Овидий — Героиды: Стих

Пись­мо пер­вое. ПЕНЕЛОПА — УЛИССУ

Нето­роп­ли­вый, тебе эти стро­ки шлет Пене­ло­па;
Не отве­чай мне пись­мом — сам воз­вра­щай­ся, Улисс!
Пал дав­но Или­он, нена­вист­ный подру­гам данай­цев;
Вряд ли и город и царь сто­и­ли этой цены.
Луч­ше бы преж­де, в пути, когда в Спар­ту плыл соблаз­ни­тель,
Натис­ком беше­ных вод был погре­бен его флот!
Мне не при­шлось бы лежать в оди­но­кой, холод­ной посте­ли,
Пла­кать, что мед­лен­но дни для раз­лу­чен­ной идут,
Или, стре­мясь обма­нуть дол­го­ту нескон­ча­е­мой ночи,
Вдо­вые руки трудить тка­нью, сви­саю­щей с кросн.
Все опас­но­сти мне еще опас­ней каза­лись;
Так уж все­гда: где любовь — там и тре­во­га и страх.
Строй мере­щил­ся мне на тебя иду­щих тро­ян­цев,
Крас­ку сго­ня­ло со щек Гек­то­ра имя одно.
Чуть мне рас­ска­жут о том, как Гек­тор убил Анти­ло­ха, —
Станет вмиг Анти­лох новых при­чи­ной тре­вог.
Весть ли при­дет, что погиб Патрокл в доспе­хах заем­ных, —
Пла­чу о том, что успех хит­рость дает не все­гда.
Кро­вью сво­ей Тле­по­лем увлаж­нил ликий­скую пику, —
Новые стра­хи в душе смерть Тле­по­ле­ма родит.
Кто бы ни был убит в ахей­ском стане под Тро­ей,
Любя­щей серд­це в груди дела­лось льда холод­ней.
Но спра­вед­ли­вый бог над любо­вью сжа­лил­ся чистой:
Троя дотла сожже­на — муж мой остал­ся в живых,
Все воз­вра­ти­лись вожди, алта­ри в Арго­лиде дымят­ся,
Хра­мы отчих богов вар­вар­ских пол­ны богатств.
Дар за спа­сен­ных мужей моло­дые жены при­но­сят,
Те о судь­бах поют, Трои сло­мив­ших судь­бу.
Роб­кие девуш­ки им, спра­вед­ли­вые стар­цы дивят­ся,
Жены не сво­дят с них глаз, слу­шая дол­гий рас­сказ.
Стол поста­вят — и муж пока­жет гроз­ные бит­вы,
Про­ли­той кап­лей вина весь нари­су­ет Пер­гам:
«Здесь про­те­кал Симо­ент, здесь было Сигей­ское поле,
Здесь — высо­кий дво­рец стар­ца При­а­ма сто­ял.
Там — Эакида шат­ры, а даль­ше — сто­ян­ка Улис­са,
Гек­тор истер­зан­ный здесь быст­рых пугал лоша­дей».
Ведь обо всем, когда был за тобой на поис­ки послан
Сын твой, ему рас­ска­зал Нестор, а он уже — мне.
Он рас­ска­зал и о том, как уби­ли Доло­на и Реса,
Сном был погуб­лен один, хит­рой улов­кой — дру­гой.
Вид­но, совсем, совсем обо мне ты забыл, если дерз­ко
Лагерь фра­кий­ский настиг хит­рой улов­кой ноч­ной,
Столь­ко бой­цов пере­бил, одно­го лишь рядом имея.
Так-то себя ты берег? Так-то ты пом­нил меня?
Серд­це дро­жа­ло, пока не ска­за­ли мне, как, победи­тель,
Ты исма­рий­ских коней вел перед стро­ем дру­зей.

Что мне, одна­ко, с того, что раз­ру­ше­на Троя и сно­ва
Ров­ное место лежит там, где сто­я­ла сте­на,
Если живу я, как преж­де жила, пока Троя сто­я­ла,
Если раз­лу­ке с тобой так и не вид­но кон­ца?
Цел для меня для одной Пер­гам, хоть для всех и раз­ру­шен,
Хоть победи­те­ли там пашут на плен­ных быках.
Всхо­ды вста­ют, где сто­ял Или­он, и сер­па посе­лен­цев
Ждет уро­жай на полях, туч­ных от кро­ви вра­га.
Лемех кри­вой дро­бит неглу­бо­ко зары­тые кости
Вои­нов; кам­ни домов пря­чет густая тра­ва.
Ты и с победой домой не при­шел, и узнать не дано мне,
Что тебя дер­жит и где ты, бес­сер­деч­ный, про­пал.
Вся­кий, кто к нам повернет чуже­зем­ный корабль, не уедет
Преж­де, чем тыся­чу раз я не спро­шу о тебе
И, — чтоб тебе пере­дать, если встре­тить тебя доведет­ся, —
Он не полу­чит пись­ма, что я писа­ла сама.
К дрях­ло­му Несто­ру мы посы­ла­ли в Неле­е­ву зем­лю,
В Пилос — но Пилос при­слал тем­ные вести в ответ:
В Спар­ту посла­ли потом — но и Спар­та прав­ды не зна­ет.
Где ты? В какой ты зем­ле, нето­роп­ли­вый, живешь?
Луч­ше уж было бы мне, если б Фебо­вы сте­ны сто­я­ли.
Глу­пая! Нын­че сер­жусь я на мои же моль­бы!
Зна­ла бы, где ты теперь, и боя­лась я толь­ко сра­же­ний,
Жало­бой вто­ри­ла б я жало­бе мно­же­ства жен.
Нын­че боюсь я все­го, не зная, чего мне боять­ся,
Для нера­зум­ных тре­вог мно­го откры­то дорог.
Сколь­ко опас­но­стей есть на морях, сколь­ко есть их на суше,
Все они, — думаю я, — путь пре­гра­ди­ли тебе.
Глу­пые мыс­ли мои! Я ведь знаю твое сла­сто­лю­бье, —
Вер­но, тебя вда­ле­ке новая дер­жит любовь,
Вер­но, твер­дишь ты о том, что жена у тебя про­сто­ва­та,
Что у нее не гру­ба раз­ве что пря­жа одна.
О, хоть бы я солга­ла! Хоть бы ветер умчал обви­не­нье!
Хоть бы при­плыть поже­лал ты, если волен при­плыть!

Вдо­вью поки­нуть постель меня застав­ля­ет Ика­рий,
Все попре­ка­ет, что зять слиш­ком уж дол­го плы­вет.
Пусть попре­ка­ет! Тво­ей и была Пене­ло­па, и будет, —
Пусть вспо­ми­на­ют меня лишь как Улис­са жену.
Даже отца сло­ми­ли мои стыд­ли­вые прось­бы,
Дей­ст­во­вать силой ему вер­ность моя не дала.
Сколь­ко ни есть жени­хов на Дули­хии, Саме, Закин­фе,
Все нена­сыт­ной тол­пой здесь обсту­пи­ли меня,
В доме тво­ем без помех они хозяй­ни­чать ста­ли,
Губят и серд­це жены, и досто­я­нье твое.
Надо ль о жад­ных руках Писанд­ра, Поли­ба, Медон­та,
Об Анти­ное тебе и Эври­ма­хе писать
И обо всех, кого ты, на чуж­бине постыд­но замеш­кав,
Кор­мишь тем, что добыл, кровь про­ли­вая в боях?
Нищий Ир и Мелан­тий-пас­тух, что им на съе­де­нье
Наши гонит ста­да, твой довер­ша­ют позор.
Нас же лишь трое, к борь­бе непри­год­ных: я слиш­ком бес­силь­на,
Слиш­ком уж стар Лаэрт, слиш­ком уж юн Теле­мах.
Да и его через коз­ни вра­гов я едва не лиши­лась,
Чуть лишь собрал­ся он плыть в Пилос, не слу­ша­ясь их.
Боги, сде­лай­те так, чтоб судь­ба соблю­ла свой порядок:
Пусть и мне и тебе сын наш закро­ет гла­за!
Молят о том и пасу­щий быков, и ста­рая няня,
Молит и вер­ный страж хле­вов нечи­стых сви­ных.
Но ведь не может Лаэрт — ста­рик, бес­силь­ный в сра­же­нье, —
Меж обсту­пив­ших вра­гов власть над стра­ной удер­жать.
Толь­ко бы жил Теле­мах — впе­ре­ди его луч­шее вре­мя,
А до того опе­кать юно­шу дол­жен отец.
Сил не хва­та­ет и мне отра­зить вра­гов, оса­див­ших
Дом твой: вер­нись же ско­рей, ты, наш при­ют и оплот!
Есть — и пусть будет, молю, — у тебя Теле­мах; не тебе ли
Отчее зна­нье свое юно­му сыну вве­рять.
Ста­ро­го вспом­ни отца: закрыть гла­за ему дол­жен
Ты — ведь послед­ние дни он дожи­ва­ет, взгля­ни!
А Пене­ло­пу твою, хоть оста­вил ее моло­дою,
Ты — спе­ши не спе­ши — дрях­лой ста­ру­хой най­дешь.

Пись­мо вто­рое. ФИЛЛИДА — ДЕМОФОНТУ

Гость мой! Пеня­ет тебе Фил­лида-фра­ки­ян­ка горь­ко:
Минул обе­щан­ный срок — ты не вер­нул­ся ко мне.
Был уго­вор: один толь­ко раз луна округ­лит­ся,
И у моих бере­гов вновь ты опу­стишь при­чал.
Но хоть четы­ре­жды круг замы­ка­ла луна и скры­ва­лась,
Вал сито­ний­ский не мчит к нам из Актеи корабль.
Вре­мя сочти — хоро­шо мы, влюб­лен­ные, это уме­ем!
Нет, не до сро­ка к тебе жало­ба наша при­дет.
Мед­ли­ла дол­го моя надеж­да: ведь если пове­рить
Боль­но — не верит любовь и не жела­ет стра­дать.
Часто себе я лга­ла, чтоб тебя оправ­дать, и твер­ди­ла,
Что уж поры­ви­стый Нот белый твой парус несет.
Как про­кли­на­ла за то, что тебя отпус­кать не жела­ет,
Я и Тесея, хоть он, вер­но, не ста­вил пре­град.
Страш­но мне было порой: что, если вол­ны седые
Твой пото­пи­ли корабль, рань­ше чем в Гебр он вошел?
Часто, жесто­кий, богов о тво­ем я моли­ла здо­ро­вье,
Ладан­ный дым с алта­рей вслед за молит­вой летел;
Часто, когда ни небес не тре­во­жил ветер, ни моря,
Я повто­ря­ла себе: «Если здо­ров ты, при­дешь!»
Вер­ная все вспо­ми­на­ла любовь, что мог­ло воз­вра­ще­нью
Ско­ро­му вдруг поме­шать; мно­го при­чин я нашла.
Ты же все мед­лишь вда­ли, Фил­лиде тебя не вер­ну­ли
Боги, кото­ры­ми ты клял­ся, и наша любовь.
Не было прав­ды в тво­их сло­вах, не вер­нул­ся твой парус:
Ветер унес пару­са, ветер и клят­вы унес.
Что тебе сде­ла­ла я? Без­рас­суд­но люби­ла, и толь­ко!
Этой виною тебе лишь уго­дить я мог­ла.
В том зло­де­я­нье мое, что тебя я, зло­дей, при­юти­ла,
Но в зло­де­я­нье таком нет ли заслу­ги моей?
Где твои клят­вы теперь и рука, пожи­мав­шая руку?
Где боже­ства без чис­ла — лжи­вых свиде­те­ли клятв?
Где Гиме­ней, что свя­зать нас на дол­гие дол­жен был годы?
Он мне пору­кою был буду­щей свадь­бы с тобой!
Клял­ся моря­ми ты мне, по кото­рым тебе пред­сто­я­ло
Сно­ва — в кото­рый уж раз — плыть, уез­жая от нас,
Клял­ся мне дедом сво­им (если дед твой не вымыш­лен тоже),
Что укро­ща­ет в морях вет­ра­ми вздыб­лен­ный вал,
Клял­ся Вене­рою, чье черес­чур мне опас­но ору­жье:
Стре­лы — ору­жье люб­ви, факел — ору­жье люб­ви.
Клял­ся Юно­ной бла­гой, вла­ды­чи­цей брач­но­го ложа,
Клял­ся и тай­ной свя­тынь све­то­че­нос­ных богинь.
Если тебе ото­мстить из богов оскорб­лен­ных захо­чет
Каж­дый, не хва­тит на все каз­ни тебя одно­го.
Ум поте­ряв, я чини­ла суда, раз­би­тые бурей,
Чтобы надеж­ный тебя в море корабль уно­сил,
Вес­ла тебе я дала, чтоб на них от меня ты умчал­ся.
Горе! Мое же копье серд­це прон­за­ет мое.
Вкрад­чи­вым вери­ла я сло­вам — у тебя их в избыт­ке!
Вери­ла пред­кам тво­им — ведь от бес­смерт­ных твой род;
Вери­ла я сле­зам — неуже­ли и сле­зы при­твор­ству
Ты научил, чтоб они по при­ка­за­нью тек­ли?
Вери­ла я богам, — но зачем мне так мно­го руча­тельств?
Сотою долей меня мог ты лег­ко соблаз­нить.
Каюсь не в том, что тебе и при­чал и при­ют я откры­ла, —
Если бы даль­ше не шли бла­го­де­я­нья мои!
Нет, — себе на позор, я не толь­ко в дом, но на ложе
Гостя взя­ла и сама гру­дью при­льну­ла к груди.
Как хоте­лось бы мне, чтоб канун этой ночи послед­ним
Днем моим был, чтобы я, честь сохра­нив, умер­ла.
Пом­ня заслу­ги мои, надеж­ды я не теря­ла:
Что заслу­жи­ли, на то впра­ве наде­ять­ся мы.
Девуш­ка верит все­му; обма­нуть ее — подвиг нетруд­ный;
Хоть за мою про­стоту ты бы меня пожа­лел!
Жен­щи­на я и люб­лю — пото­му и обман твой удал­ся;
Пусть же, молю я, вен­цом будет он сла­вы тво­ей!
Пусть изва­я­нье твое сто­ит меж ста­туй Эгидов,
Близ изва­я­нья отца, гор­до­го пере­ч­нем дел,
Чтобы любой, про­чи­тав о быке с чело­ве­че­ским телом
Или о том, как сми­рен был и Про­круст и Ски­рон,
Как он Фивы раз­бил, как про­гнал двое­вид­ных кен­тав­ров,
Доб­ле­стью как пре­воз­мог чер­но­го бога порог, —
Тут же про­чел на тво­ем изва­я­нии над­пись такую:
«Хит­ро­стью он победил ту, что люби­ла его».
Мно­же­ство дел совер­шил твой отец, — тебе же запа­ло
В душу одно лишь: как он крит­скую бро­сил жену.
Сын вос­хи­ща­ет­ся тем, чего роди­тель сты­дит­ся;
Лишь веро­лом­ство отца и уна­сле­до­вал ты.
Луч­ше достал­ся ей муж (но я ей не завидую в этом),
И колес­ни­цу ее тиг­ры в упряж­ке везут.
А от меня и фра­кий­ские все жени­хи отсту­пи­лись,
Толь­ко про­слы­шав, что им при­шло­го я пред­по­чла.
Ропот идет: «Пусть она в Афи­ны уче­ные едет,
Фра­ки­ей, мощ­ной в бою, будет дру­гой управ­лять».
Слу­жит исход оправ­да­ньем делам. Пусть не зна­ет успе­ха
Тот, кто при­вык о делах лишь по успе­ху судить!
Если Бистон­скую гладь вес­ло афин­ское вспе­нит,
Ска­жут, что я при­нес­ла поль­зу себе и сво­им.
Поль­зы я не при­нес­ла, тебе дво­рец мой не нужен,
Здесь ты не смо­ешь в вол­нах с тела уста­ло­го пот.

Перед гла­за­ми сто­ит и сей­час ухо­дя­ще­го облик,
Вижу и гавань, и флот, в море гото­вый отплыть.
Ты не сты­дил­ся тогда и обвить мне шею рука­ми,
И в поце­луе при­жать губы надол­го к губам,
Горь­кие сле­зы свои сме­шать с мои­ми сле­за­ми,
И горе­вать, что подул ветер попут­ный в кор­му,
И, ухо­дя, на про­ща­нье ска­зать мне послед­нее сло­во:
«Жди, Фил­лида, меня, жди Демо­фон­та к себе».
Ждать того, кто ушел, чтоб меня нико­гда уж не видеть?
Ждать пару­сов, хоть в мое море зака­зан им путь?
Но не могу я не ждать! Так вер­нись хоть неско­ро к влюб­лен­ной,
Не нару­шай сво­их клятв, даже нару­шив­ши срок!
Горе! К чему моль­бы? Ведь тебя под­ле новой супру­ги
Новая дер­жит любовь — злое ко мне боже­ство.

