еланями пустыми,
Как заколдованный дворец,
Стоит в морозной паутине.
Уже в нем нет ни пикников,
Ни медных струн, ни птичьих свистов,
Ни молчаливых грибников,
Ни разухабистых туристов.
Когда пусты в лесу кусты
И лес ничем не угощает,
Его «ненужной» красоты
Почти никто не замечает…
А я люблю сквозь глушь брести.
Здесь всякий раз идешь, не зная,
Какая тайна впереди
И чем одарит даль лесная.
Чуть слышно гаечки поют.
На дубе бронзовеет крона.
Почти как птица Гамаюн
Вещует сизая ворона.
Вот белка, сделав хитрый ход,
За ветку спряталось, помешкав,
И кажется, как будто ждет
Заветных золотых орешков,
Из бора тянет холодком.
Знакомое лесное озеро
Слегка подернулось ледком
И листья лилий приморозило.
Вглядись в стеклянный этот сад –
И встанет, как в волшебном зеркале,
Какой-то дивный древний град,
Коньки на кровлях — с пересверками…
Хоровод
Когда-то здесь, в краю родном,
В лесу дремучем и густом,
Злат терем княжеский стоял
И всех соседей удивлял.
Был терем рублен на сосны,
С крылечком в столбиках точеных.
Полы вощеные чисты,
Верхи – в чешуйках золоченых.
Неписанных Преданий вязь
Гласит, по уточнив по числам,
Мол, жил тут древле строгий князь
И звали князя Родомыслом.
Но тот бы князь не князем был,
Когда бы он весенней ранью
Не задавал веселый пир,
Зазвонистое столованье.
Вот всю округу соберет,
Раскинет брашна пред гостями –
И вяжет песни хоровод
Затейливыми кружевами.
Пошли молодцы гулять,
Красных девиц выбирать.
Уж я выберу красу,
Черно-русую косу,
Милонравную душой
Да пригожую собой.
Как в старину умели петь!
Как не ломливо танцевали!
Уж нам такого не суметь:
Забыли, зрителями стали.
И не с того ль мы столько пьем,
Порой скандалим при народе,
Что сами так уж не поем,
Как пели в русском хороводе?!
Удал речистых гуслей гуд,
А пальцы прядают по струнам –
Как гуси-лебеди плывут
По голубым озерным струям.
Гусляр искусен и горласт,
С кудрями, словно хмель, густыми.
Весь мир прославить он горазд,
И Мирослав он носит имя.
Всех в круг мелодия свела.
Чуть-чуть свирели подпевают.
«Купцы» гуляют вдоль стола,
«Красны товары» выбирают:
Я тебя, Авдотьюшка, да не силой брал,
Я тебя, Авдотьюшка, лаской выбирал,
У твово у батюшки сватался,
У твоей у матушки кланялся!
Застенчиво, не торопясь,
Из круга девица выходит
И, белой ручкой заслонясь,
С «купцом» искусный «торг» заводит:
– Из-за леса, леса темного,
Ясен сокол вылетает,
Ясен сокол вылетает,
Белу лебедь выкликает.
«Ясен сокол, а бы вышла.
Нету шубки у меня.
Нету шубки штофяной.
Душегрейки парчевой».
Все ждут: не вышел бы обман.
Храня подружку, встали около:
– Не льстись, душа, на синь кафтан,
А льстись душа, на ясна сокола.
– Не кручинься, бела лебедь,
Коли крепко полюблю,
Кохи крепко полюблю,
Шубку новую куплю,
В косу ленту алую
Подарю, пожалую!
Смех. Шум, румянец у девчат.
Бегут, натешась хороводом,
Цветные пряники едят
Да запивают пьяным медом.
А мед на ягодах варен,
А пряники в словах-узорах:
«Сей коржик милому дарен»,
«Не коржик мил – подарок дорог».
А у крылечка с петушком
Не утки-говорухи крячут –
Сошлися маменьки кружком.
О дочках, о сынках судачат.
Промежду них родная мать
С тоской глядит на Мирослава:
«Вишь, не устанет горло драть,
Всё для него игра-забава!»
Давно родимице его
Без внуков ласковых случалось,
Желала сына своего
Женить. Ан все не получалось.
Беспутный сын – господь, прости –
С гуслярской славою извечной
У многих девок был в чести,
Да не имел любви сердечной.
