На Ярославском — Равиль! — татарка зовёт;
всяк оживлён, тем не мене, никто не пьян.
Я, прислонясь к стене, созерцаю свод
счастья: Чита, Забайкальск, Уссурийск, Хасан…
Сколько вокруг — ни-тусовки-и-ни-коллег! —
коль не абрек, значит узбек, о да,
или таджик. Но может быть горд узбек,
т.к. “узбеки” суть — “сами себе господа”.
Как, господа, облака отчуждённы во тьме!
да, натурально, порожним — што ж не блистать:
до “серебристых” — восемь десятков км,
у “перламутровых” ниже барьер — двадцать пять.
С кварцевой галькой молочной в Заволжье холмы,
сонмы подземных, транзитных, блуждающих рек,
мрут без ключей, ручьёв, — по-татарски — “чишмы”,
без этих ядер воды, пульсаций, прорех.
Плосковолнистые степи, мергели, солончаки,
и соленосной глины пёстроцветную плоть,
поймы, овраги, рёлки, песчаники,
лесостепные ландшафты — вспомни свои, Господь.
С железистой красно-бурой жижею бочаги
высохли, их истоптали лоси и кабаны.
У ненаглядной радости — дальневосточной тайги
не разреди пожарами рыхлые глубины.
К почве в коре и трещинах не шли ранний мраз и снег…
Молю — то в яви, то мысленно — не вставая с колен:
вспомни того, в Е-бурге, кто, ослепительней всех,
не пощадил натруженных бедных ярёмных вен.
За Южным Уралом воздух оптический, на песках
свет преломив, как Солярис земных обольщает чад…
…Там, ближе к нефти, наверно — исламский ад,
где шкандыбают в огненных башмаках…
Засуха. Палые листья истёрты в пыль,
и перестал вообще возникать туман.
…Да успокойся, идёт к тебе твой Равиль,
взгляд ни на ком не фиксирует, Чингисхан.