Ты и не пом­нишь меня. «Кто такая, — ты спро­сишь, — Фил­лида?»,
Слов­но Фил­лиды вовек ты и не знал ника­кой.
Кто она? Та, что в пору тво­их бес­ко­неч­ных ски­та­ний
В дом свой пусти­ла тебя, в гавань фра­кий­скую — флот,
Та, что тебе в нуж­де от сво­их богатств помо­га­ла,
И ода­ря­ла тебя, и ода­ри­ла б еще,
Что при­нес­ла тебе в дань и Ликур­га обшир­ное цар­ство,
Пра­вить кото­рым никак име­нем жен­ским нель­зя, —
Край, где Родопы сне­га до леси­сто­го тянут­ся Гема,
Где из при­то­ков берет воды свя­щен­ные Гебр;
Та, Демо­фонт, кому раз­вя­зал ты деви­че­ский пояс
Лжи­вой рукою, хоть нам горе сули­ла судь­ба:
В брач­ный покой нас вве­ла Тиси­фо­на с томи­тель­ным воем,
Сыч оди­но­кий про­пел пес­ню печаль­ную нам,
Рядом была Алле­кто в оже­ре­лье из змей ядо­ви­тых,
И погре­баль­ный пылал факел в руках у нее.

Груст­но бро­жу я одна меж кустов и уте­сов при­бреж­ных
Там, где про­стор бере­гов взгляду открыт широ­ко.
День ли зем­лю мяг­чит, горят ли холод­ные звезды,
Все смот­рю я, какой ветер взды­ма­ет вол­ну.
Парус уви­жу вда­ли — про себя зага­даю сей­час же,
Жду, ни жива ни мерт­ва: то не мои ль боже­ства?
К морю навстре­чу вол­нам бегу до чер­ты, за кото­рой
Бур­ные воды про­стер веч­но подвиж­ный про­стор.
Парус все бли­же — а я все боль­ше силы теряю
И пони­каю без чувств на руки вер­ных рабынь.
Место здесь есть, где широ­кой дугой изги­ба­ет­ся берег,
Где по обры­ви­стым двум мысам уте­сы сто­ят.
В вол­ны, кото­рые им омы­ва­ют под­но­жье, реши­лась
Бро­сить­ся я — и решусь, если про­длит­ся обман.
Пусть на гла­зах у тебя погре­бе­нья лишен­ное тело
Выбро­сит на берег твой гроз­но шумя­щий при­бой.
Будь ты желе­за, крем­ня и себя само­го даже твер­же,
Все-таки ска­жешь: «Не так плыть бы Фил­лиде за мной!»
Выпить отра­ву не раз мне хоте­лось, не раз пред­став­ля­лась
Слад­кой кро­ва­вая смерть от мое­го же клин­ка,
Пет­лю хоте­лось надеть мне на шею, кото­рую часто
Я поз­во­ля­ла тво­им лжи­вым рукам обни­мать.
Рано утра­чен­ный стыд искуп­лю своевре­мен­ной смер­тью, —
Твер­до реше­нье мое; сред­ство недол­го избрать.
Пусть такие сти­хи на моей напи­шут гроб­ни­це,
Чтобы изве­стен был всем смер­ти винов­ник моей:
«Гость Демо­фонт погу­бил Фил­лиду, любив­шую гостя;
Смер­ти при­чи­ною был он, а убий­цей — она».

Пись­мо третье. БРИСЕИДА — АХИЛЛУ

Пишет тебе Бри­се­ида пись­мо, уведен­ная силой.
Вар­вар­ской труд­но руке ваши чер­тить пись­ме­на.
Видишь, сло­ва рас­плы­лись? Сюда мои сле­зы упа­ли,
Но, когда нуж­но молить, сле­зы весо­мее слов.
Если я впра­ве тебя уко­рять, гос­по­ди­на и мужа,
Выслу­шай пра­вый укор, о гос­по­дин мой и муж.
В том, что меня уве­ли, едва захо­тел Ага­мем­нон,
Ты не вино­вен; но нет, в этом вино­вен и ты:
Ибо, едва лишь меня Эври­бат и Тал­фи­бий позва­ли,
Отдал Тал­фи­бию ты и Эври­ба­ту меня.
Где же наша любовь, каза­лось, оба спро­си­ли
Мол­ча, друг дру­гу в гла­за с недо­уме­ньем взгля­нув.
Хоть бы ты так не спе­шил! И отсроч­ка муче­ний отрад­на.
Я же ушла — и тебя поце­ло­вать не мог­ла,
Воло­сы толь­ко рва­ла и сле­зы лила бес­ко­неч­но:
Все мне каза­лось, что вновь — горе! — берут меня в плен.
Я поры­ва­лась не раз обма­нуть сто­ро­жей и вер­нуть­ся,
Но ведь побли­зо­сти враг, схва­тит он роб­кую вмиг.
Даль­ше зай­ду в тем­но­те — и к любой из неве­сток При­а­ма
Плен­ни­цу в дар отве­дут — вот что пуга­ло меня.
Ты меня отдал затем, что не мог не отдать. Поче­му же
Мед­лит твой гнев и меня ты не потре­бу­ешь вновь?
Сколь­ко ночей мы врозь про­ве­ли! А ведь мне, ухо­див­шей,
Мене­ти­ад про­шеп­тал: «Ско­ро вер­нешь­ся, не плачь!»
Мало того, что меня ты не тре­бу­ешь. Пыл­кий любов­ник,
Сам доби­ва­ешь­ся ты, чтоб не вер­ну­ли меня.
Сын Тела­мо­на к тебе и Амин­то­ра сын при­хо­ди­ли,
Род­ст­вен­ник кров­ный — один, друг и спо­движ­ник — дру­гой.
Тре­тий — при них Лаэр­тид; и меня они рады бы выдать.
Льсти­вые прось­бы спе­ша к цен­ным при­ба­вить дарам,
Два­дцать мед­ных кот­лов пред­ла­га­ли тон­кой работы,
Семь тре­нож­ни­ков — все весом рав­ны и кра­сой,
Золота два­жды пять талан­тов тебе обе­ща­ли,
Два­жды шесть ска­ку­нов, пер­вых в риста­ньях все­гда,
Семь пре­крас­ных рабынь (вот уж это лиш­ний пода­рок!),
Взя­тых на Лес­бо­се в плен из разо­рен­ных домов;
Даже одну из тро­их доче­рей Атрида сули­ли
В жены тебе, — но жена, пра­во, тебе не нуж­на.
Зна­чит, то, что отдать Ага­мем­но­ну дол­жен ты был бы,
Если б меня выку­пал, — ты не жела­ешь при­нять?
Я ли винов­на, Ахилл, что меня ты деше­во ценишь,
Что отле­те­ла твоя слиш­ком уж быст­ро любовь?

Будет ли злая судь­ба неот­ступ­но пре­сле­до­вать сла­бых?
Ветер попут­ный опять парус напол­нит ли мой?
Ты на гла­зах у меня раз­ру­шил сте­ны Лир­несса,
А ведь на родине я не из послед­них была.
Смер­тью погиб­ли одной в одном рож­ден­ные доме
Трое, и мате­рью им мать Бри­се­иды была;
Муж мой, хоть был он могуч, на зем­ле обаг­рен­ной про­стер­ся,
И содро­га­лась его кро­вью зали­тая грудь.
Ты мне всех заме­нил, ты один воз­ме­стил все поте­ри,
Ты гос­по­ди­ном моим, мужем и бра­том мне был.
Мате­ри, девы мор­ской, ты клял­ся боже­ст­вен­ной силой
И гово­рил мне, что в плен взя­ли на сча­стье меня.
Да! Для того, чтоб отверг­ну­той быть, вер­нув­шись с при­да­ным,
Чтобы при­нять не желал ты ни меня, ни богатств!
Ходит слух, что заут­ра, едва пока­жет­ся Эос,
Ты туче­нос­ным вет­рам вве­ришь хол­сты пару­сов.
Чуть лишь пуг­ли­вых ушей кос­ну­лась жесто­кая новость, —
Сра­зу дыха­нье и кровь оста­но­ви­лись в груди.
Если уедешь, меня на кого ты, жесто­кий, оста­вишь?
Кто мне, поки­ну­той, боль лас­ко­вым сло­вом уймет?
Пусть меня рань­ше зем­ля, я молю, про­гло­тит, раз­верз­шись,
Или сле­пя­щим огнем мол­ния испе­пе­лит,
Чем без меня под веслом мир­мидон­ским про­стор поседе­ет,
Я же вслед кораб­лям с бере­га буду глядеть.
Если угод­но тебе к род­ным вер­нуть­ся пена­там,
Я для тво­их кораб­лей груз нетя­же­лый, поверь!
Не как за мужем жена, а как плен­ни­ца за гос­по­ди­ном
Я поплы­ву за тобой: прясть ведь умею и я.
В спаль­ню всту­пит твою — ну и пусть! — жена моло­дая,
Будет пре­крас­нее всех жен­щин ахей­ских она,
Будет достой­на стать Юпи­те­ра вну­ку невест­кой,
Не посты­дит­ся род­ства с нею и ста­рец Нерей,
Мы же, слу­жан­ки твои, сми­рен­но будем ста­рать­ся,
Чтобы из пол­ных кор­зин шерсть убы­ва­ла быст­рей.
Лишь бы мне не при­шлось от нее натер­петь­ся обиды:
Как, я не знаю, но мне будет жена твоя мстить.
Толь­ко бы ты не глядел рав­но­душ­но, как воло­сы рвут мне,
Не гово­рил бы, сме­ясь: «Нашей и эта была!»
Нет, как хочешь гляди — лишь бы здесь ты меня не поки­нул!
Этот боль­ше все­го мучит несчаст­ную страх.

Ждешь ты, упря­мец, чего? Ага­мем­нон кает­ся горь­ко,
Вся лежит у тво­их скорб­ная Гре­ция ног, —
Гнев победи в душе у себя, ты, все­гда побеж­дав­ший,
Гек­то­ру дол­го ль еще силы данай­цев гро­мить?
Меч возь­ми, Эакид, но рань­ше возь­ми Бри­се­иду!
Мар­сом ведо­мый, гони в стра­хе бегу­щих вра­гов!
Скор­би при­чи­на тво­ей, пусть я же ей буду пре­де­лом,
Из-за меня начал­ся — мною и кон­чит­ся гнев.
Нашим моль­бам усту­пить для себя не счи­тай ты позо­ром, —
Сын Инея на бой вышел по прось­бе жены.
Я это слы­ша­ла, ты это зна­ешь: остав­шись без бра­тьев,
Сына надеж­ды и жизнь гнев­ная мать про­кля­ла.
Шла вой­на, а он поки­нул бит­вы, раз­гне­ван,
Тверд и упо­рен, помочь родине он не хотел.
Толь­ко жена упро­си­ла его, — не в при­мер мне, несчаст­ной,
Чьим лег­ко­вес­ным сло­вам чаши весов не скло­нить!
Я не сер­жусь: не мне при­тя­зать на имя супру­ги,
Лишь как хозя­ин рабу, звал ты на ложе меня.
Пом­ню, из плен­ниц одна назва­ла меня гос­по­жою;
«В тягость, — отве­ти­ла я, — имя такое рабе».
Мужа пра­хом кля­нусь, в моги­лу наспех зары­тым,
Пра­хом, кото­рый все­гда в помыс­лах свя­то я чту,
Душа­ми бра­тьев кля­нусь — для меня они ста­ли бога­ми,
Пав за отчиз­ну в бою, вме­сте с отчиз­ною пав,
И голо­вою тво­ей, что с моею рядом лежа­ла,
И ост­ри­ем тво­их стрел, ведо­мых близ­ким моим, —
Ложа ни разу со мной не делил вла­сти­тель микен­ский!
Если я солга­ла — можешь поки­нуть меня.
Если ж тебе я ска­жу: «Покля­нись и ты, что ни разу
Не насла­дил­ся ни с кем!» — ста­нешь ли все отри­цать?
Дума­ют все, ты гру­стишь — а ты нераз­лу­чен с кифа­рой,
Ночью подру­га тебя нежит на теп­лой груди.
Ска­жешь, коль спро­сят тебя, поче­му ты сра­жать­ся не хочешь:
«Битв не люб­лю, а люб­лю лиру, и ночь, и любовь;
Ведь без­опас­ней лежать, дер­жа в объ­я­тьях подру­гу,
И по фра­кий­ским стру­нам лег­кой рукою сколь­зить,
Чем под­ни­мать и щит, и копье с нако­неч­ни­ком ост­рым
Или тяже­лый шлем, куд­ри при­мяв, наде­вать».
А ведь когда-то, Ахилл, без­опас­но­сти мир­ных заня­тий
Пред­по­чи­тал ты вой­ну, сла­ва пре­льща­ла тебя.
Или, быть может, лишь с тем, чтобы взять меня в плен, ты сра­жал­ся?
Может быть, пыл твой остыл с пеп­лом отчиз­ны моей?
Нет, пусть луч­ше прон­зит, — я молю, — пели­он­ская пика,
Пуще­на силь­ной рукой, Гек­то­ра храб­рую грудь!

Гре­ки, меня отправь­те послом — умо­лять гос­по­ди­на!
Ваши сло­ва пере­дам меж поце­лу­ев ему.
Боль­ше сде­лаю я, чем Тев­к­ра брат или Феникс,
Боль­ше, поверь­те, чем сам крас­но­ре­чи­вый Улисс.
Ведь не пустяк, если вновь обни­мут зна­ко­мые руки,
Если напом­нит гла­зам милая грудь о себе.
Будь ты зол и сви­реп, как валы мате­рин­ско­го моря, —
Я тебя и без слов, толь­ко сле­за­ми слом­лю.
Пусть до кон­ца отпу­щен­ный срок про­жи­вет твой роди­тель.
Пусть в сра­же­нье пой­дет сын под нача­лом тво­им, —
Толь­ко вспом­ни, Ахилл, обо мне, о тво­ей Бри­се­иде,
И про­мед­ле­ньем моей жгу­чей тре­во­ги не дли!
Если же ты пре­сы­тил­ся мной, если боль­ше не любишь,
Не застав­ляй без тебя жить, — при­ка­жи уме­реть.
Все оставь лишь, как есть, — и умру! Ведь и так я иссох­ла,
Толь­ко надеж­дой одной дер­жит­ся в теле душа.
Если надеж­ды лишусь — отой­ду я к мужу и бра­тьям;
Не застав­ляй уме­реть жен­щи­ну, слав­ный герой!
Да и к чему застав­лять? Вон­зи кли­нок обна­жен­ный, —
Есть еще кровь у меня, чтобы из раны истечь.
Меч твой, кото­рый прон­зил бы, когда б допу­сти­ла боги­ня,
Грудь Ага­мем­но­на, — пусть в серд­це вон­зит­ся мое!
Нет, сохра­ни мне жизнь, ты сам ведь ее пода­рил мне;
Дай подру­ге теперь то, что ты плен­ни­це дал!
Если же рвешь­ся губить, Неп­ту­но­вы сте­ны Пер­га­ма
Мно­го доста­вят вра­гов в жерт­ву мечу тво­е­му.
Как бы ты ни решил — уве­сти свой флот иль остать­ся, —
Мне, как хозя­ин рабе, сно­ва прий­ти при­ка­жи.

Пись­мо чет­вер­тое. ФЕДРА — ИППОЛИТУ

Сын ама­зон­ки, тебе кри­тян­ка жела­ет здо­ро­вья,
К ней же самой без тебя не воз­вра­тит­ся оно.
Что бы пись­мо ни нес­ло, про­чи­тай: ущер­ба не будет,
Даже, быть может, най­дешь что-нибудь в нем по душе.
Пись­ма нема­ло тайн несут по морям и по суше,
Враг про­чи­та­ет все­гда пись­ма, что враг ему шлет.
Три­жды с тобой гово­рить я пыта­лась — три­жды без­звуч­ный
Голос из гор­ла не шел и отни­мал­ся язык.
Стыд за любо­вью идет и, где мож­но, ее уме­ря­ет.
Стыд запре­ща­ет ска­зать — нудит любовь напи­сать.
То, к чему нудит любовь, пре­зи­рать опас­но, поверь мне,
Власть про­стер Купидон и на все­власт­ных богов.
Это ведь он, когда я напи­сать не реша­лась сна­ча­ла,
Мне пове­лел: «Напи­ши! Сдаст­ся и этот гор­дец».
Пусть сни­зой­дет он, меня сжи­гаю­щий пла­ме­нем жад­ным,
И по молит­ве моей сло­мит суро­вый твой дух!