«Успею! — думал Мирослав. –
Чай, теста в спешке не замесишь.
Жена не гусли – поиграв
Ее на стенку не повесишь!»
Соколиная охота
Вот перед кметями гордясь
(«Пусть видят птицу по полету!»),
С вальяжной свитой едет князь
На соколиную охоту.
Кафтан на князе, как огонь,
Пылает алым аксамитом,
Лебяжьей шеей крутит конь
И бьет серебряным копытом.
Еще не расточилась мгла,
Но все спешат. Азарт на лицах
И, словно свечи, сокола
Колышутся на рукавицах.
И ради княжеских забав.
Промеж других, в молчанье строгом
Рысит унылый Мирослав
С колчаном, с гуслями и рогом…
Вот, словно легкий дым, летуч,
Красив, как сказочная небыть,
Под черной гарью хмурых туч
Поплыл но небу белый лебедь.
Вмиг сокол спущен. Мчит стрелой?
Как будто в снег плеснули деготь.
Р-раз! И под левое крыло
Вонзает свой отлетный коготь!
Картавый хищник чертит круг,
Парит над падью вековою,
А лебедь падает на луг,
Как карта, битая другою.
Горит весельем княжий взор:
– А ну, живей сыщите птицу! –
Сокольник в лес во весь опор
Сквозь ветви слипшиеся мчится.
Среди чащобы росный луг,
Людьми забытая опушка,
И там – невесть откуда вдруг –
Резная темная избушка.
Хозяйка встала на крыльце,
Оправлен жемчугом кокошник.
И столько дивного в лице,
Что ввек не выразит художник.
«Так это, верно, дочь волхва,
Лесная знахарка Снежана,
О ком давно плетет молва
Узоры мутного тумана?!»
Бела, пригожиста лицом.
Коса ромашками увита.
Живет в избе, в краю лесном,
А словно с золота умыта!
Гость подольститься норовит,
Гордясь расшитою одеждой.
Но у хозяйки строгий вид:
Не тешься глупою надеждой!
В глазах гроза: не подходи!
Заносчивая северянка.
Стоит, молчит, прижав к груди
Больного лебедя-подранка.
– Отдай добычу, госпожа! –
Сокольник молвит ей с поклоном.
А та в ответ — острей ножа:
– Кто ж лебедей дарит воронам?
– Добро! – глаголет, осердясь,
Ловец. – Тут наши недалеко!
Гляди: сейчас нагрянет князь.
Уж не ворона – верный сокол!
Смеется, светлая, как луч,
И так с улыбкой отвечает:
– Я верю: сокол твой могуч,
Ан выше солнца не летает!
Сама все шепчет, наклонясь
Над бедной птицею подбитой.
А тут как раз – и вот он, князь,
Со всей своей вальяжной свитой.
Сурово князь на всех глядит,
Как будто бы корят измену,
Каурый конь под ним кипит
И с морды стряхивает пену.
Вдруг видит Родомысл: идет
С крыльца красавица девица,
Неспешно лебедя несет
И молвить слово не боится:
– Здесь, князь, угожие места,
И я твоей удаче рада.
Но ведь нужна и красота!
И убивать ее не надо!
Ты сокола метнул копьем,
Рука по цели метко била.
А я искусница в другом:
Больную птицу исцелила.
Тут у кудесницы в руках
Подбитый лебедь оживает,
Летит и в белых облаках,
Как белый призрак, исчезает.
По лицам тени пролегли:
– Чур, чур меня! Толико чудо!
– Мы, князь. на ведьму набрели,
Вертай по-доброму отсюда!
Известно: с ведьмой не шути!
Князь кликнул – цокнули копыта!
Подальше ноги унести
Спешит испуганная свита.
И только лишь один гусляр
Застыл на месте как прикован:
То ль не боится черных чар,
То ль уж навеки зачарован?
Он не спешит. Куда спешить?
Рукой от прочих отмахнулся.
Когда бы сокол промахнулся?
Весь век такую он искал.
Ему в ней все повадки любы.
Как мимо конь не проскакал?
Гусляр коня целует в губы!
Меж тем, к крыльцу направив шаг,
Хозяйка кланяется низко:
– Прощай! Я слышу гул в ушах,
Спеши домой: гроза, чай, близко!
