«Ты, чужеземец, ревнуешь меня к Праксителю напрасно:
Верь мне, мой милый, что в нем я художника только любила,-
Он потому мне казался хорош, что искусство прекрасно,
Он для другой изменил мне — и я про него позабыла…
Впрочем, кого не смутили бы льстивые речи: «Гнатена,
Нет, не Киприду,- тебя породила жемчужная пена!
Будь образцом для статуи богини, бессмертия ради:
Имя твое и твоя красота не погибнут в Элладе!»
Я согласилася… Мрамора глыба — такая, что только бы нимфе
Или богине статую иссечь — красовалась в ваяльне;
Чуда резца животворного ждали всечасно в Коринфе,
А Пракситель становился скучнее, угрюмей, печальней.
«Нет, не могу!- говорил он, бросая резец в утомленьи.-
Я не художник, а просто влюбленный: мое вдохновенье —
Юноши бред, не она, Прометеева жгучая сила…
О, для чего в тебе женщина образ богини затмила?»
Прошлой зимою…- Налей мне вина из потера:
Вечер свежеет — по телу и холод и жар пробегает…-
Прошлой зимою в Коринфе у нас появилась гетера,
Именем Фринэ… Теперь ее всякий коринфянин знает;
Но, захотелось ли ей возбудить любопытство в народе
Или от бешеных оргий Афин отдохнуть на свободе,
Только она укрывалась от смертных, подобно богине…
Вскоре, однако ж, Коринф коротко познакомился с Фринэ!
Вот подошли Элевзинские празднества… Пестрой толпою
Жители Аттики шумно стекалися на берег моря:
Шли сановитые старцы, венчанные Крона рукою;
Отроки шли, с Ганимедом красою весеннею споря;
Юные жены и девы, потупив стыдливые взоры,
Ловко несли на упругих плечах храмовые амфоры;
Мужи и смелые юноши, вслед за седыми жрецами,
Жертвенных агнцев вели и тельцов, оплетенных цветами.
Все обступали толпой оконечность пологого мыса:
Против него, по преданию, вышла из моря Киприда.
Жрицы пафосской богини готовились, в честь Адониса,
Гимны обрядные петь: застонала в руках их пектида,
Звуки свирели слилися с ее обольстительным стоном…
Вдруг от толпы отделилася женщина… Длинным хитоном
Был ее стан величавый ревниво сокрыт; покрывало
Белой, широкой волной с головы и до пят ниспадало.
Плавно, как будто бы чуткой ногою едва пригибая
Стебли росистых цветов, по прибрежию — далей и далей —
К самой окраине мыса она подошла; не внимая
Шепоту ближней толпы, развязала ремни у сандалий;
Пышных волос золотое руно до земли распустила;
Перевязь персей и пояс лилейной рукой разрешила;
Сбросила ризы с себя и, лицом повернувшись к народу,
Медленно, словно заря, погрузилась в лазурную воду.
Ахнули тысячи зрителей; смолкли свирель и пектида;
В страхе упав на колени, все жрицы воскликнули громко:
«Чудо свершается, граждане! Вот она, матерь Киприда!»
Так ослепила своей олимпийской красой незнакомка…
Всё обаяние девственных прелестей, всё, чем от века
Жен украшала природа иль смелая мысль человека,
Всё эта женщина образом дивным своим затмевала…
Я поняла Праксителя и горько тогда зарыдала!
Но не Киприда стояла в волнах, а мегарянка Фринэ.
Меж изумленных граждан живописцы… ваятели были:
Всех их прельстила гетера… прельщает их всех и поныне;
Все в свою очередь эту гетеру безумно любили…
Многих она обманула, а прочих обманет жестоко:
Темную душу не всякий увидит сквозь светлое око…
С этого самого утра Гнатена с ваятелем — розно…
Может быть, он и раскаялся, только раскаялся поздно…
Что же сказать мне еще? Изваянье богини Киферы
Кончил давно Пракситель, и давно повторяет Эллада
Имя ваятеля с именем мне ненавистной гетеры;
Но — да хранят меня боги! — теперь я спокойна, я рада…
Рада свободе…
Взгляни: потемнели высокие горы…
Тихо, в венцах многозвездных, проносятся вечные оры…
Ночь и природе и людям заветное слово шепнула:
«Спите!»
…О, если бы ревность… твоя, чужеземец, заснула!