Брач­ные узы я рву не по склон­но­сти к низ­ким поро­кам:
Ведь без­упреч­на моя сла­ва, спро­си хоть кого.
Тем тяже­лее любовь, чем поз­же при­хо­дит, — и серд­це,
Серд­це горит, и в груди тай­ная рана болит.
Боль­но быкам моло­дым, в ярмо запря­жен­ным впер­вые,
Из табу­на при­веден, конь не выно­сит узды;
Так и любов­ная боль нев­тер­пеж непри­выч­но­му серд­цу,
И нев­по­дъ­ем для души этот невидан­ный груз.
Ловок в поро­ке лишь тот, кто поро­ку научит­ся юным,
Гор­ше любить, коль при­дет в позд­ние годы любовь.
В жерт­ву тебе при­не­су неза­пят­нан­ной сла­вы пер­ви­ны,
И на обо­их на нас рав­ная будет вина.
Ведь не пустяк — пло­ды сры­вать с необо­бран­ных веток,
Тон­ким ног­тем сре­зать пер­вые вен­чи­ки роз.
Если уж мне суж­де­но запят­нать небы­ва­лою сквер­ной
Свя­то хра­ни­мую мной в преж­ние дни чистоту,
Луч­ше и быть не мог­ло: достой­но судь­бы мое пла­мя,
Там лишь изме­на дур­на, где изме­ня­ешь с дур­ным.
Пусть хоть Юно­на сама усту­пит мне бра­та-супру­га,
И Гро­мо­верж­цу тебя я пред­по­чту, Иппо­лит!

Ты не пове­ришь, но я заня­лась незна­ко­мым искус­ст­вом:
Власт­но вле­чет меня в лес, зве­ря сви­ре­по­го гнать,
Пер­вою ста­ла теперь боги­ня с изо­гну­тым луком
И для меня, — ведь во всем я под­ра­жаю тебе.
Хочет­ся мне и самой на бегу­щих в тене­та оле­ней
Быст­рых натрав­ли­вать псов в чащах нагор­ных лесов,
Или с раз­ма­ху метать от пле­ча тре­пе­щу­щий дро­тик,
Или при­лечь отдох­нуть на луго­вую тра­ву.
Пра­вить нра­вит­ся мне поды­маю­щей пыль колес­ни­цей,
Губы горя­чих коней пен­ной уздою тер­зать.
Мчусь, как фиа­ды в лесах, гони­мые бешен­ст­вом Вак­ха,
Или как те, что в тим­пан бьют под Идей­ским хол­мом,
Или как та, на кого насы­ла­ют боже­ст­вен­ный ужас
Фав­ны с рога­ми на лбу или дри­а­ды в лесу.
Я обо всем узнаю от дру­гих, когда минет безумье,
Но о люб­ви толь­ко я знаю — и мол­ча горю.
Может быть, этой пла­чу я любо­вью семей­но­му року:
Дань Вене­ра со всех пред­ков взи­ма­ла моих.
Бог в обли­чье быка, любил Евро­пу Юпи­тер,
Роду нача­ло, увы, этот союз поло­жил.
Мать Паси­фая быку отда­лась обман­но — и вышел
Плод из утро­бы ее — бре­мя семьи и позор.
Помощь сест­ры спас­ла веро­лом­но­го сына Эгея:
Нитью он выведен был из пере­хо­дов кри­вых.
Рода зако­ну и я теперь под­чи­ни­лась послед­ней,
В том, что Мино­су я дочь, не усо­мнит­ся никто.
Воля рока и в том, что еди­ным пле­ни­лись мы обе
Домом: одна из сестер — сыном, дру­гая — отцом.
Два­жды наш дом победив, двой­ной тро­фей водру­зи­те:
Взял меня в плен Тесе­ид, взял Ари­ад­ну Тесей.

Луч­ше бы в пору, когда в Элев­син я Цере­рин всту­па­ла,
Не отпус­ка­ла меня Кнос­ско­го цар­ства зем­ля!
Был ты и преж­де мне мил, но в тот день пока­зал­ся милее,
Глуб­же в тело впи­лось ост­рое жало люб­ви.
В белой одеж­де ты шел, увен­чав­ши куд­ри цве­та­ми,
Смуг­лые щеки твои рде­ли стыд­ли­вым огнем.
Пусть назы­ва­ют лицо твое злым, назы­ва­ют угрю­мым, —
Муже­ство в нем я нашла, а не угрю­мую злость.
Прочь от Фед­ры, юнцы, что наряда­ми жен­щин затми­ли:
Вреден муж­ской кра­со­те тща­тель­ный слиш­ком уход.
Как и суро­вость тебе, и волос бес­по­рядок при­ста­ли,
И на пре­крас­ном лице — лег­кие пыли следы!
Ты уздою коню непо­кор­ную шею сги­ба­ешь —
Ноги наезд­ни­ка мне лег­кой милы кри­виз­ной;
Ты могу­чей рукой посы­ла­ешь гиб­кую пику —
Глаз не могу ото­рвать от напря­жен­ной руки;
Ты кизи­ло­вый дрот с нако­неч­ни­ком дер­жишь широ­ким, —
Что б ты ни делал, на все Фед­ре отрад­но глядеть.
Толь­ко суро­вость свою оставь на скло­нах леси­стых,
Из-за нее без вины я уми­рать не долж­на!
Мно­го ли радо­сти в том, чтобы, делу Диа­ны пре­дав­шись,
Все у Вене­ры отнять, что при­чи­та­ет­ся ей?
Дли­тель­но толь­ко то, что с отды­хом мы череду­ем:
Он лишь один воз­вра­тит силы уста­лым телам.
Лук (и ору­жьем тво­ей под­ра­жать ты дол­жен Диане)
Станет подат­лив и слаб, если все­гда напря­жен.
Сла­вен в лесах был Кефал, от его уда­ра нема­ло
Пада­ло диких зве­рей, кро­вью пят­нав­ших тра­ву.
Но при­хо­ди­ла к нему от дрях­ло­го мужа Авро­ра,
И поз­во­лял он себя муд­рой богине любить.
Ложем слу­жи­ли не раз Вене­ре и сыну Кини­ра
Тра­вы мно­гих лугов меж­ду тени­стых дубов,
Сын Инея влюб­лен в мена­лий­скую был Ата­лан­ту,
И оста­ет­ся у ней шку­ра зало­гом люб­ви.
Пусть при­чис­лят и нас ко мно­же­ству это­му люди.
Лес твой пусты­нен и дик, если Вене­ры в нем нет.
Я за тобою сама пой­ду, меня не пуга­ют
Веп­ря клы­ка­стый оскал и тай­ни­ки меж­ду скал.
Двух зали­вов при­бой штур­му­ет берег Ист­мий­ский,
Слы­шит полос­ка зем­ли ропот обо­их морей;
Здесь я с тобой буду жить в Тре­зене, Пит­фе­е­вом цар­стве, —
Он уж теперь мне милей Кри­та, отчиз­ны моей.
Сын Неп­ту­на теперь дале­ко и вер­нет­ся неско­ро:
К нам Пири­фоя стра­на не отпус­ка­ет его.
Что отри­цать? Нам обо­им Тесей пред­по­чел Пири­фоя
И на него про­ме­нял он и тебя и меня.
Да и не этим одним твой отец нас обо­их обидел,
В более важ­ных вещах нас он с тобой оскорб­лял.
Бра­ту голо­ву он раз­моз­жил узло­ва­той дуби­ной
И на съе­де­нье зве­рям бро­сил в пустыне сест­ру.
Храб­ро­стью всех пре­взо­шла вои­тель­ниц секи­ро­нос­ных
Та, что тебя роди­ла, — сына достой­ная мать.
Спро­сишь ты, где же она? От меча Тесея погиб­ла, —
Жизнь убе­речь ей не мог скры­тый под серд­цем залог.
В дом он не при­нял ее, не све­тил им сва­деб­ный факел,
Чтоб не насле­до­вал ты, сын неза­кон­ный, отцу.
Бра­тьев тебе он со мною родил, — но рож­де­ни­ем бра­тьев
Ты обя­зан ему, толь­ко ему, а не мне.
Нет, мой пре­крас­ный, ничем повредить я тебе не хоте­ла, —
Луч­ше бы разо­рва­лось чре­во мое от потуг!
Чти по заслу­гам теперь отцу посты­лое ложе,
Ложе, кото­рое он все­ми дела­ми отверг!
Ска­жут: маче­ха лечь в объ­я­тья пасын­ка хочет;
Пусть не сму­ща­ют тебе душу пустые сло­ва!
Бла­го­че­сти­вый страх был хорош в Сатур­но­вы веки,
Нын­че он уста­рел, ско­ро умрет он совсем.
Бла­го­че­сти­вым лишь то, что при­ят­но нам, сде­лал Юпи­тер,
И при супру­ге-сест­ре ста­ло доз­во­ле­но все.
Узы род­ства меж людь­ми лишь тогда нераз­рыв­ны быва­ют,
Если Вене­ра к ним зве­нья доба­вит свои.
Да и таить нетруд­но любовь: люби без поме­хи!
Ведь под покро­вом род­ства скры­та любая вина.
Если увидят, как мы обни­мем­ся, — нас же похва­лят,
Ска­жут, что пасы­нок мне, маче­хе, дорог как сын.
Мужа суро­во­го дверь тебе отпи­рать не при­дет­ся,
Красть­ся в потем­ках ко мне, чтоб сто­ро­жей обма­нуть.
Общий был у нас дом — и будет по-преж­не­му общим,
Буду тебя цело­вать, как цело­ва­ла, — при всех.
Ты не рис­ку­ешь со мной ничем: если даже увидят
Нас в посте­ли вдво­ем — люди похва­лят тебя.
Толь­ко не мед­ли, про­шу, и союз заклю­чи поско­рее,
Пусть не тер­за­ет тебя так, как меня, Купидон.

Видишь, я не сты­жусь до слез­ной уни­зить­ся прось­бы,
Где ты, гор­дая речь? Где ты, над­мен­ность моя?
Твер­до реши­ла я страсть побо­роть и все­силь­ной не сдать­ся, —
Твер­дых реше­ний, увы, не допус­ка­ет любовь.
Слом­ле­на я и коле­ни твои обни­маю рукою
Цар­ской; при­стой­но иль нет — дело какое люб­ви?
Я не сты­жусь: мой стыд убе­жал, как воин из строя,
Ты пожа­лей же меня, нрав свой суро­вый смяг­чи.
Что мне с того, что отец мой — Минос, над моря­ми царя­щий,
Что мно­го­мощ­ной рукой мол­нии мечет мой дед,
Что ост­ри­я­ми лучей чело вен­ча­ет мой пред­ок,
Жар­кий день в небе­са мча на пур­пур­ной оси?
Знат­ность сда­ет­ся люб­ви; пожа­лей хоть род мой высо­кий,
Если меня не щадишь, пред­ков моих поща­ди!
Крит, насле­дье мое, Юпи­те­ра ост­ров свя­щен­ный,
Я под дер­жа­ву твою, мой Иппо­лит, отдаю.
Дикую душу сми­ри! Быка соблаз­ни­ла когда-то
Мать. Так неужто же ты будешь сви­ре­пей быка?
Ради Вене­ры, всю мощь на меня обра­тив­шей, поми­луй!
Пусть не отвергнет тебя та, кого будешь любить,
Пусть помо­га­ет тебе боги­ня рез­вая в дебрях,
Пусть в добы­чу тебе дичь посы­ла­ют леса,
Пусть не враж­ду­ют с тобой сати­ры и гор­ные паны
И под уда­ром копья пада­ет груз­ный кабан,
Пусть хоть всех, гово­рят, моло­дых нена­видишь ты жен­щин,
Ним­фы вла­гу пошлют, жаж­ду сухую унять, —
Толь­ко сло­ва моль­бы, над кото­ры­ми сле­зы лила я,
Ты про­чи­тай и пред­ставь бед­ную Фед­ру в сле­зах.

Пись­мо пятое. ЭНОНА — ПАРИСУ

Стро­ки про­чтешь ли мои иль жена не поз­во­лит? Про­чти их,
Ведь не микен­ской рукой писа­но это пись­мо.
Слав­ная меж­ду наяд фри­гий­ских, пеня­ет Эно­на,
Милый, тебе (если звать милым поз­во­лишь себя).
Воля кого из богов моль­бам моим ста­ла пре­гра­дой?
Быть пере­ста­ла тво­ей я за какую вину?
Лег­че муку тер­петь, если мучим­ся мы по заслу­гам,
Кара боль­ней, если мы не заслу­жи­ли ее.

Зна­тен ты не был еще, но я и тогда не гну­ша­лась, —
Дочь вели­кой реки, ним­фа, — сою­за с тобой.
Сыном При­а­ма ты стал, но — стес­нять­ся нече­го прав­ды! —
Был ты рабом, и раба, ним­фа, взя­ла я в мужья.
Часто с тобой меж­ду стад под дере­вом мы отды­ха­ли,
Ложем была нам тра­ва или сухая лист­ва,
Часто, когда мы лежа­ли вдво­ем на разо­стлан­ном сене,
Нас от моро­зов седых хижи­ны кров защи­щал.
Кто для охоты тебе пока­зы­вал луч­шее место
Или ска­лу, где в норе пря­тал дете­ны­шей зверь?
Я рас­став­ля­ла в лесах испещ­рен­ные пят­на­ми сети,
Вме­сте с тобою гна­ла сво­ру собак по горам.
Имя Эно­ны про­честь и сей­час еще мож­но на буках —
Бук­вы, кото­рые твой выре­зал ножик кри­вой.
Ствол вырас­та­ет, и с ним вырас­та­ет имя Эно­ны;
Пусть он рас­тет, чтоб живой над­пи­сью в честь мою стать.
Тополь, я пом­ню, сто­ит на реч­ном бере­гу над водою,
Есть и поныне на нем в память мою пись­ме­на.
Тополь, молю я, живи у обры­ва над самой водою
И на шер­ша­вой коре стро­ки такие хра­ни:
«В день, когда смо­жет Парис дышать и жить без Эно­ны,
Вспять, к исто­кам сво­им, Ксан­фа струя побе­жит».
Ксанф, назад поспе­ши! Беги­те, воды, к исто­кам!
Бро­сив Эно­ну свою, дышит Парис и живет.

День один мне гибель при­нес, несчаст­ной; с него-то —
Горе! — невер­ной люб­ви злая зима нача­лась;
Трое: Вене­ра, Юно­на и та, что кра­си­вей в доспе­хе,
Вышли наги­ми к тебе выслу­шать твой при­го­вор.
Ты рас­ска­зал мне о них — и запры­га­ло серд­це от стра­ха,
И до костей про­ни­зал ужас холод­ный меня.
Древ­них ста­рух я зва­ла на совет в непо­мер­ной тре­во­ге,
Стар­цев зва­ла — и сочли все они суд твой гре­хом.
Сруб­ле­на ель, и рас­пи­лен ствол, и флот нагото­ве,
И наво­щен­ный корабль в синие воды скольз­нул.
Пла­кал ты, ухо­дя, — хоть от это­го не отре­кай­ся:
Надо не преж­ней тебе — новой сты­дить­ся люб­ви.
Пла­кал ты и смот­рел, как из глаз моих катят­ся сле­зы.
Общи­ми были они, общей была и печаль.
Не обви­ва­ют­ся так вино­град­ные лозы вкруг вяза,
Как обви­ва­лись твои руки вкруг шеи моей.
Сколь­ко раз, когда сето­вал ты, что ветер меша­ет
Плыть, сме­я­лись дру­зья: ветер попут­ный креп­чал.
Сколь­ко раз ты меня цело­вал перед этой раз­лу­кой,
Как было труд­но губам вымол­вить сло­во «про­щай»!
Лег­кий ветер надул сви­сав­ший с под­ня­той мач­ты
Парус, и ста­ла седой вес­ла­ми взры­тая гладь.
Я же, пока не исчез убе­гаю­щий парус, следи­ла
Взглядом за ним, и песок сде­лал­ся мок­рым от слез.
Чтоб воро­тил­ся ско­рей, Нере­ид я зеле­ных моли­ла,
Да, чтоб на горе мое ты воро­тил­ся ско­рей.
Зна­чит, вер­нув­шись с дру­гой, ты мои­ми моль­ба­ми вер­нул­ся?
Всем уго­ди­ла, увы, гнус­ной сопер­ни­це я!
Мол при­род­ный сто­ит, обра­щен­ный к про­сто­рам пучи­ны;
Преж­де гора, он теперь волн отра­жа­ет напор.
Парус на мачте тво­ей я пер­вой с него увида­ла
И бегом по вол­нам чуть не рва­ну­лась к тебе;
Вдруг на высо­кой кор­ме в гла­за мне бро­сил­ся пур­пур;
Я обмер­ла: не твоя это одеж­да была.
Бли­же и бли­же корабль, под­го­ня­е­мый вет­ром про­вор­ным, —
Серд­це тре­пе­щет: на нем жен­ское вижу лицо.
Мало ли мне? Для чего я, безум­ная, мед­лю на месте?
Новая льнет без сты­да телом подру­га к тебе!
Тут уже в грудь я бить нача­ла, разо­рвав­ши одеж­ду,
Ста­ла ног­тя­ми себе мок­рые щеки тер­зать,
Жалоб­ным воп­лем моим огла­си­лась свя­щен­ная Ида,
Так и ушла я в сле­зах в мой каме­ни­стый при­ют.
Пусть Еле­на, как я, горю­ет, бро­ше­на мужем,
Мне при­чи­нен­ную боль пусть испы­та­ет сама!