Перуновы стрелы
Нет, не таков был тот гусляр,
Чтобы грозой его сразило,
Чтоб вспыхнувший в душе пожар
Весенним ливнем загасило.
Укрылся за ракитов куст,
Глядит, как на небе темнеет,
И слышит как от новых чувств
Незримо песня в сердце зреет.
А тут — на страх! – как грянет гром,
Как хлынут синие зигзаги!
Аж до конька потрясся дом,
Как трус в опасной передряге.
А вслед еще сильней удар
Рванул над самой головою,
И воздух, как густой угар,
Запах паленою травою.
Снежана вихрем из дверей –
И в лес. Как будто на свиданье!
А Мирослав тайком – за ней,
Как следопыт за быстрой ланью…
Бегут под ураганный рев.
Вот вдруг поляна под ветвями.
На той поляне бог громов
Перун стоит, грозя очами.
У ног его лежит тропа
Языческого богомолья.
Зверей убитых черепа
Пред ним нанизаны на колья.
Еще подальше, там, где лес
До дна окутал сумрак мертвый,
Вздымает посох бог Велес,
Хранитель стад, с собачьей мордой.
И рядом с ним, в краю берлог,
Среди замшелых великанов,
Видны Ярила и Дажбог
И много прочих истуканов.
Весь лес объяла темнота.
Деревья головы пригнули.
А клочья туч – как борода
Бушующего бога бури.
Зловещий грохот все лютей.
Все пуще молния ярится.
Но все приветной и светлей
Перуна преданная жрица.
Не пряча обуявших чувств,
Куда-то ввысь глядится зорко,
И прямо сами рвутся с уст
Молитвы, полные восторга:
– Перун! Ты грозен и могуч!
Как меч, твои блистают очи.
Ты одолитель черных туч.
Один властитель дня и ночи.
Твой шлем зарею золочен
И звездным жемчугом обвязан.
Ты облаками облачен
И молниями опоясан.
Хвала громам твоим Перун!
Ты одаряешь мать-природу,
И каждый цветик поутру
Дивится новому восходу!
Как будто с другом давних дней
Снежана речь держала с громом,
И лес, гудящий до корней,
Был для нее родимым, домом.
А ливень, плотный, как стена.
Одежду напластал на тело;
Гусляр увидел: как стройна
Прекрасная лесная дева!
Он молча ждал и ликовал
И не спешил в свою светлицу,
Он втайне к богу ревновал
Его прекраснейшую жрицу.
Но вот, почуяв чей-то взгляд,
Снежала гневно обернулась,
И был тот взгляд как черный яд,
Как будто в ней змея проснулась.
Гремучей гул прошел в бору.
Когда она вдруг закричала
– Перун! Скорее вынь, Перун,
Калены стрелы на колчана!
Срази бесстыдника! – И вмиг,
Вложив в удар всю божью злобу,
Пронесся гром. И тонкой крик
Потряс угрюмую чащобу.
Упало дерево. Под ним
Снежана в мох лицом уткнулась.
Закон небес непостижим:
Стрела Перуна промахнулась!
Гусляр впервой изведал страх
За все, что он невольно сделал.
Он осторожно на руках
Понес домой лесную деву…
Дом волхва
В тот заповедный дом волхва
Ничья нога ступать не смела.
Он видит: вещая сова
В углу на колышке присела.
Оскалясь, смотрят черепа,
На поставце дымятся травы.
Глазища черного кота,
Как очи лешего, лукавы.
Здесь от людей ведун укрыл
Все чернокнижье всех столетий:
«Воронограй» и «Шестокрыл»,
И «Остромий», и «Звездочетьи».
Здесь старый волхв читал, писал.
Рыбачил, бортничал, знахарил;
И все, что мог, и все, что знал,
В наследство дочери оставил.
Но не предвидел звездочет:
Лишь восемь лун пройдет по кругу –
Чужой, незваный гость войдет
В его священную лачугу…
Утихла буйная гроза.
Луч солнца выплыл белой рыбкой.
Застенчиво открыв глаза,
Снежана молвила с улыбкой:
— Прости, гусляр, мне те слова.
Что я в сердцах в тебя метнула.
Клялась я: быть, пока жива.
Невестой грозного Перуна.
Но говорят, что рокот струн
Серебряней лесного снега.
Сильней, чем яростный Перун,
Звончей, чем гром, гремящий с неба.
Ты в руки гусельки возьми.