Жены такие теперь под стать тебе, что гото­вы
С муж­ни­на ложа бежать за море вслед за тобой;
А когда беден ты был и ста­да гонял с пас­ту­ха­ми,
Кро­ме Эно­ны, бед­няк, жен не имел ты дру­гих.
Пыш­ный мне твой не нужен дво­рец, на богат­ства не зарюсь,
И не хочу попол­нять цар­ских неве­сток чис­ло,
Не пото­му что При­ам в семью не при­мет наяду
Или Геку­бе меня стыд­но невест­кой назвать.
Знат­но­го мужа женой и хочу я стать, и достой­на;
Раз­ве этим рукам жезл не при­ста­ло дер­жать?
Не пре­зи­рай, что с тобой я лежа­ла на буко­вых листьях,
Боль­ше мне будет к лицу пур­пур на ложе тво­ем.
Можешь к тому же меня ты любить без опас­ки: ни вой­ны
Не заго­рят­ся, ни флот мсти­те­лей не при­плы­вет,
Будут с ору­жьем в руках Тин­да­риду тре­бо­вать гре­ки, —
Этим при­да­ным гор­да, в дом твой бег­лян­ка вошла.
Выдать ее или нет? Спро­си у Полида­ман­та,
У Деи­фо­ба спро­си или у Гек­то­ра ты,
Вызнай, что ска­жет При­ам, како­во Анте­но­ро­во мне­нье,
Ибо неда­ром на них груз умуд­ря­ю­щих лет.
Для ново­бран­ца позор пред­по­честь отчизне добы­чу!
Дело постыд­но твое, пра­вед­но мужа копье.
Если ты в здра­вом уме, не меч­тай, что вер­на тебе будет
Та, что в объ­я­тья твои пала с такой быст­ро­той.
Так же, как млад­ший Атрид, оскорб­лен­ный любов­ни­ком приш­лым,
Нын­че кри­чит и клянет брак обес­че­щен­ный свой,
Будешь кри­чать и ты. Кто одна­жды нару­шит стыд­ли­вость,
Боль­ше ее не вернет: гибнет она навсе­гда.
Любит Еле­на тебя, — но люби­ла она и Атрида;
Муж лег­ко­вер­ный, теперь спит он в посте­ли пустой.
Пре­дан­ный муж лишь тебе, Анд­ро­ма­ха, достал­ся на сча­стье!
Брал бы ты с бра­та при­мер, — я бы оста­лась тво­ей.
Ты же — лег­че лист­ка, где ни кап­ли тяже­ло­го сока,
Лег­че сухо­го лист­ка, вет­ром гони­мо­го вдаль,
Ты лег­ко­вес­ней, Парис, чем в поле высо­ко тор­ча­щий
Колос, кото­рый весь день солн­це усерд­но палит.

Пом­ню, эту беду сест­ра мне твоя пред­ре­ка­ла,
Так веща­ла она, пряди волос раз­ме­тав:
«Что ты, Эно­на, тво­ришь? В песок семе­на ты бро­са­ешь,
Берег пашешь мор­ской на бес­по­лез­ных быках!
Тел­ка из Спар­ты идет на поги­бель тебе и отчизне.
Боже, беду отвра­ти! Тел­ка из Спар­ты идет!
Море, корабль пото­пи непри­стой­ный, покуда не позд­но!
Сколь­ко кро­ви на нем, кро­ви фри­гий­ской, увы!»
Мол­ви­ла — и на бегу схва­ти­ли мена­ду слу­жан­ки,
А у меня в тот же миг воло­сы дыбом вста­ют…
Слиш­ком прав­ди­во ты мне, про­ро­чи­ца, все пред­ска­за­ла:
Тел­ке доста­ло­ся той паст­би­ще наше теперь.
Пусть и пре­крас­на лицом, оста­ет­ся измен­ни­цей все же
Та, что, гостем пле­нясь, бро­си­ла преж­них богов.
Ведь уж когда-то Тесей (если имя я пра­виль­но пом­ню),
Ведь уж какой-то Тесей преж­де ее похи­щал.
Дев­ст­вен­ной мог ли ее воз­вра­тить моло­дой и влюб­лен­ный?
Спро­сишь, откуда мне знать? Знаю: сама я люб­лю!
Ска­жешь: наси­лье, — и грех при­крыть поста­ра­ешь­ся сло­вом.
Ту и похи­тят не раз, кто похи­щать себя даст.
А Эно­на вер­на и чиста перед мужем невер­ным,
Хоть по зако­нам тво­им мож­но тебе изме­нять.
Буй­ных сати­ров тол­па гна­лась про­вор­но за мною
(В эту пору в лесах пря­та­лась я от людей),
Гнал­ся и фавн, увен­чав­ший рога колю­чей сос­ною,
Там, где над кря­жа­ми гор Ида взды­ма­ет­ся ввысь.
Вашей стро­и­тель сте­ны любил меня, лирою слав­ный,
С бою добы­чей его дев­ст­вен­ность ста­ла моя:
Мно­го в руках у меня волос его пыш­ных оста­лось,
Мно­го на глад­ких щеках было сле­дов от ног­тей.
Золота я и кам­ней не про­си­ла с него за бес­че­стье:
Ведь для сво­бод­ной позор телом сво­им тор­го­вать.
Счел он достой­ной меня и сам обу­чил вра­че­ва­нью,
Мне к бла­го­дат­ным сво­им дал при­кос­нуть­ся дарам.
Корень люб­ви и тра­ва, наде­лен­ные силой целеб­ной,
Где бы они ни взрос­ли в мире широ­ком, — мои.
Горе лишь в том, что любовь исце­лить невоз­мож­но тра­вою:
Лекарь уме­лый, себя я не умею лечить.
Есть пре­да­нье, что сам вра­че­ва­нья бес­смерт­ный созда­тель
Пас ферей­ских коров, нашим огнем обо­жжен.
Помо­щи мне ни зем­ля, в изоби­лье родя­щая тра­вы,
Ни боже­ство не подаст, — можешь лишь ты мне помочь.
Можешь помочь ты, а я от тебя того заслу­жи­ла:
Я не веду на Пер­гам гре­ков с кро­ва­вым клин­ком,
Я твоя, и тво­ею была, когда маль­чи­ком был ты,
И до кон­ца моих дней жаж­ду остать­ся тво­ей.

Пись­мо шестое. ИПСИПИЛА — ЯСОНУ

Слу­хи идут, что при­вел ты корабль к бере­гам фес­са­лий­ским,
Шерсть овцы золо­той — груз дра­го­цен­ный — при­вез.
Если поз­во­лишь, тебя поздрав­ляю с воз­вра­том счаст­ли­вым,
Хоть изве­стить меня сам дол­жен ты был бы пись­мом.
Пусть мимо нашей зем­ли ты про­плыл, вопре­ки обе­ща­ньям, —
Может быть, ветер не дал там, где хотел ты, при­стать;
Но, чтоб пись­мо напи­сать, не нуж­ны попут­ные вет­ры,
А Ипси­пи­ле при­вет было за что посы­лать.
Так поче­му же пись­мо отста­ет от мол­вы, от кото­рой
Знаю о Мар­со­вых я в плуг запря­жен­ных быках,
И о мужах, что взо­шли на тобою засе­ян­ной пашне,
Про­тив кото­рых тебе меч обна­жить не при­шлось,
И о дра­коне, без сна сто­ро­жив­шем шку­ру ове­чью,
И о похи­тив­шей шерсть жел­тую дерз­кой руке?
Если бы тем, кто верит с трудом, мог­ла я отве­тить:
«Сам он писал мне о том» — как я была бы гор­да!
Впро­чем, сколь­ко бы муж не меш­кал долг свой испол­нить,
Если тво­ей оста­юсь, не о чем мне горе­вать.

Но гово­рят, что с тобой при­плы­ла из Кол­хиды кол­ду­нья,
Чтобы в обе­щан­ный мне брач­ной покой твой вой­ти.
Как лег­ко­вер­на любовь! Как хоте­лось бы верить, что мужа
Я пона­прас­ну виню в несо­вер­шен­ных гре­хах!
К нам недав­но при­плыл из Гемо­нии гость-фес­са­ли­ец;
Чуть лишь сту­пил на порог, — спра­ши­вать я нача­ла:
«Как там мой Эсо­нид? Что он дела­ет?» Гость мой сму­щен­ный
В зем­лю поту­пил гла­за и не ска­зал ниче­го.
С места сры­ва­юсь стрем­глав, на себе раз­ры­ваю одеж­ду,
«Жив он? — кри­чу. — Или рок вслед при­зы­ва­ет меня?»
«Жив», — отве­ча­ет, но я с оро­бев­ше­го тре­бую клят­вы,
Верить не смею, что ты жив, хоть свиде­те­лем бог.
Толь­ко опом­ни­лась я, о делах тво­их спра­ши­вать ста­ла;
О мед­но­но­гих быках Мар­са он мне рас­ска­зал,
И о зме­и­ных зубах, вме­сто семе­ни бро­шен­ных в зем­лю,
И о взо­шед­ших из них воору­жен­ных мужах,
Так­же о том, как погиб от усо­би­цы строй зем­ле­род­ный,
Днем одним исчер­пав жиз­ни отпу­щен­ный срок.
Змей побеж­ден; и опять, уце­лел ли Ясон, я спро­си­ла;
Верить надеж­да велит, верить меша­ет боязнь.
Он же ведет свой рас­сказ, обо всем повест­вуя подроб­но,
И от искус­ных речей раны закры­лись мои.

Горе! Где клят­вы твои? Где вер­ность? Где пра­во супру­ги?
Факел, достой­ный зажечь лишь погре­баль­ный костер?
Я не украд­кой тебе женою ста­ла: Юно­на
Брак наш скре­пи­ла, и с ней в пест­ром вен­ке Гиме­ней.
Нет, не Юно­на, увы, не Гимен, а Эри­ния злая
Пере­до мною нес­ла факел кро­ва­вой рукой.
Что мне миний­цев отряд? На что мне Три­то­нии сос­ны?
Корм­чий Тифий, тебе что до отчиз­ны моей?
Здесь ведь не пас­ся баран, золо­тою свер­каю­щий шер­стью,
И не на Лем­но­се был стар­ца Ээта дво­рец.
Я реши­ла спер­ва — но судь­ба не к доб­ру увле­ка­ла! —
Стан чуже­зем­цев про­гнать с ост­ро­ва жен­ским мечом.
В бит­вах дав­но муж­чин побеж­дать лем­ни­ян­ки при­вык­ли;
Надо бы жизнь защи­щать с вой­ском отваж­ным таким!
Но при­ня­ла я тебя, и в дом мой и в серд­це впу­сти­ла,
Два­жды здесь лето про­шло, два­жды зима для тебя.
Тре­тий созрел уро­жай, и, под­нять пару­са при­нуж­ден­ный,
Ты мне такие сло­ва, пол­ные слез, повто­рял:
«Прочь уво­зят меня; но если дано мне вер­нуть­ся, —
Мужем тво­им ухо­жу, мужем оста­нусь тво­им.
Пусть не погибнет и тот, кого под серд­цем ты носишь,
Пусть у зача­то­го мной будут и мать и отец».
Так ты ска­зал, и от слез, что из глаз тво­их лжи­вых бежа­ли,
Боль­ше ни сло­ва не мог, пом­ню я, вымол­вить ты.
Ты послед­ним из всех взо­шел на корабль свой свя­щен­ный;
Выпук­лый парус раздут вет­ром, и мчит­ся Арго,
Синяя никнет вол­на и под киль ложит­ся летя­щий,
Взор твой направ­лен к зем­ле, в море мой взор устрем­лен.
Баш­ня сто­ит над водой, широ­ко ози­рая про­сто­ры;
Мчусь на нее, и от слез влаж­ны и щеки и грудь.
Вдаль сквозь сле­зы гля­жу, и, потвор­ст­вуя жад­но­му серд­цу,
Даль­ше обыч­но­го взгляд видит и сквозь пеле­ну.
Сколь­ко было молитв, сколь­ко было тре­вож­ных обе­тов!
Ты уце­лел, и теперь долж­но мне их испол­нять.
Мне испол­нять их? Зачем? Ведь пло­ды доста­лись Медее!
В серд­це сме­ша­лись боль­ном ярост­ный гнев и любовь.
В хра­мы нести ли дары? Ведь живым я теряю Ясо­на, —
Как за ущерб мой про­лью кровь бла­годар­ст­вен­ных жертв?

Я нико­гда не была спо­кой­на — веч­но боя­лась,
Как бы гре­чан­ку тебе в жены не выбрал отец.
Были гре­чан­ки страш­ны — а сопер­ни­цей вар­вар­ка ста­ла,
Враг неждан­ный нанес рану смер­тель­ную мне.
Не кра­сотою ее, не заслу­га­ми был поко­рен ты —
Силой закля­тий и трав, сре­зан­ных мед­ным сер­пом.
Сво­дит насиль­но она луну с пути кру­го­во­го,
Может и солн­ца коней тьмой непро­гляд­ною скрыть,
Воды изви­ли­стых рек и пото­ки лег­ко оста­но­вит,
С места заста­вит шаг­нуть дикие кам­ни и лес;
Бро­дит меж­ду могил, рас­пу­стив и одеж­ду и кос­мы,
Ищет на теп­лых кост­рах кости, что надоб­ны ей;
Может и даль­них заклясть: вос­ко­вую про­ко­лет фигур­ку
Печень несчаст­но­му вмиг тон­кое жало прон­зит;
Есть и такое, о чем мне луч­ше не знать; но не зельем —
А кра­сотой и душой долж­но любовь добы­вать.
Как ты можешь ее обнять мол­ча­ли­вою ночью,
С нею остать­ся и спать, не опа­са­ясь беды?
Впрячь уда­лось ей в ярмо и тебя, как быков мед­но­но­гих,
Был и ты укро­щен тою же силой, что змей.
Хочет к тому же себе при­пи­сать она подвиг миний­цев,
Ста­ла пре­гра­дой теперь муж­ни­ной сла­ве жена.
Да и народ убедить при­вер­жен­цы Пелия могут
В том, что лишь зелья ее вам пода­ри­ли успех:
«Не Эсо­нид — Ээто­ва дочь, фасий­ская дева
Фрик­са овцы золо­той шку­ру суме­ла добыть».
Роп­щет отец, увидав из стра­ны студе­ной невест­ку,
Мать недо­воль­на тобой, — можешь спро­сить у нее.
Пусть Медея себе с Танаи­са мужа оты­щет,
Или со скиф­ских болот, иль из Кол­хиды сво­ей!

Непо­сто­ян­ный Ясон, сам ты лег­че весен­не­го вет­ра, —
Вот поче­му так лег­ки все обе­ща­нья твои.
Мужем моим ты отплыл, чужим ты мужем вер­нул­ся,
Я же оста­лась тво­ей, как при отплы­тье была.
Если пре­льща­ют тебя родо­ви­тость и знат­ное имя,
Вспом­ни: Фоан­та ведь я, вну­ка Мино­со­ва, дочь.
Вакх — мой дед, и венец супру­ги Вак­ха сия­ет
В небе, свер­ка­ньем сво­им мень­шие звезды затмив.
Лем­нос полу­чишь за мной в при­да­ное — щед­рую зем­лю,
А сре­ди про­чих богатств будешь и мною вла­деть.
Я роди­ла; ты можешь, Ясон, нас обо­их поздра­вить.
Плод, зача­тый тобой, было мне слад­ко носить.
Счаст­ли­ва я и чис­лом сыно­вей: меня награ­ди­ла
Двой­ней Луци­на — люб­ви нашей зало­гом двой­ным.
Хочешь знать, на кого похо­жи они? На Ясо­на!
Все, кро­ме лжи­вой души, взя­ли они от отца.
Их, мате­рин­ских послов, к тебе отне­сти я веле­ла,
Но воро­ти­ла с пути, вспом­нив о маче­хе злой.
Страш­но мне ста­ло: страш­ней Медея, чем маче­ха про­сто,
Ведь к пре­ступ­ле­ньям любым руки при­вык­ли у ней.
Раз­ве та, что в полях раз­бро­са­ла бра­та остан­ки,
Тело в кус­ки раз­ру­бив, — наших детей поща­дит?
А гово­рят, что ее пред­по­чел ты сво­ей Ипси­пи­ле!
Вид­но, лишил­ся ума ты от кол­хид­ских отрав.
Дев­ст­вен­ность с мужем чужим поте­рять она не сты­ди­лась, —
Нас же друг дру­гу с тобой факел стыд­ли­вый вру­чил.
Пре­дан Меде­ей отец — Фоант спа­сен Ипси­пи­лой,
Бро­си­ла кол­хов она — я лем­ни­ян­кам вер­на.
Впро­чем, что поль­зы? Берет над чест­но­стью верх зло­де­я­нье;
Им лишь бога­та она, им заслу­жи­ла тебя.
Грех лем­ни­я­нок меня не дивит, хоть его осуж­даю:
Мстить ору­жьем любым гнев и обида велят.

Пря­мо ответь: если б в гавань мою — как долж­но бы слу­чить­ся —
Вме­сте с дру­зья­ми тебя ветер враж­деб­ный при­гнал,
Если б навстре­чу тебе я вышла с дву­мя близ­не­ца­ми,
Ты не молил бы богов, чтоб рас­сту­пи­лась зем­ля?
Мне и детям в гла­за ты каки­ми глядел бы гла­за­ми,
Где бы нашла я, зло­дей, казнь по заслу­гам тебе?
Нет, ника­кая тебе от меня не гро­зи­ла б рас­пла­та, —
Ты-то ее заслу­жил, да Ипси­пи­ла добра.
Толь­ко вме­сте с тобой я гляде­ла бы вво­лю, как льет­ся
Кровь у той, что тебя силою чар отня­ла.
Ста­ла бы я для Медеи сама Меде­ей. О, если б
С неба молит­ве моей внял спра­вед­ли­вый Отец!
Пусть томит­ся, как я, мое­го захват­чи­ца ложа,
Пусть она на себе свой испы­та­ет закон,
Так же, как бро­ше­на я, жена, родив­шая двой­ню,
Пусть поте­ря­ет она мужа и двух сыно­вей.
Страш­но добы­тое пусть утра­тит быст­ро и страш­но,
Пусть в изгна­нье она ищет при­ста­нищ себе.
Та, что пагу­бой злой была для отца и для бра­та,
Пусть для тебя, для тво­их пагу­бой будет детей.
В воздух под­ни­мет­ся пусть, отвер­же­на морем и сушей,
Кро­вью зали­тая, пусть бро­дит без сил, без надежд.
Молит Фоан­то­ва дочь, чей брак раз­ру­шен ковар­ст­вом:
Про­клят да будет навек брак ваш, и муж и жена!

Пись­мо седь­мое. ДИДОНА — ЭНЕЮ

Так, при­па­дая к сырой тра­ве над пото­ком Меанд­ра,
Белый лебедь поет в час, когда судь­бы зовут.
Я обра­ща­юсь к тебе, хоть сама не наде­юсь моль­бою
Тро­нуть тебя, и пишу, зная, что бог не со мной.
Честь утра­ти­ла я и стыд, и труды пона­прас­ну
Тра­ти­ла, так что теперь тра­тить лег­ко мне сло­ва.
Твер­до решил ты отплыть и несчаст­ную бро­сить Дидо­ну,
Ветер один уне­сет клят­вы Энея и флот.
Твер­до решил ты порвать наши узы с при­ча­ла­ми вме­сте,
Сам не ведая где царств Ита­лий­ских искать.
Новый не нужен тебе Кар­фа­ген и рас­ту­щие сте­ны,
Где вер­хов­ная власть отда­на в руки твои.
От завер­шен­ных трудов, от зем­ли обре­тен­ной стре­мишь­ся
К несо­вер­шен­ным трудам, к необ­ре­тен­ной зем­ле.
Зем­лю най­дешь — но ее отда­дут ли тебе во вла­де­нье?
Кто незна­ком­цу под власть паш­ни усту­пит свои?
Будешь искать там дру­гую любовь, дру­гую Дидо­ну,
И, чтоб ее обма­нуть, клят­вы ей будешь давать?
Ско­ро ли город такой, чтобы мог с Кар­фа­ге­ном срав­нить­ся,
Ты воз­ведешь и народ с кре­по­сти свой оглядишь?
Но если даже молитв испол­не­нье тво­их не замед­лит,
Где ты оты­щешь жену, чтобы люби­ла, как я?

Вся я горю, как горит напи­тан­ный серою факел
Или как ладан свя­той, бро­шен­ный в дым­ный костер.
Образ Энея в душе и днем оста­ет­ся, и ночью,
Образ Энея — в гла­зах, сон поза­быв­ших дав­но.
Нет бла­го­дар­но­сти в нем, ко все­му, что я сде­ла­ла, слеп он,
С ним бы рас­стать­ся была рада я, будь я умней.
Но нена­видеть его не могу, хоть заду­мал он злое,
Жалу­ясь, боль­ше люб­лю жалоб винов­ни­ка я.
Молит невест­ка тебя, о Вене­ра, — пошли Купидо­на,
Пусть при­ведет в свой стан бра­та жесто­ко­го он.
Сде­лай, чтоб тот, кого я люб­лю и любить не гну­ша­юсь,
Пищу и даль­ше давал стра­сти, паля­щей меня.
Нет, наваж­де­нье мутит мой ум заблуж­де­ни­ем новым;
О, до чего же твой сын нра­вом на мать непо­хож!
Кам­ни в горах, иль дубы, на ска­лах рас­ту­щие диких,
Или же зве­ри в лесах — вот кто тебя поро­дил,
Или пучи­на — она и сей­час бушу­ет под вет­ром;
Видишь ты это, но плыть и в непо­го­ду спе­шишь.
Не убе­гай! Нена­стье тебя, в уго­ду мне, дер­жит,
Сам погляди, как Эвр воды взды­ма­ет вол­ной.
Буря добьет­ся того, чего не мог­ла я добить­ся, —
Ведь спра­вед­ли­вей тебя ветер и вол­ны морей.
Стою ли я того, чтобы ты, от меня убе­гая,
Встре­тил — пусть поде­лом! — гроз­ную гибель в пути?
Доро­го ценишь свою ты нена­висть — жиз­ни доро­же,
Если готов уме­реть, лишь бы не видеть меня.
Ветер ско­ро падет, утих­нут, уля­гут­ся вол­ны,
И на лазур­ных конях в море помчит­ся Три­тон.
Если бы серд­це твое меня­лось так же, как ветер!
Будет менять­ся оно, если не твер­же дубов.
Раз­ве не зна­ешь ты сам, как неисто­во буй­ство пучи­ны?
Зло­бу ее испы­тав, сме­ешь дове­рить­ся ей?
Если отвя­жешь при­чал, когда в путь позо­вет тебя море,
То и тогда его ширь мно­же­ство бед зата­ит.
Моря про­сто­ры пытать нару­ши­те­лю клят­вы опас­но:
Море кара­ет и мстит тем, кто нару­шит обет;
Боль­ше все­го — оскор­бив­шим любовь, — неда­ром из моря
Вышла боги­ня люб­ви у Кифе­рей­ской ска­лы.
Я погу­би­те­ля жизнь боюсь погу­бить, поги­бая,
И не хочу, чтоб глотал воду соле­ную враг.
Нет, живи и слы­ви моей винов­ни­ком смер­ти, —
Мне живым поте­рять лег­че, чем мерт­вым, тебя.
Сам ты пред­ставь, что тебя (да не сбудет­ся горь­кое сло­во!)
Быст­рый вихрь поне­сет; вспом­нишь о чем ты, Эней?
Сра­зу на память при­дет, как давал ты мне лжи­вые клят­вы,
Как Дидо­ну сгу­бил низ­кий фри­гий­ский обман.
Перед гла­за­ми сто­ять жена печаль­ная будет, —
Куд­ри рас­пу­ще­ны, кровь льет­ся вдоль прядей волос.
«Что б ни слу­чи­лось, все­го заслу­жил я! Сми­луй­тесь, боги!» —
Крик­нешь ты, веря, что все мол­нии метят в тебя.
Выжди, чтоб серд­це твое, чтобы море успе­ло утих­нуть,
За без­опас­ность пути эта ничтож­на цена.
Ты не меня поща­ди, — поща­ди мало­лет­не­го Юла,
Хва­тит того, что моя гибель про­сла­вит тебя.
Чем вино­ва­ты, ска­жи, Аска­ний и боги-пена­ты?
С тем ли, чтоб морю отдать, ты их спа­сал из огня?
Нет, не везешь ты богов и лишь попусту хва­лишь­ся, буд­то
Чув­ст­во­вал ты на пле­чах тяжесть отца и свя­тынь.
Все это ложь! И меня ты в обман не первую вво­дишь,
Мне не пер­вой при­шлось горь­кую кару нести.
Спро­сят: где теперь мать пре­крас­но­го Юла? Погиб­ла.
Муж бес­сер­деч­ный ее бро­сил одну средь вра­гов.
Сам ты рас­ска­зы­вал мне… Но сму­ти­лась ли я? По заслу­гам
Жги Дидо­ну: вины лег­че гряду­щая казнь.
Не сомне­ва­юсь я в том, что тебе твои боги враж­деб­ны:
По морю и по зем­ле семь ты ски­та­ешь­ся зим.
Я при­юти­ла тебя, вол­на­ми при­би­то­го к суше,
Имя едва услы­хав, цар­ство тебе отда­ла.
Если б я даль­ше не шла, услу­гой доволь­ст­ву­ясь пер­вой,
Если б о нашей люб­ви не раз­ле­те­лась мол­ва!
День, когда вдруг нас вдво­ем под пока­тые сво­ды пеще­ры
Синий ливень загнал, пагуб­ным был для меня.
Голос услы­ша­ла я; заво­пи­ли, каза­лось мне, ним­фы, —
Нет, это Фурии песнь спе­ли о нашей судь­бе.

Попран­ный стыд, пока­рай, пока­рай меня, вер­ность Сихею, —
Горе! — с вели­ким сты­дом казнь при­ни­маю от вас.
В мра­мор­ном хра­ме моем сто­ит изва­я­нье Сихея,
Белою шер­стью, лист­вой образ свя­щен­ный при­крыт.
Слы­ша­ла я, как меня он четы­ре раза оклик­нул;
Голос зна­ко­мый ска­зал тихо: «Элис­са, при­ди».
Боль­ше не мед­лю, иду, — ведь твоя по пра­ву Элис­са,
Толь­ко мучи­тель­ный стыд быст­ро идти не дает.
Стро­го мой грех не суди: ведь так пре­кра­сен винов­ник,
Что не зазор­но ничуть ради него согре­шить.
Мать-боги­ня, отец — бег­ле­ца свя­щен­ная ноша —
Пра­во дава­ли и мне в проч­ный пове­рить союз.
Если мне грех был суж­ден, то при­чи­ны гре­ха без­упреч­ны;
Клят­вы при­бавь и ска­жи: есть ли в чем каять­ся мне?

Вплоть до послед­них часов моей жиз­ни с тем же упор­ст­вом
Тот же, что преж­де, меня рок неиз­мен­но гне­тет.
Воз­ле домаш­не­го был алта­ря супруг мой заре­зан,
Это зло­дей­ство свер­шил ради коры­сти мой брат.
Мужа поки­нув­ши прах, из отчиз­ны бегу я в изгна­нье,
Труд­ной доро­гой плы­ву, гонит­ся враг по пятам.
В крае без­вест­ном спе­шу, ускольз­нув от бурь и от бра­та,
Берег, кото­рый тебе я пода­ри­ла, купить.
Город постро­и­ла здесь и, сосед­ним селе­ньям на зависть,
Длин­ной и проч­ной сте­ной я окру­жи­ла его.
Вой­ны вски­па­ют; веду — чуже­стран­ка и жен­щи­на — вой­ны,
Гру­бые ство­ры ворот еле наве­сить успев.
Мно­гим понра­ви­лась я жени­хам, кото­рые нын­че
Сету­ют, что пред­по­чтен мною неве­до­мо кто.
Что ж ты не свя­жешь меня, гету­лий­ско­му Ярбе не выдашь?
Руки сама бы тебе я протя­ну­ла, зло­дей!
Есть и брат у меня: обаг­рен­ную кро­вью Сихея
Руку он будет готов кро­вью моей обаг­рить.
Не осквер­няй каса­ньем богов и свя­ты­ни — оставь их!
Чтить все­выш­них лишь тот впра­ве, чьи руки чисты.
Если они спас­лись из огня, чтобы ты почи­тал их,
В том, что спас­лись из огня, кают­ся боги теперь.

Может быть, в тяго­сти ты остав­ля­ешь, невер­ный, Дидо­ну,
Может быть, скры­та в моем теле части­ца тебя?
Мате­ри дол­жен судь­бу разде­лить несчаст­ный мла­де­нец,
И по тво­ей же вине он, не родив­шись, умрет.
Да, Аска­ния брат погибнет с мате­рью вме­сте,
Казнь и мука одна сра­зу дво­их уне­сет.

Бог велит тебе плыть. Уж луч­ше бы он не поз­во­лил
Тев­крам при­плыть и сту­пить на кар­фа­ген­ский песок.
Тот же, навер­ное, бог тебя, гони­мо­го злоб­ным
Вет­ром по быст­рым вол­нам, в дол­гих ски­та­ньях ведет?
Вряд ли сто­ит с таким трудом и в Пер­гам про­би­вать­ся,
Хоть бы таким же сей­час он, как при Гек­то­ре, был!
Но не к род­но­му плы­вешь ты Ска­манд­ру, а к даль­не­му Тиб­ру,
Как ты туда ни стре­мись, будешь при­шель­цем и там.
Пря­чась, бегут от тво­их кораб­лей недо­ступ­ные зем­ли,
В ту, что ты ищешь, стра­ну ты при­плы­вешь ста­ри­ком.
Хва­тит ски­тать­ся! Возь­ми мой народ как при­да­ное в бра­ке,
С цар­ст­вом Дидо­ны при­ми Пиг­ма­ли­о­на каз­ну,
Пере­не­си Или­он на сча­стье в город тирий­цев,
Сядь на цар­ский пре­стол, ски­петр свя­щен­ный при­ми.
Если жаден твой дух до битв, если ищет Аска­ний,
Где бы ору­жьем ему пра­во добыть на три­умф,
Я и вра­га ука­жу, будет все для борь­бы и победы:
Все вме­стит этот край — мир­ную жизнь и вой­ну.

Мате­рью свет­лой тебя закли­наю и стре­ла­ми бра­та,
Отчих свя­ты­ней богов — спут­ни­ков в бег­стве тво­их,
Пусть победят в той войне тобой пред­во­ди­мые тев­к­ры,
Пусть поте­ри твои кон­чат­ся с ней навсе­гда,
Пусть до кон­ца сво­их дней не зна­ет горя Аска­ний,
Пусть Анхи­за костям мяг­кою будет зем­ля, —
Толь­ко дом поща­ди, кото­рый был тебе отдан!
В чем я винов­на, ска­жи? Раз­ве лишь в том, что люб­лю?
Раз­ве я роди­лась во Фтии, в могу­чих Мике­нах?
Раз­ве вой­ной на тебя шел мой отец или муж?
Стыд­но женой меня звать — зови радуш­ной хозяй­кой:
Быть кем угод­но могу, лишь бы тво­ею мне быть.
Знаю моря, чей при­бой у бере­га Афри­ки стонет:
Путь откры­ва­ют они и закры­ва­ют в свой срок.
Вет­ры откро­ют твой путь — и дыха­нью их парус ты вве­ришь,
Дай же судам отдох­нуть здесь, в при­бе­реж­ной тра­ве.
Мне наблюдать за пого­дой доверь: отплы­вешь без­опас­ней.
Даже захо­чешь, — тебе здесь я остать­ся не дам!
Надо­бен отдых дру­зьям; истер­зан­ный дол­гою бурей
И недо­чи­нен­ный флот тре­бу­ет новых работ.
Ради все­го, чем тебе услу­жи­ла и чем услу­жу я,
Ради надеж­ды на брак — крат­кой отсроч­ки про­шу!
Дай улечь­ся вол­нам, дай люб­ви уме­рить сви­ре­пость,
Дай научить­ся и мне с твер­до­стью горе сно­сить.

Если отка­жешь, — ну что ж! Я с жиз­нью рас­стать­ся реши­лась,
Будет недол­го меня мучить жесто­кость твоя.
Надо б тебе поглядеть на меня, когда это пишу я;
Я пишу — и лежит твой на коле­нях кли­нок.
Сле­зы по блед­ным щекам на тро­ян­ское лез­вие льют­ся,
Ско­ро не сле­зы его — теп­лая кровь увлаж­нит.
Как подар­ки твои с моей судь­бою соглас­ны!
Деше­во сто­ит тебе мой погре­баль­ный костер!
В грудь мою ост­рие вопьет­ся сей­час не впер­вые:
В грудь меня ранил дав­но дикой стре­лой Купидон.
Анна, гре­ха мое­го сови­нов­ни­ца, Анна род­ная!
Ско­ро послед­ни­ми ты прах мой дара­ми почтишь.
Слов не про­чтут надо мной: «Элис­са, супру­га Сихея», —
Мра­мор гроб­ни­цы моей будет укра­шен сти­хом:
«Смер­ти обрек Дидо­ну Эней, и меч ей вру­чил он, —
Но пора­зи­ла она соб­ст­вен­ной серд­це рукой».