Аль верно: звука нет чудесней?
Так даром сердце не томи,
Потешь своей веселой песней!
Он пел для князя на пирах,
Для красных девок в новолунье,
Для добрых молодцев в боях.
Чего ж не спеть и для колдуньи?
– Покатись, зерно, по бархату,
Покатись, зерно, по чистому,
Прикатись, зерно, ко яхонту,
Прикатися ко бурмистому.
Что окатный жемчуг с яхонтом –
Добрый молодец с подруженькой.
Две красы навстречу тянутся,
Обоймутся — не расстанутся…
Та песня сладкая как мед,
От слов ее в душе истома.
Зачем Снежана слезы льет?
Ей это было незнакомо.
– Гусляр, ты сам колдун, видать:
Начнешь словами узорочить –
Сумеешь душу обаять,
Заворожить да заморочить!
Меж тем на струганом столе
Раскрылась скатерть-самобранка:
Сыта во фряжском хрустале,
Печатных пряников вязанка,
Неколотых орешков горсть –
Дары угодия лесного…
– Не погордись, любезный гость,
Отведай хмеля золотого.
С потайкой кованый кувшин:
Хозяйка повела глазами –
И струи притаманных вин
В хазарский кубок льются сами.
Но пуще вин – ее слова,
Журчащие духмяным соком:
– Как долго я тебя ждала,
Мой ненаглядный, ясный сокол!
Уж Мирослав от бражных струй
Совсем теряет нить раздумья…
Ну что ж! Чаруй его, чаруй,
Зеленоглазая колдунья!
И пусть все духи черных книг,
Все легионы силы злобной
С законной завистью на них
Глядят из тьмы своей загробной.
Гуслярские песни
В ту ночь до утренней зари
Струна звенела и жужжала.
– Ну, говори же, говори! –
Шептала гусляру Снежана.
Немало было у певца
Былин, припевок да побасок,
Он словно сыпал из ларца
Хрустящий сахар русских сказок.
Должно быть, их кудрявый Лель
Наплел ему своей свирелью,
Седая бабушка метель
Набаяла над колыбелью.
Должно быть, в тишине полян
Зимой, в морозные сутёмки,
Озябший синеокий Пан
Их щедро вынул из котомки?
а может быть, родной народ,
Крепя связующее братство,
Из века в век, из рода в род
Копил те песни, как богатство?
Бывало: чуть прибудет день –
Все мчатся в рощи без оглядки,
И веселят лесную сень
Скороговорные колядки.
Пурга завалы нагребет,
Деревья – ровно дым бродячий.
Недобрый дух луну скрадет.
Лежать бы на печи горячей.
Да где там! Гул стоит в лесах!
«Хоронят золото», гадают,
И с песней в хрупких зеркалах
Невесты счастье выглядают…
Когда же снежные холмы
Пурга сметает на задворки,
Морену, чудище зимы,
Славяне жгут на красной горке.
Тут для блинов законный срок,
Летают сани расписные,
На речке
снежный городок
Воюют всадники лихие.
Выходят окликать весну,
Дивятся на игранье солнца,
И гулко в голубом лесу
«Веснянка» звонкая поется.
Пахать поля придет черед,
Пасется скот под сенью леса,
И тут не молкнет хоровод
В честь бога пастуха Велеса,
А следом праздники опять:
Спешит русальная неделя –
Тут надо предков поминать,
Венками украшать деревья.
А перед самою страдой –
Восторг и страх купальской ночи,
И вновь за пляской, за игрой
Славяне не смыкают очи.
Как про тот народ
Слово молвится:
Вся душа поет
В добром молодце!
Он и спать идет
Все играючи,
Поутру встает
Припеваючи…
Заговор на остуду
– Ты, сын, куда? Ин скоро ночь!
В глазах у матушки тревога.
А сын – в седло и мигом – прочь,
Как ветер, баловень Стрибога.
«Вишь, в девках не сыскал жены,
В глухом раменье заблудился
Да поверстался в колдуны,
С проклятой ведьмой покумился».
Дошел до матушки рассказ,
Как эта ведьма с ловкой прытью
У змей ползучих промеж глаз
Иглу продергивает с нитью,
Как по ночам над нитью той
Заклятье тайное свершает
И травку с черной сухотой
В одежду гостю подшивает.