Пись­мо вось­мое. ГЕРМИОНА — ОРЕСТУ

Мне, Гер­ми­оне, ты был лишь недав­но и мужем и бра­том,
Стал толь­ко бра­том теперь; мужем зовет­ся дру­гой.
Пра­ву людей вопре­ки, вопре­ки зако­нам бес­смерт­ных,
Пирр меня дер­жит в пле­ну, смел и спе­сив, как отец.
Хоть и про­ти­ви­лась я, но что могут жен­ские руки?
Лишь дока­зать, что идем не доб­ро­воль­но мы в плен.
«Что ты тво­ришь, Эакид? За меня ото­мстят! — я ска­за­ла. —
Пирр, у рабы­ни тво­ей есть уж дру­гой гос­по­дин».
Но, как море глу­хой, выкли­кав­шую имя Оре­ста,
Про­сто­во­ло­сую он в дом свой меня пота­щил.
Раз­ве в раб­стве, в пле­ну тяже­лей моя участь была бы,
Если бы Спар­ту взя­ла вар­ва­ров жад­ных орда?
Нет, Анд­ро­ма­ху не так угне­тал победи­тель-ахе­ец,
После того как огнем сжег он фри­гий­скую мощь.
Если чув­ства ко мне, если жало­сти ты не утра­тил,
Пра­во свое воз­вра­ти храб­рой рукою себе.
Если бы ста­до твое, Орест, из хле­вов угна­ли,
Взял бы ты меч? А теперь мед­лишь, жену поте­ряв?
С тестя возь­ми при­мер, жену вер­нув­ше­го с бою:
Счел он закон­ным начать ради люби­мой вой­ну.
Если бы празд­ный твой тесть хра­пел в оди­но­кой посте­ли,
Мать и сей­час бы женой сыну При­а­ма была.
Мно­гие сот­ни судов не ставь под парус разду­тый,
Не соби­рай без чис­ла вои­нов, — сам при­хо­ди!
Хоть и не грех за меня вое­вать: не зазор­но супру­гу
Все невзго­ды вой­ны выне­сти ради жены.
Оба мы вну­ки с тобой Атрея, Пело­по­ва сына,
Не был бы мужем ты мне — был бы мне бра­том тогда.
Два­жды ты свя­зан со мной и два­жды обя­зан помочь мне:
Муж, супру­гу спа­си! Брат, помо­ги же сест­ре!

Отдал меня за тебя Тин­да­рей, над внуч­кою власт­ный;
Всей сво­ей жиз­нью ста­рик пра­во решать заслу­жил.
Но, не зная о том, отец обе­щал меня Пир­ру.
Пер­вым, одна­ко, был дед; пра­во пусть будет за ним.
Был не в ущерб нико­му наш с тобою сва­деб­ный факел,
Пир­ру меня отда­дут — будет оби­жен Орест.
Нашу любовь мой отец Мене­лай про­стит: ведь глу­бо­ко
Бог кры­ла­тый стре­лой ранил его само­го.
Если себе он поз­во­лил любить — поз­во­лит и зятю:
Тут помо­жет ему соб­ст­вен­ной стра­сти при­мер.
То же ты для меня, чем отец мой был для Еле­ны,
Есть и дар­дан­ский при­шлец: роль его взял Эакид.
Пусть дела­ми отца похва­ля­ет­ся он, сколь­ко хочет, —
Есть об отцов­ских делах что рас­ска­зать и тебе.
Все — в том чис­ле и Ахилл — под­чи­ня­лись вну­ку Тан­та­ла:
Был он вождем вождей, вел лишь отряд свой Пелид.
Пред­ки так­же тебе Пелоп и роди­тель Пело­па,
И от Юпи­те­ра ты пятый, коль верен твой счет.
Есть в тебе доб­лесть, хоть меч обна­жил ты для страш­но­го дела.
Что оста­ва­лось тебе? Меч тот вру­чен был отцом.
Луч­ше, когда бы в дру­гом пока­зал ты деле отва­гу,
Но ведь не ты выби­рал — веле­но было тебе.
Ты лишь испол­нил при­каз, и кровь из гор­ла Эгис­фа
Сно­ва дво­рец зали­ла, кро­вью отца зали­той.
Пирр обви­ня­ет тебя, назы­ва­ет твой подвиг зло­дей­ст­вом,
И без сты­да мне глядеть может при этом в гла­за.
Тут сдер­жать­ся нет сил, и лицо и серд­це пыла­ют,
Боль­но жжет изнут­ри грудь мою скры­тый огонь.
При Гер­ми­оне вслух пори­цать посме­ли Оре­ста!
И ни меча под рукой нету, ни силы в руках.
Я толь­ко пла­кать воль­на; в сле­зах изли­ва­ет­ся ярость,
Сле­зы обиль­ной рекой льют­ся и льют­ся на грудь,
Не исся­кая, текут по щекам, о румя­нах забыв­шим,
Есть везде и все­гда толь­ко они у меня.
Рок родо­вой насти­га­ет и нас: в роду Тан­та­лидов
Жен­щи­ны были и встарь лег­кой добы­чей для всех.
Что вспо­ми­нать про обман бело­пе­рой пти­цы пото­ков
И горе­вать, что в себе лебедь Юпи­те­ра скрыл?
Там, где, про­стер­шись в дли­ну, два моря Истм разде­ля­ет,
Мчал Гип­по­да­мию вдаль на колес­ни­це при­шлец.
Кастор, герой из Амикл, и Пол­лукс, герой ами­клей­ский,
Шли вое­вать, чтоб сест­ру город Моп­со­па вер­нул.
Вско­ре ее же увез за моря похи­ти­тель идей­ский,
И за ору­жье взя­лась Гре­ция ради нее.
Пом­ню хоть смут­но, но все ж сама я пом­ню, как в доме
Страх, тре­во­га и грусть сра­зу напол­ни­ли все.
Леда моли­ла богов, сво­его Гро­мо­верж­ца моли­ла,
Пла­ка­ли Феба-сест­ра, дед, сыно­вья-близ­не­цы.
Я сама, рас­тер­зав едва отрос­шие куд­ри,
В голос кри­ча­ла: «Куда, едешь куда без меня?»
Не было толь­ко отца… Я тоже ста­ла добы­чей
Пир­ра, чтоб виде­ли все: внуч­ка Пело­пу и я.
О, когда бы Пелид избе­жал Апол­ло­но­ва лука!
Стро­го б отец осудил гнус­ные сына дела.
Ведь и тогда не стер­пел, и теперь Ахилл не стер­пел бы,
Чтобы живую жену вдо­вый опла­ки­вал муж.

Чем на себя навлек­ла я враж­ду бес­смерт­ных? О горе!
Из вредо­нос­ных све­тил мне на какое пенять?
Рано без мате­ри я оста­лась, отец был в похо­де, —
Живы оба, а дочь круг­лой рос­ла сиротой.
Губ неуме­лых моих мла­ден­че­ски лас­ко­вый лепет
С пер­вых достал­ся лет, о моя мать, не тебе,
Шею твою обви­вать не при­шлось мне ручон­кой корот­кой
И на коле­нях тво­их ношей отрад­ной сидеть.
И наря­жа­ла меня не ты, и для доч­ки-неве­сты
Не мате­рин­ской рукой убран был брач­ный покой.
Прав­ду ска­жу: ты вер­ну­лась домой, я вышла навстре­чу —
Но сре­ди про­чих в лицо мать не мог­ла я узнать.
Толь­ко твоя кра­сота сре­ди всех выда­ва­ла Еле­ну,
Ты меж­ду тем нача­ла спра­ши­вать, кто твоя дочь.
Толь­ко с Оре­стом одним и зна­ла я сча­стье; но будет
Отнят и он, если сам не посто­ит за себя.
Пирр меня дер­жит в пле­ну, хоть с победой отец мой вер­нул­ся.
Вот что, средь про­чих даров, дал мне сожжен­ный Пер­гам!
Сто­ит Тита­ну погнать в небо­свод коней луче­зар­ных, —
Тут отпус­ка­ет меня, хоть нена­дол­го, тос­ка.
Но когда ночь посы­ла­ет меня в посты­лую спаль­ню
И застав­ля­ет лечь с горест­ным сто­ном в постель,
Сле­зы гла­за напол­ня­ют мои, а не сон­ная дре­ма,
И, как могу, не даюсь мужу я, слов­но вра­гу.
Беда­ми оглу­ше­на, я себя забы­ваю порою
И при­ка­са­юсь рукой к телу ски­рос­ско­му вдруг, —
Сра­зу отдер­нув ее, точ­но грех совер­ши­ла, я каюсь,
И осквер­нен­ною мне кажет­ся дол­го рука.
Неопто­ле­ма назвать мне слу­ча­ет­ся часто Оре­стом,
И, как счаст­ли­вый знак, мне ого­вор­ка мила.

Родом несчаст­ным тебе кля­нусь и пред­ком бес­смерт­ным,
Что потря­са­ет моря, зем­ли и цар­ство свое,
Пра­хом отца тво­е­го (он и мне при­хо­дит­ся дядей),
Что, ото­мщен­ный тобой, мир­но в моги­ле лежит, —
Либо в юных годах я до сро­ка умру, либо ста­ну,
Внуч­ка Тан­та­ло­ва, вновь вну­ку Тан­та­ла женой.

Пись­мо девя­тое. ДЕЯНИРА — ГЕРКУЛЕСУ

Взял Эха­лию ты; поздрав­ляю тебя, победи­тель,
Хоть и горюю, что взят ты побеж­ден­ною в плен.
Гряз­ный раз­но­сит­ся слух по всем горо­дам пеласгий­ским,
Сла­ве тво­ей от него не отпе­реть­ся теперь:
Тот, кого ни труды, ни Юно­ны враж­да не сло­ми­ли,
Дал ярмо на себя плен­ной царевне надеть.
Будет рад Эври­сфей, и рада сест­ра Гро­мо­верж­ца, —
Маче­хе любо, коль ты жизнь опо­зо­ришь свою, —
Толь­ко не тот, для кого (если это­му верить рас­ска­зу)
Ночь ока­за­лась мала — сына тако­го зачать.
Боль­ше Юно­ны тебе Вене­ра вредит: воз­вы­ша­ет
Эта гоне­ньем тебя, та пре­вра­ща­ет в раба.
Видишь, везде, где сушу Нерей омы­ва­ет лазур­ный,
Мир навсе­гда водво­рен мстя­щею силой тво­ей,
Море и суша тебе поко­ем обя­за­ны проч­ным,
Солн­це в обо­их домах слы­шит о сла­ве тво­ей.
При­мут тебя небе­са, но и сам ты их при­нял на пле­чи,
Звезды Атлант под­пи­рал, сам опер­шись на тебя.
Так неуже­ли тебе лишь мол­вы не хва­та­ло постыд­ной?
Что ты при­ба­вить спе­шишь к подви­гам жал­кий позор?
Раз­ве не ты заду­шил двух змей еще в колы­бе­ли,
Раз­ве мла­ден­цем не ты был уж досто­ин отца?
Луч­ше ты начи­нал, чем кон­ча­ешь: послед­ние пер­вых
Ниже дела, и несхож с маль­чи­ком нынеш­ний муж.
Не победи­ли тебя ни Юно­на, ни сот­ни чудо­вищ,
Ни твой враг Сфе­не­лид, но победил Купидон.
Брак мой удач­ным зовут: ведь я — жена Гер­ку­ле­са,
Тесть мой гре­мит с высоты, мчась на про­вор­ных конях.
Раз­но­го роста быки под одно ярмо не годят­ся,
Муж вели­кий жену скром­ную тяж­ко гне­тет.
Честь это? Бре­мя ско­рей, личи­на, что давит лицо нам,
Хочешь счаст­ли­вою быть — замуж за ров­ню иди.
Веч­но в отлуч­ке мой муж, так что гость мне при­выч­нее мужа,
Веч­но пре­сле­ду­ет он чудищ и страш­ных зве­рей.
В доме пустом я тер­за­юсь одна и в чистых молит­вах
Толь­ко о том и про­шу, чтобы мой муж не погиб.
Все я мечусь меж­ду веп­рей, и змей, и львов кро­во­жад­ных,
Или мере­щат­ся мне кости гры­зу­щие псы.
Страш­ны мне чре­ва овец и сна пустые виде­нья,
Ночью таин­ст­вен­ной все душу пуга­ет мою.
Ропот невнят­ный мол­вы лов­лю я, несчаст­ная, жад­но.
Гонит надеж­ду боязнь, гонит надеж­да боязнь.
Амфи­т­ри­о­на со мной, и Гил­ла нет, и Алк­ме­ны, —
Мощ­но­го бога любовь мно­гих ей сто­и­ла слез.
Лишь Эври­сфей нас гне­тет — испол­ни­тель враж­деб­ных веле­ний
Злоб­ной Юно­ны, чей гнев издав­на чув­ст­ву­ем мы.

Этих мало мне мук! Ты еще чуже­зе­мок лас­ка­ешь,
Может любая из них мате­рью стать от тебя.
Я не напом­ню, как ты овла­дел пар­фе­ний­скою Авгой,
Как роди­ла от тебя ним­фа, Орме­но­ва дочь.
Не попрек­ну и тол­пой сестер, рож­ден­ных Тев­тран­том:
Целое пле­мя — а ты не про­пу­стил ни одной.
Толь­ко в одной упрек­ну совсем недав­ней измене,
Той, от кото­рой рож­ден в Сар­дах мой пасы­нок Лам.
Видел Меандр, мно­го раз по одним про­бе­гаю­щий зем­лям,
Воды уста­лые вспять в воды несу­щий свои,
Как оже­ре­лье себе Гер­ку­лес пове­сил на шею,
Ту, что когда-то согнуть груз небо­сво­да не мог.
Золо­том руки себе ско­вать без сты­да он поз­во­лил
И в само­цве­ты убрать твер­дые мыш­цы свои.
Мог ли в этих руках задох­нуть­ся хищ­ник немей­ский,
Чью на левом пле­че шку­ру убий­ца носил?
Кос­мы волос повя­зал без сты­да ты лидий­скою мит­рой,
Хоть Гер­ку­ле­су лист­ва топо­ля боль­ше к лицу.
Слов­но рас­пут­ни­ца, ты мео­ний­ским поя­сом туго
Стан себе затя­нул; это ль бой­цу не позор?
Нет чтоб на помощь при­звать о жесто­ком мысль Дио­меде
И о сви­ре­пых конях, вскорм­лен­ных пло­тью люд­ской!
Если б тебя Буси­рид в таком убо­ре увидел,
Он пора­же­нье свое счел бы позор­ным вдвойне.
С шеи могу­чей тво­ей сорвал бы Антей укра­ше­нья,
Чтобы себя не корить, нежен­ке бой про­иг­рав.
Меж ионий­ских рабынь, гово­рят, дер­жал ты кор­зин­ку
И, как они, услы­хав окрик хозяй­ки, дро­жал.
В глад­кой кор­зин­ке рукой, во столь­ких трудах побеж­дав­шей,
Ты безот­каз­но, Алкид, шарил и шерсть доста­вал,
Гру­бую, тол­стую нить сучил ты паль­цем огром­ным,
Мерой за меру сда­вал пря­жу кра­са­ви­це в дань.
Ах, покуда вели эту нить неук­лю­жие паль­цы,
Сколь­ко тяже­лой рукой ты изло­мал вере­тен!
Пра­во, пове­ришь, что ты ремен­ной пле­ти боял­ся
И у хозяй­ки сво­ей, жал­кий, валял­ся в ногах.
Гор­до рас­ска­зы­вал ей ты о шест­ви­ях пыш­ных три­ум­фов
И о делах, хоть о них было бы луч­ше мол­чать:
Как огром­ные два мла­ден­цу руку обви­ли
Тела зме­и­ных, когда гор­ло он гадам сда­вил,
Как эри­манф­ский кабан в кипа­ри­со­вых рощах Тегеи,
Всем сво­им весом ложась, раны в зем­ле остав­лял;
О голо­вах на фра­кий­ском двор­це не мог ты не вспом­нить
И о рас­корм­лен­ных в лоск мясом люд­ским лоша­дях,
Или о чуде трой­ном, хозя­ине стад ибе­рий­ских,
О Гери­оне, что три тела в одном соче­тал,
Или о Цер­бе­ре, чье на столь­ко же псов разде­ля­лось
Тело, в чью шерсть впле­те­ны гадов шипя­щих клуб­ки,
Иль о змее, что рос­ла изобиль­ней от ран пло­до­нос­ных,
Обо­га­ща­ясь от всех ей нане­сен­ных потерь,
Или о том, кому ты меж­ду левой рукою и боком
Гор­ло зажал, чтобы он там и остал­ся висеть,
Или о кон­ной тол­пе, быст­ро­той и телом дву­вид­ным
Гор­дой, кото­рую ты с гор фес­са­лий­ских про­гнал.
Мог ты о них гово­рить, щего­ляя в сидон­ской накид­ке,
И не замкнул тебе рта этот позор­ный убор?
Ним­фа, Ярда­но­ва дочь, меж­ду тем твой доспех наде­ва­ла,
Слав­ной добы­чей тво­ей, как и тобой, завла­дев!
Что же, душой воз­но­сись, пере­чис­ли подви­ги сно­ва, —
Тут уж не ты, а она мужем по пра­ву была:
Ниже ее настоль­ко же ты, насколь­ко почет­ней
Было тебя победить, чем побеж­ден­ных тобой.
К ней теперь пере­шло тво­их дея­ний вели­чье,
Сам воз­люб­лен­ной ты все, чем вла­дел, отка­зал:
Шку­ра мох­на­то­го льва, тво­ей добы­ча охоты,
Мяг­кие трет — о позор! — жест­кою шер­стью бока.
Нет, не со льва, а с тебя, побеж­ден­ный льва победи­тель,
Шку­ру содра­ли — а ты сам не заме­тил того.
Жен­щи­на стре­лы взя­ла, от лер­ней­ско­го чер­ные яда,
В руки, кото­рым тяжел пряде­ной шер­сти моток;
Пали­цу сили­лась взять, укро­тив­шую мно­го чудо­вищ,
Муж­ний ста­ра­ясь доспех в зер­ка­ле весь увидать.