Да это что! Твердят о ней:
Когда всю ночь гроза ярится,
Влетает к ней Огневый Змей
И добрым молодцем рядится.
Едва приникнет – истомит,
И страх, и стыд в огне утопит,
Уста речами усладит,
В меду и в сахаре растопит.
Ох, люто ведьма поутру
По Змею своему тоскует,
И кто приблазнится в бору –
В пылу до смерти зацелует…
А тут еще суровый князь,
Блюдя святую верность бегу,
На ведьму шибко осердясь,
Нагнал на матушку тревогу.
Сказал князь: – Ты ведь, мать, стара,
Тебе, седая, надо знать бы:
Вовек не будет вам добра
От этой окаянной свадьбы.
Чтоб сына не покрыл позор,
Чтоб мать не плакалась о сыне,
Забудьте путь в дремучий бор,
Не лезьте в пасть нечистой силе!
Послушал Мирослав — да в лес.
Напрасно старый князь старался:
Ну где ж, когда, какой певец
Державной воле покорялся?!
Князь не велит. А что ему?
Как пожелает – так воротит:
Сам больший-набольший в дому,
Никто ужо не укоротит!
Снедает матушку печаль:
Как быть, что делать ей – не знает.
По совести, и сына жаль:
Любовь, чай, сердце выбирает.
Подходит ночь, а мать не спит,
Ей мнится топкая трясина,
Где ведьма с жадностью когтит
Истерзанное тело сына.
В сердцах родимица клянет
Колдунью в капище сосновом
И крепкий заговор кладет
Старинным отворотным словом:
– Ты послушай меня, заря-заряница
Ты послушай меня, земля сырая,
Вы послушайте меня, леса дремучие
Ветры буйные, пески сыпучие!
Заговариваю я свово дитятку
Над своею фатою брачною,
Над своею парчой венчальною,
Над свечою обручальною…
Умывала я сыну лицо чистое,
Утирала убрусом узорчатым
Чело думное, очи ясные,
Уста сахарные, ланиты красные.
Будь ты, дитятко мое ненаглядное,
Ровно солнышко незакатное,
Будь лицом белей воску ярого,
А румянцем алей цветка алого.
Будь ты, родный мой, в ночи, в полуночи
Сбережен в пути, во дороженьке
От лесного гада от хищного,
От чужого взгляда от хитрого.
А как станет злая кикимора
Звать, манить тебя в свое урочище,
Пусть за все ее злое ворожество
Разольется у ней по телу неугожество!
Чтоб иссохла вся!
Чтоб не пила, не ела бы,
Чтоб своею красотою омерзела бы!
Чтоб пропасть ей в болотной тине,
В черной топи, в мельничной плотине!
Чтоб вампиры ее в цепи заковали,
Чтоб замкнули за семьюдесятью замками!
Как быстра река Волга разливается,
Так пески с песками размываются,
Как лазорев день со тьмой не сходятся,
Так пусть сын от злой колдуньи отворотится!
На море, на океяне, на острове Буяне
Бел, горюч камень Алатырь лежит,
Мое слово крепкое замком сторожит,
Кто с места камень плечом столкнет,
Тот мое слово ключом отомкнет!
Купальская ночь
Уже весь бор пошел темнеть.
Скакун летит, не зная плети.
Густая липовая цветь
Спадает всаднику на плечи.
Зеленым золотом закат
Окрасил тонкие осинки.
Лучи, как копья, тьму разят,
Роса искрится в паутинке.
Он мчит сквозь ельник, напролом,
Колючих лап не замечает.
Меж чернолесья тихий дом,
Как давний друг, его встречает.
– Земной поклон тебе, мой гость,
Добро пожаловать, родимый.
И он, забыв про княжью злость,
Как повилика, льнет к любимой.
Чай, не ждала?
Не угадал.
Сороки уж давно вещуют.
Да кот, вишь, гостя намывал:
Земные твари всё учуют.
Снежана в праздничном венке,
В ресницах спрятанная ласка,
На белом платье, на руке –
Из белых лилий опояска.
– Мой друг, все папоротников цвет
Идут искать купальской ночью;
Пойдем и мы стеречь рассвет,
Ты много див узришь воочью!
Они идут глухой тропой
В туман, в кочкарники и мшары,
И лес встает живой толпой,
Стряхнувшей ведовские чары.
Там глушь орехами полна,
А ягод не собрать и в два года,
Там винна ягода пьяна
И ядовита волчья ягода.
Там за дремучею стеной,
Куда никто не кинет взоры,
Есть темный дол с разрыв-травой,
Той, что срывает все затворы,
Там мгла таит игрень-траву,
От коей в жилах кровь играет,
А пуще одолень-траву,
Что всякий вред одолевает.
Там липы гульбища ведут,
Березки кудри завивают,
Девичьи присказки плетут,
К себе Купалу закликают:
«Купала, Купала,
Дай клады открыть,
Хочу я, Купала,
Счастье купить!»
С рассвета лето вниз пойдет,
А нынче все на высшей грани,
Ин папоротник впрямь цветет,
И цвет его горяч, как пламя.
Ты с ним любой отыщешь клад,
Да сам он нелегко дается.
Смотри: не оглянись назад –
От страха сердце оборвется.
Маячат, манят огоньки
В кустах то дальних, а то ближних,
Но ускользает от руки
Неуловимый кочедыжник.
Звенит, аукается лес,
Там парни с девками играют,
С разбегу (что за интерес?)
Через огонь костров сигают.
Аж кровь кипит! Не молкнет визг.
Резвятся, тешатся до зорьки.
Под песни обруч гонят вниз –
Как будто солнце катят с горки.
Порой гусляр с подружкой вдруг
Затеют салочки иль прятки,
Снежана в чащу во весь дух,
Как лань, умчится без оглядки.
Он все кусты обрыщет зря.
Глядь — как из-под земли явилась!
Где ж ты была?
Да близ тебя.
Березкою оборотилась.
Все было грезой или сном
Святой купальской ночью жаркой!
Купаясь в озере лесном,
Снежана чудилась русалкой.
Притихнет, сядет на откос,
И греет плечи в лунном свете,
И пряди шелковых волос
Распутывает, будто сети.
И начинает волховать,
Ночными чарами узорить,
Разнеживать да волновать,
Заманивать да миловзорить.
Вокруг томительная ночь,
Ярилин плеск в озерных струях,
Что стоит робость превозмочь —
И захлебнуться в поцелуях!
И после помнить до седин,
Как нежно вздрагивало тело,
Как взор таинственно светил
И снизка жемчуга блестела…
В тот век языческих страстей
Все людям музыкой звучало,
Земля сама своих детей
В цветочных венчиках венчала.
Но кто с преданьями знаком,
Тот помнит голос чести строгой:
Среди славянок жил закон —
Чтоб быть до свадьбы недотрогой.
Коль любишь, милую храни!
Хоть и густы кругом деревья,
Смотри в пылу не обмани
Ее девичьего доверья!
Чуть утомятся от игры,
Снежана скажет: — Спи, мой сокол!
Нарвет заветной сон-травы
И усыпит духмяным соком.
И спят, как лебеди, вдвоем,
Как два крыла, как Лад и Лада.
Зеленый лес им добрый дом,
И больше ничего не надо.
Причудлив сон на свежем мху,
Над ними Млечный Путь клубится,
Луна навстречу жениху
Спешит в алмазной колеснице;
Ретив коней могучих пыл,
Но перед ликом солнца тает,
И звезд серебряная пыль
На шапки сосен опадает…
Березка
Не с моря буйная вода,
Не с неба огненная туча,
Напала на любовь беда,
Завистлива и неминуча…
Однажды князь повел на рать
Свою хоробрую дружину.
Гусляр велел любимой ждать
Да гнать с души тоску-кручину.
Минуло уж немало дней.
Томит Снежану грусть-отрава.
Как вдруг старушка входит к ней —
Родительница Мирослава.
Робея, девушка встает,
Глядит на матушку с волненьем,
А та ей руку подает
С приветным, дружеским почтеньем,
В уста целует от души,
Речь молвит с кротостью честною:
А ну-ка, дочка, покажи,
Свое житье-бытье лесное!
Доверясь матушке вполне,
Снежана отвечает с лаской:
В бору, как будто бы во сне,
Перемешалась быль со сказкой.
Пойдем со мной, посмотришь лес,
Он много дивного расскажет
И много спрятанных чудес
С великой щедростью покажет.
Притих дремучий шум древес,
Как будто сном его сморило,
Как будто собственный дворец
Ключом хозяйка отворила.