Это лишь слы­ша­ла я и мог­ла мол­ве не пове­рить,
Боль, пора­зив­шая слух, чувств не заде­ла почти.
Но если в дом у меня на гла­зах ты налож­ни­цу вво­дишь,
Тут уж муку мою скрыть невоз­мож­но никак.
И отвер­нуть­ся нель­зя: гла­за глядят про­тив воли,
Как через город идет плен­ни­ца вслед за тобой,
Не рас­пу­стив­ши волос (не так быва­ет у плен­ных),
С видом таким, слов­но ей бед не посла­ла судь­ба;
Шест­ву­ет воль­но она, золотым при­мет­на убо­ром,
Точ­но таким же, какой ты у фри­гий­цев носил,
Гор­до глядит на народ, как буд­то Эха­лии сте­ны
Целы, отец ее жив, а Гер­ку­лес побеж­ден.
Может быть, сбро­сит она очень ско­ро налож­ни­цы имя
И, Дея­ни­ру про­гнав, станет женою тво­ей,
Свя­жет, безум­ный Алкид и дочь Эври­та Иола,
Вам бес­слав­ный Гимен гнус­ным сою­зом тела.
Чув­ства от мыс­ли такой помра­ча­ют­ся, кровь холо­де­ет,
И на коле­нях лежат руки, бес­силь­но упав.
Хоть не одну меня ты любил, но любил без­упреч­но,
Два­жды — сты­дись не сты­дись — в бой ты всту­пал за меня.
Бог Ахе­лой, на сыром бере­гу рога подо­брав­ши,
С пла­чем без­ро­гий свой лоб в тини­стой спря­тал воде.
Несс, полу­муж-полу­конь, погиб в смер­то­нос­ном Эвене,
Где ядо­ви­той вода ста­ла от кро­ви коня.

Но для чего вспо­ми­нать? Пока я пишу, при­ле­те­ла
Весть, что, отрав­лен моей туни­кой, гибнет Алкид.
Как я мог­ла? Куда при­ве­ли любовь и безумье?
О Дея­ни­ра, зачем мед­лишь и ты уме­реть?
Будут мужа тер­зать небы­ва­лые муки на Эте,
Ты же оста­нешь­ся жить, столь­ко наде­лав­ши зла?
Что для того, чтоб меня женой Гер­ку­ле­са при­зна­ли,
Сде­ла­ла я до сих пор? Смерть под­твер­дит наш союз!
Ныне и ты, Меле­агр, меня при­зна­ешь сест­рою!
О Дея­ни­ра, зачем мед­лишь и ты уме­реть?
Про­клят мой род! На пре­сто­ле сидит захва­чен­ном Агрий,
А Инея отца сирая ста­рость гне­тет;
Брат мой Тидей неве­до­мо где изгнан­ни­ком бро­дит,
Зажи­во брат мой дру­гой бро­шен в огонь роко­вой,
Мать желез­ным клин­ком сама себе серд­це прон­зи­ла,
О Дея­ни­ра, зачем мед­лишь и ты уме­реть?
Пусть не сочтут лишь — молю я пра­ва­ми свя­щен­ны­ми ложа, —
Буд­то ковар­но на жизнь я поку­ша­лась твою.
Несс, едва лишь стре­ла про­би­ла жад­ное серд­це,
«Эта кровь, — мне ска­зал, — силы любов­ной пол­на».
Ткань я посла­ла тебе, напи­тав ее Нес­со­вым ядом.
О Дея­ни­ра, зачем мед­лишь и ты уме­реть?
Все про­щай­те теперь: и отец, и сест­ра моя Гор­га,
Роди­на наша, и ты, изгнан­ный с роди­ны брат,
Ты, послед­ний мой день, ты, послед­нее солн­це, про­щай­те!
Сын мой и муж, — о, когда б мог ты и жить и про­щать!

Пись­мо деся­тое. АРИАДНА — ТЕСЕЮ

Я поня­ла, что доб­рее тебя и дикие зве­ри;
Вверь я себя хоть кому, — хуже бы не было мне.
Эти стро­ки, Тесей, я с тех бере­гов посы­лаю,
Где пару­са твой корабль под­нял, отплыв без меня,
С тех, где пре­дал меня мой сон, где ты, веро­лом­ный,
Вре­мя сна под­сте­рег, чтоб Ари­ад­ну пре­дать.
Был тот час, когда вся зем­ля росою стек­лян­ной
Окроп­ле­на и в лист­ве слы­шат­ся жало­бы птиц.
В сон­ной исто­ме еще, до кон­ца не сбро­сив дре­моты,
Чуть при­под­няв­шись, тяну руки — Тесея обнять, —
Нету его! Но сно­ва к нему протя­ну­ла я руки,
Шарю по ложу, ищу ощу­пью — нету его!
Страх дре­моту про­гнал; с покры­вал под­ни­ма­юсь в испу­ге
И покидаю, вско­чив, ложе пустое мое.
Гул­ко отве­ти­ла грудь кула­кам, по ней уда­ряв­шим,
Куд­ри, как были со сна, сби­тые рву на себе.
Све­тит луна; я смот­рю: неуже­ли уви­жу лишь берег?
Кро­ме пустых бере­гов, нече­го видеть гла­зам!
Мчусь то туда, то сюда, мечусь над морем без цели,
Ноги не могут бежать, вяз­нут в глу­бо­ком пес­ке.
Гром­ким кри­ком «Тесей!» огла­шаю я берег — и сво­ды
Отзву­ком имя твое мне воз­вра­ща­ют тот­час;
Столь­ко же раз, сколь­ко я, тебя окли­ка­ла окрест­ность,
Слов­но окрест­ность сама бед­ной хоте­ла помочь.

Есть там высо­кий холм, порос­ший кустар­ни­ком ред­ким,
Где над водою навис морем под­мы­тый утес.
Я взо­бра­лась на него (при­да­ло мне силы смя­те­нье),
Чтобы изме­рил мой взор даль­ше и шире про­стор.
Вижу оттуда (и мне послу­жи­ли жесто­кие вет­ры):
Парус летит вда­ле­ке, Нотом про­вор­ным надут.
Чуть увида­ла его иль поду­ма­ла, что увида­ла, —
Чувств не лиши­лась едва, сде­ла­лась льда холод­ней.
Но в забы­тьи нам боль не дает оста­вать­ся; от боли
Сра­зу очну­лась и я, гром­ко Тесея зову.
«Стой, куда ты бежишь? Воро­тись, Тесей веро­лом­ный!
Руль повер­ни! Недо­бор есть на тво­ем кораб­ле!»
Так я кри­чу и бью себя в грудь, воз­ме­щая мой сла­бый
Голос, и с каж­дым моим сло­вом сли­вал­ся удар;
Если не мог ты меня услы­хать, то мог бы увидеть:
Знак пода­ва­ли тебе взма­хи широ­кие рук,
И, чтоб забыв­шим меня о себе хоть как-то напом­нить,
Длин­ную жердь я нашла, белую ткань под­ня­ла.
Толь­ко когда ты скрыл­ся из глаз, я запла­ка­ла горь­ко;
Преж­де от боли и мук было как камень лицо.
После того как гла­за пере­ста­ли парус твой видеть,
Что им оста­лось еще, как не опла­кать меня?
Слов­но вак­хан­ка, когда Оги­гий­ский бог ее гонит,
Я оди­но­ко мечусь, не подо­брав­ши волос,
Или сижу на холод­ной ска­ле, уста­вив­шись в море,
Слов­но на камне моем дела­юсь кам­нем сама.
К наше­му ложу иду — оно нас при­ня­ло вме­сте
Лишь для того, чтобы мы порознь с него под­ня­лись,
Тро­гаю вме­сто тебя — хоть это мож­но мне! — тка­ни,
Что сохра­ня­ют еще тела теп­ло тво­е­го.
Ложу, от про­ли­тых слез моих влаж­но­му, я повто­ряю:
«Смя­ли тебя мы вдво­ем, — ложе, дво­их воз­вра­ти!
Вме­сте к тебе мы при­шли; поче­му же вста­ли не вме­сте?
Где, веро­лом­ное, часть луч­шая нашей четы?»

Что же мне делать? Как быть мне одной? Зем­ля здесь пустын­на,
Труд людей иль быков здесь не оста­вил следа.
Море со всех сто­рон окру­жа­ет ее; море­хо­ды
Тут нена­деж­ным путем не пове­дут кораб­лей.
Но если даже пошлют мне корабль и попут­чи­ков вет­ры,
Деть­ся куда мне, ска­жи? Доступ в отчиз­ну закрыт.
Пусть на счаст­ли­вых помчусь пару­сах по гла­ди без­бур­ной,
Пусть успо­ко­ит Эол вет­ры, — в изгна­нье мой путь!
Мне не увидеть тебя, на сто горо­дов разде­лен­ный
Ост­ров Юпи­те­ра, Крит, с дет­ства зна­ко­мый ему.
Ведь и отца, и стра­ну, где отец спра­вед­ли­вый мой пра­вит,
Милые я име­на пре­да­ла ради тебя,
Дав путе­вод­ную нить, чтоб она твой шаг направ­ля­ла,
Чтобы в изви­вах двор­ца ты, победив, не погиб.
Ты гово­рил мне тогда: «Кля­нусь опас­но­стью этой,
Будешь моей ты, пока оба мы живы с тобой».
Оба мы живы, но я — не твоя; и жива ли я вправ­ду,
Если меня схо­ро­нил мужа ковар­ный обман?
Пали­цей тою же ты меня сокру­шил, что и бра­та,
Клят­вы, что ты мне давал, смерть отме­ни­ла моя.

Пом­ню не толь­ко о тех, кото­рые ждут меня, муках —
Всех поки­ну­тых мне мука понят­на теперь.
Близ­кая гибель душе пред­став­ля­ет­ся в тыся­че видов:
Смер­ти отсроч­ка сей­час тягост­ней смер­ти самой.
Жду, что вот-вот подой­дут оттуда или отсюда
Вол­ки, чтоб жад­ны­ми мне тело зуба­ми тер­зать;
Может быть, рыжие львы на ост­ро­ве водят­ся этом,
Может быть, тиг­ры живут лютые в этом краю,
Море порой, гово­рят, выно­сит огром­ных тюле­ней,
Да и от ост­рых мечей кто защи­тит мою грудь?
Толь­ко бы в плен не попасть, не носить тяже­лые цепи
И меж рабынь не трудить пря­жей уроч­ною рук
Мне, чей отец — Минос, чья мать рож­де­на Апол­ло­ном,
Мне, кому жени­хом был — что же боль­ше — Тесей.
На море бро­шу ли взгляд иль на сушу, на берег про­стер­тый,
Мно­го опас­но­стей мне суша и воды сулят.
Небо оста­лось одно, но и обра­зы страш­ны бес­смерт­ных.
Все­ми поки­ну­та я здесь на съе­де­нье зве­рям.
Людям, если живут здесь люди, я тоже не верю:
Рани­ли раз — и боюсь всех чуже­зем­цев с тех пор.

О, когда б не погиб Анд­ро­гей и Кек­ро­по­вым зем­лям
Гнус­ный свой грех не при­шлось данью кро­ва­вой смы­вать,
И от тво­ей, о Тесей, узло­ва­той не пал бы дуби­ны
Тот, кто частью был муж, частью — неисто­вый бык,
И не дала бы тебе я пути ука­зу­ю­щей нити,
Чтобы, рука­ми ее пере­би­рая, ты шел!
Не удив­ля­юсь тому, что ты победил полу­зве­ря,
Что, рас­про­стер­тый, поил кро­вью он крит­ский песок:
Рогом не мог он прон­зить твое желез­ное серд­це,
Не было нуж­ды в щите, грудь защи­ща­ла тебя.
В ней ты носишь кре­мень, ада­мант некру­ши­мый ты носишь, —
В ней твое серд­це — оно твер­же любо­го крем­ня.
Оце­пе­не­ньем зачем ты ско­вал меня, сон бес­по­щад­ный?
Или уж пусть бы сошла веч­ная ночь на меня!
Вет­ры, жесто­ки и вы, выше меры уго­д­ли­вость ваша:
Чтобы ему уго­дить, сле­зы вы мне при­нес­ли.
Всех бес­по­щад­ней рука, что меня и бра­та уби­ла,
И уве­ре­нья в люб­ви — клят­вы пустые сло­ва.
Про­тив меня вы одной в заго­вор все трое всту­пи­ли:
Жен­щи­ну пре­да­ли вы, клят­ва, и ветер, и сон.
Зна­чит, мате­ри слез не увидеть мне перед смер­тью,
И, чтоб гла­за мне закрыть, близ­кой не будет руки,
Воздух чуж­би­ны мое дыха­нье несчаст­ное при­мет,
Тела никто из дру­зей не ума­стит мое­го?
К непо­гре­бен­ным костям сле­тят­ся пти­цы мор­ские?
Не заслу­жи­ла дру­гих я у тебя похо­рон?

Ско­ро ты в гавань вой­дешь род­но­го Кек­ро­по­ва края,
И, сре­ди внем­лю­щих толп на воз­вы­ше­ние встав,
Будешь рас­ска­зы­вать им о быке-чело­ве­ке сра­жен­ном
И о про­би­тых в ска­ле пута­ных ходах двор­ца;
Так рас­ска­жи и о том, как меня ты на ост­ро­ве бро­сил, —
Выпасть из спис­ка тво­их подви­гов я не долж­на.
Нет, не Эгея ты сын, не Пит­фе­е­вой доче­ри Эфры:
Ска­лы и глу­би морей — вот кто тебя поро­дил.

Боги бы сде­ла­ли так, чтоб меня с кор­мы ты увидел!
Может быть, груст­ный мой вид тро­нул бы взо­ры твои.
Глаз твой не видит меня — так хоть в мыс­лях пред­ставь, если можешь,
Как я при­па­ла к ска­ле, в брыз­ги дро­бя­щей при­бой,
Как мои пряди висят, буд­то я скорб­лю по умер­шем,
Как мое пла­тье от слез ста­ло тяже­лым, как в дождь.
Тело тре­пе­щет мое, как под бурей тре­пе­щут коло­сья,
Паль­цы дро­жа­щие букв ров­ных не могут чер­тить.
Я не во имя услуг зло­счаст­ных моих умо­ляю, —
Пусть не будешь ничем ты мне обя­зан за них, —
Для бла­го­дар­но­сти пусть нет при­чин — но их нет и для мести,
Пусть не спас­ла я тебя, — все же за что уби­вать?
Руки, устав­шие бить в истом­лен­ную грудь, протя­ну я,
Тяж­ко тоскуя, к тебе через бес­край­ний про­стор;
Воло­сы я тебе пока­жу — их уж мало оста­лось, —
Прось­бы при­бав­лю к сле­зам, про­ли­тым из-за тебя:
Руль повер­ни, Тесей, воз­вра­тись, чуть изме­нит­ся ветер,
Если ж я рань­ше умру — кости мои уве­зи.