Резные дверцы у дворца —
Из клена, дуба да рябины,
А дальше нет дарам конца:
Ковры, алмазы да рубины.
Не С1рашен нелюдимый путь…
Вот гостья лэстится к Снежане:
— Ска-жи-ка, дочка, аль ничуть
Не жутко в этой глухомани?
А той вольготно меж ветвей,
Ей все здесь близкое, родное:
— Кого ж пугаться-то? Зверей?
Они давно дружны со мною!
Р. природе много волшебства.
Вот захочу: тряхну прической,
Шепну заветные слова —
И белой обернусь березкой!
Старушка молвит: — Обернись
Березкой! Дай взглянуть на диво!
Да только вновь назад вернись,
Как есть, разумна и красива.
— Не бойся, не тревожься, мать,
Я лишь на миг с тобой расстанусь.
Вот если веточку сломать —
Навеки деревцем останусь!
Властительно нахмурив лоб,
Снежана что-то зашептала,
И вдруг промеж двух узких троп
Березка тоненькая встала.
Стоит, качает головой,
Как будто девица хохочет,
И кучерявою листвой
Слова чуть слышные бормочет.
Быть может, это был обман,
Пустой кудеснический морок,
Быть может, призрачный туман
Застыл у матушки во взорах?
Старушка ахнула, платок
Из рук на землю обронила
И хрупкий, маленький сучок
Как бы случайно обломила…
О, кто бы слышал, что за стон
Пронесся по зеленой чаще
И как ему со всех сторон
Ответил гулом лес шумящий!
А голубые небеса
Вдруг затянуло облаками,
И неутешная гроза
Всю землю залила слезами!
Последнее предание
Вновь вешний дождь по насту льет,
Снега сжимаются белесы,
И в светлом мире настает
Славянский праздник — День березы.
Вновь хоровод сплетает нить,
Играют гусельки-певуньи.
Но гусляру не позабыть
Его красавицы колдуньи.
Все оказалось горьким сном…
Когда вернулись из похода,
Гусляр не смог найти тот дом,
Что был для сердца слаще меда.
Напрасно он Снежану звал,
В ответ любая бы примчалась,
Но лишь одна плакун-трава
Ему печально отзывалась…
Теперь не тот у гуслей гуд,
И пальцы не летят по струнам,
Не гуси-лебеди плывут
По голубым озерным струям.
Все струны стиснула печаль,
Не ждать от них веселой речи,
Уносят гусли мысли вдаль,
К далеким дням счастливой встречи…
— Ну полно! Праздник не губи! —
Князь гусляру грозит очами.—
Поди-ка, милый друг, сруби
В лесу березку покурчавей.
Пусть отроки березкин ствол
Борзо отешут топорами
Да пусть украсят княжий стол
Ее душистыми ветвями!
Вот Мирослав сквозь глушь бредет,
Вот видит: молода, неброска,
Над тихой росстанью растет
Прямая, тонкая березка.
Вот он свой харалужный меч
Выпрастывает вон из ножен
И хочет деревце подсечь,
Свалить на землю с белых ножек.
И вдруг — как будто бы слова
Звучат сквозь шум листвы унылой:
— Мой милый, я еще жива.
Не убивай меня, мой милый!
И падают к его ногам
С ветвей склонившейся березы
Не то росинки-жемчуга,
Не то девические слезы…
Наверно, все пустой обман,
Но шла молва в том поколенье,
Как он березку обнимал,
Как целовал у ней колени.
А в это время грянул гром.
По лесу буйный вихрь промчался.
И с той минуты с гусляром
Никто уж больше не встречался.
Не то он заплутал в бору,
Не то в чарусы провалился,
Не то разгневанный Перун
Огнем за жрицу расплатился?!
А есть еще и слух о том,
Что будто бы у перекрестка
Нежданно вырос стройный клен
В обнимку с тонкою березкой.
Чуть клен листвою зашумит,
Прохожие твердят в раздумье:
— Гусляр с подружкой говорит,
Прощенья просит у колдуньи…
Я сам порой, когда в лесу
Увижу клен с березкой рядом,
Сквозь непривычную слезу
Смотрю на них печальным взглядом.
Бывает иногда: закат
Лучи прощальные расстелит,
И близко на земле лежат
Их перепутанные тени.
Как будто две родных души
В разлуке много бед хлебнули,
Потом друг друга вновь нашли
И успокоенно уснули.