Пись­мо один­на­дца­тое. КАНАКА — МАКАРЕЮ

Если тебе разо­брать не удаст­ся раз­мы­тые стро­ки,
Зна­чит, кро­вью моей зали­то будет пись­мо.
В пра­вой руке у меня — тро­стин­ка, меч обна­жен­ный —
В левой; раз­вер­ну­тый лист я на коле­нях дер­жу.
Вот Эолиды порт­рет, когда бра­ту пись­мо она пишет;
Был бы жесто­кий отец видом дово­лен моим.
Я бы хоте­ла, чтоб он при моей при­сут­ст­во­вал смер­ти,
Чтобы винов­ник ее сам ее зри­те­лем был,
Чтобы на раны мои смот­рел сухи­ми гла­за­ми
Тот, кто сви­ре­пей и злей Эвров сви­ре­пых сво­их.
С вет­ра­ми жизнь про­во­дить — не про­хо­дит даром такое,
Нра­вом вла­ды­ка под стать под­дан­ным гроз­ным сво­им.
Нот ему под­чи­нен и Зефир с Акви­ло­ном фра­кий­ским,
Буй­ный Эвр, и твои кры­лья покор­ны ему, —
Вет­ры покор­ны, но гнев кипу­чий ему непо­ко­рен,
И над поро­ком сво­им вла­сти Эол не про­стер.
Мно­го ли поль­зы, что я воз­ве­ли­че­на име­нем пред­ков,
Что средь род­ни назо­ву даже Юпи­те­ра я?
Раз­ве я не долж­на нежен­ское это ору­жье —
Меч обна­жен­ный — дер­жать, дар смер­то­нос­ный, в руке?

Если бы рань­ше настал мой смерт­ный час, чем зло­счаст­ный
Час, что с тобою меня соеди­нил, Мака­рей!
О, для чего меня, брат, любил ты не брат­ской любо­вью?
О, для чего я тебе боль­ше была, чем сест­рой?
Да, я пыла­ла сама, и того, о ком лишь слы­ха­ла,
Бога в горя­чей моей я ощу­ти­ла груди.
Крас­ка сбе­жа­ла с лица, исхуда­ло сла­бое тело,
Еле отведать еду сжа­тые губы мог­ли,
Хоть ниче­го у меня не боле­ло, я часто сто­на­ла,
Сон с трудом при­хо­дил, ночь мне каза­лась как год.
Это­му я сама не мог­ла постиг­нуть при­чи­ны,
Любя­щей, мне невдо­мек было, что зна­чит любить.
Пер­вой мам­ка беду ста­ри­ков­ским учу­я­ла серд­цем,
Пер­вой ска­за­ла мне: «Ты любишь, Эоло­ва дочь!»
Я покрас­не­ла и взгляд от сты­да поту­пи­ла в зем­лю, —
Так и при­зна­лась во всем, сло­ва не вымол­вив, я.
Стал мой живот меж­ду тем от пре­ступ­но­го бре­ме­ни круг­лым,
Тай­ный груз отяг­чал тело боль­ное мое.
О, каких толь­ко трав, каких толь­ко сна­до­бий мам­ка
Мне не дава­ла тогда дро­жи не знав­шей рукой,
Чтоб вырас­тав­ший во мне (от тебя я лишь это скры­ва­ла)
Плод из утро­бы моей вытрав­лен был поско­рей.
Нет, был слиш­ком живуч и про­ти­вил­ся в чре­ве мла­де­нец
Всем ухищ­ре­ньям, — вра­ги не одо­ле­ли его.
Девять всхо­ди­ла раз сест­ра пре­крас­ная Феба
И уж в деся­тый гна­ла свет воз­но­ся­щих коней;
Я, не поняв, отче­го нача­лись вне­зап­ные боли,
(Мне, ново­бран­цу в люб­ви, труд­но ведь было родить),
Сто­на сдер­жать не мог­ла, но сообщ­ни­ца ста­рая тот­час
Рот мне зажа­ла рукой: «Тише! Ты выдашь себя!»
Что было делать? Сто­нать нестер­пи­мая боль застав­ля­ла,
Но при­нуж­да­ли мол­чать страх, и ста­ру­ха, и стыд.
Ста­ла удер­жи­вать стон и сло­ва, что сры­ва­лись неволь­но,
Даже сле­зы, и те мне при­хо­ди­лось глотать.
Рядом сто­я­ла смерть, не хоте­ла помочь мне Луци­на,
Но, если б я умер­ла, смерть бы ули­кой была.
Тут пере­стал ты воло­сы рвать и в разо­дран­ном пла­тье,
Низ­ко скло­нив­шись, к груди грудь мою неж­но при­жал,
И про­из­нес: «Живи, сест­ра, живи, доро­гая,
Не уми­рай и одной смер­тью дво­их не губи!
Пусть тебе сил надеж­да при­даст: ты будешь женою
Бра­ту, и мужем тво­им станет мла­ден­ца отец».
Хоть и была я мерт­ва, но от слов тво­их ожи­ла сра­зу,
И появил­ся на свет плод мой — вины моей плод.

С чем себя поздрав­лять? Средь двор­ца Эол вос­седа­ет,
Нуж­но от глаз отца скрыть пре­гре­ше­нья следы.
Хит­рая мам­ка моя под лист­вою блед­ной оли­вы
В лег­ких повяз­ках дитя пря­чет в кор­зи­ну на дно,
Пра­вит обман­ный обряд, молит­вы сло­ва про­из­но­сит, —
Сам отец и народ шест­вию дали прой­ти.
Вот уже бли­зок порог — но тут до отцов­ско­го слу­ха
Тонень­кий плач доле­тел: выдал мла­де­нец себя.
Вырвал кор­зи­ну Эол, обна­жил под­лож­ную жерт­ву,
Крик безум­ный его сте­ны двор­ца огла­сил.
Слов­но мор­ская вода, ветер­ком заде­тая лег­ким,
Слов­но лоз­няк, когда Нот теп­лый колы­шет его,
Так — ты видеть бы мог — всем телом я задро­жа­ла,
И затряс­лось подо мной шат­кое ложе мое.
В спаль­ню отец ворвал­ся, перед все­ми кри­ча о позо­ре,
Руку едва удер­жал перед моею щекой.
Я от сты­да отве­ча­ла ему одни­ми сле­за­ми,
Страх холод­ный ско­вал оце­пе­не­ньем язык.
Тут отец при­ка­зал на съе­де­нье псам и пер­на­тым
Хищ­ни­кам вну­ка отдать, бро­сить в пустын­ной глу­ши;
Бед­ный запла­кал опять, как буд­то понял угро­зу,
Слов­но, как мог, умо­лял деда о жало­сти он.
Что у меня на душе тво­ри­лось в это мгно­ве­нье,
Брат мой, пой­мешь ты лег­ко, вспом­нив, что чув­ст­во­вал сам
В миг, когда пло­ти моей части­цу в нагор­ные дебри
Враг на съе­де­нье вол­кам нес у меня на гла­зах.
Вышел из спаль­ни отец; тут уда­ри­ла в грудь я рукою,
Тут и ног­тя­ми впи­лась в блед­ные щеки свои.

Вест­ни­ком вско­ре ко мне отцов­ский явил­ся при­служ­ник,
С груст­ным, уны­лым лицом, с гнус­ною речью в устах:
«Этот меч, — он мне меч пере­дал, — Эол посы­ла­ет:
Пусть ука­жет вина, что ты с ним делать долж­на».
Знаю, что делать с мечом, и, что нуж­но, сде­лаю храб­ро:
Гроз­ный роди­тель­ский дар в соб­ст­вен­ной спря­чу груди.
Луч­ше подар­ка, отец, не нашел ты доче­ри к свадь­бе?
Боль­ших сокро­вищ не мог дать ты в при­да­ное мне?
Прочь уле­тай, Гиме­ней обма­ну­тый, с факе­лом брач­ным,
В стра­хе ско­рее покинь этот про­кля­тый дво­рец,
Свой при­близь­те ко мне, Эри­нии мрач­ные, факел,
Вспыхнет пусть от него мой погре­баль­ный костер.
Сест­ры мои! Пусть Пар­ки пошлют вам счаст­ли­вее свадь­бу,
Но о про­ступ­ке моем не забы­вай­те, молю!
В чем вино­вен мой сын, что на свет родил­ся лишь сего­дня?
Чем за эти часы деда обидеть он мог?
Если вино­вен он в чем, пусть сочтут его люди винов­ным.
Нет, — за мою лишь вину смер­тью запла­тит дитя.
Сын мой, горе мое, зве­рей про­вор­ных добы­ча,
В день, когда ты родил­ся, будешь рас­тер­зан, увы!
Сын мой, несчаст­ный залог люб­ви, не ведав­шей сча­стья,
Днем послед­ним тво­им был этот пер­вый твой день!
Мне не поз­во­лят тебя окро­пить сле­зой мате­рин­ской
И на моги­лу твою прядь с голо­вы при­не­сти,
И не дадут мне при­пасть с поце­лу­ем к холод­но­му тель­цу, —
Плоть мою разо­рвут жад­ные зве­ри в горах.
И мате­рин­ство мое, и сирот­ство про­длят­ся недол­го:
Ско­ро за тенью тво­ей, ране­на в грудь, я пой­ду.
Ты же, мой брат, о ком сест­ра напрас­но меч­та­ла,
Ты по кус­кам собе­ри тело мла­ден­ца, молю,
К мате­ри их при­не­си и в одной схо­ро­ни нас моги­ле,
Урна, как ни тес­на, при­мет пус­кай нас дво­их.
Помни о нас и живи, чтоб омыть мою рану сле­за­ми,
И не пугай­ся, любя, тела люби­мой сво­ей.
Выпол­ни все, что велит сест­ра, удру­чен­ная горем;
Выпол­ню я, не стра­шась, то, что велел мне отец.

Пись­мо две­на­дца­тое. МЕДЕЯ — ЯСОНУ

[Дай Медее ответ, на чуж­бине отверг­ну­той мужем:
Можешь ли мне уде­лить вре­мя меж цар­ских забот?]
А ведь, я пом­ню, тебе пре­да­лась я, кол­хов цари­ца,
Чуть лишь искус­ст­вом моим вам попро­сил ты помочь!
Если бы трое сестер, назна­чаю­щих смерт­но­му участь,
С вере­те­на мою нить сня­ли в те дав­ние дни!
Было бы луч­ше все­го уме­реть в ту пору Медее, —
Вся ее жизнь с той поры — толь­ко муче­нье одно.

Горе! Зачем он отплыл — моло­ды­ми гони­мый рука­ми
Ствол пели­он­ской сос­ны Фрик­са овцу добы­вать?
Кол­хам зачем при­шлось увидать Арго маг­не­сий­ский,
Гре­ков дру­жи­на зачем Фаси­са воду пила?
Боль­ше чем нуж­но зачем полю­би­лись мне русые куд­ри,
И кра­сота, и тво­их лжи­вая сла­дость речей?
Или, уж если к пес­кам кол­хид­ским невидан­ный преж­де
При­был корабль и при­вез вои­нов дерз­ких отряд,
Пусть бы забыв­чи­вый сын Эсо­на пошел, не натер­тый
Зельем моим, на быков, жар­ким дышав­ших огнем,
Пусть бы бро­сал семе­на, чтобы враг из каж­до­го вырос,
И от посе­вов сво­их сея­тель пусть бы погиб!
Сколь­ко ковар­ства, зло­дей, тогда бы с тобою погиб­ло,
Сколь­ких не зна­ла бы я в жиз­ни несча­стий и бед!
Небла­го­дар­ных корить, вспо­ми­ная заслу­ги, отрад­но;
Радость хоть эту теперь я от тебя полу­чу.
Ты по при­ка­зу царя корабль, не испы­тан­ный преж­де,
В цар­ство кол­хов при­вел, вторг­ся в счаст­ли­вый мой край.
Ров­нею там Медея была жене тво­ей новой,
И, как роди­тель ее, мой был роди­тель богат.
Этот — на двух морях сто­я­щей Эфи­рой вла­де­ет,
Мой — вплоть до скиф­ских сне­гов всей Запон­тий­ской зем­лей.
При­нял радуш­но Ээт пеласгий­ских юно­шей в доме,
На рас­пис­ных воз­лег­ли вы покры­ва­лах за стол.
Тут я впер­вые тебя увида­ла и, кто ты, узна­ла, —
И впер­вые в тот миг рушить­ся начал мой ум.
Чуть увида­ла — зажглась и в огне незна­ко­мом сго­ре­ла, —
Так в честь вели­ких богов факел сос­но­вый горит.
Ты был кра­сив, и меня необор­но судь­ба увле­ка­ла,
Взглядом похи­тив мой взгляд, ты при­ко­вал его вмиг.
Все почув­ст­во­вал ты: кто любовь скры­ва­ет удач­но?
Ярко пылая, огонь сра­зу себя выда­ет.

Царь меж­ду тем при­ка­зал, чтобы ты непо­кор­ную шею
Диких быков под ярмо силой впер­вые скло­нил;
Мар­со­вы были быки не одни­ми гроз­ны рога­ми:
Был у них каж­дый вздох стра­шен паля­щим огнем,
Ноги из меди, и медь окру­жа­ла разду­тые нозд­ри,
И от дыха­нья быков сде­ла­лась чер­ной она.
Дол­жен ты был семе­на раз­бро­сать послуш­ной рукою,
Чтобы на ниве взо­шло вои­нов пле­мя из них,
Чтобы мет­ну­ли в тебя вме­сте с ними взо­шед­шие копья:
Паш­ни такой уро­жай паха­рю гибель несет.
Труд был послед­ний — най­ти хоть какое-то сред­ство, кото­рым
Зор­кость не знав­ше­го сна стра­жа ты мог обма­нуть.
Так вам Ээт объ­явил; удру­чен­ные, вы под­ня­ли­ся,
Ложа пур­пур­ные все в миг опу­сте­ли один.
Как дале­ко от тебя в этот час и Кре­онт, и Кре­уса
Были, и цар­ство, что ты ско­ро полу­чишь за ней!
Шел ты, груст­ный, а я вслед тебе гляде­ла сквозь сле­зы,
И про­тив воли язык тихо «про­щай!» про­шеп­тал.
После, когда улег­лась я в спальне на постлан­ном ложе,
Ране­на, ночь напро­лет горь­ко про­пла­ка­ла я:
Перед гла­за­ми быки и страш­ные всхо­ды вста­ва­ли,
Перед гла­за­ми сто­ял змей, незна­ко­мый со сном.
Мучит и страх и любовь; любовь вырас­та­ет от стра­ха.
Брез­жит рас­свет — и ко мне милая вхо­дит сест­ра,
Видит, что куд­ри мои раз­ме­та­лись, что я отвер­ну­лась,
Что покры­ва­ла вокруг мок­ры от про­ли­тых слез.
Про­сит миний­цам помочь; к одно­му стре­мим­ся мы обе;
То, что про­си­ла она, я Эсо­ниду даю.

Роща тем­ная есть, где меж сосен и паду­бов чер­ных
В пол­день сол­неч­ный луч может про­ник­нуть едва,
Храм Диа­ны сто­ит со вре­мен неза­па­мят­ных в роще,
В нем — кумир золо­той, вар­вар­ской сде­лан рукой.
Пом­нишь эти места или их, как меня, поза­был ты?
Там сошлись мы, и ты начал ковар­ную речь:
«Ныне на твой про­из­вол отда­на моя участь Фор­ту­ной,
Жизнь или гибель мою дер­жишь, царев­на, в руках.
Радуй­ся пра­ву губить, — если пра­во такое отрад­но,
Но лишь спа­се­нье мое сла­ву умно­жит твою.
Я закли­наю бедой, от кото­рой ты можешь изба­вить,
Дедом, кото­ро­му все зри­мо, и све­том его,
Тай­ной обрядов ноч­ных и трой­ст­вен­ным ликом Диа­ны,
Силой богов, если их здеш­ние чтут пле­ме­на, —
Дева, меня пожа­лей, пожа­лей това­ри­щей юных,
И, помо­гая, меня сде­лай тво­им навсе­гда!
Если же ты пре­не­бречь не захо­чешь мужем-пеласгом
(Нет, не настоль­ко уж мне бла­го­при­ят­ст­ву­ет бог!) —
Рань­ше дыха­нье мое пусть рас­се­ет­ся в возду­хе лег­ком,
Чем женою вой­дет в спаль­ню дру­гая ко мне!
Будет пору­кою в том вер­ша­щая бра­ки Юно­на
И боги­ня, чей храм слу­жит убе­жи­щем нам!»
Тро­ну­ли эти сло­ва (да в сло­вах ли все было дело?)
Серд­це про­стое мое; руку дала я тебе,
Сле­зы твои увидав. Неуже­ли и сле­зы улов­кой
Были? Быст­ро меня речи пле­ни­ли твои!

Ты, невредим для огня, запряг быков мед­но­но­гих,
Плу­гом вспа­хал цели­ну, как при­ка­за­ли тебе,
В борозды вме­сто семян ядо­ви­тые зубы бро­са­ешь, —
Вои­ны всхо­дят из них, каж­дый с мечом и щитом.
Я и сама, хоть тебе при­ти­ра­нье дала, поблед­не­ла,
Видя неждан­ный отряд, видя ору­жье в руках.
Меж­ду собой нако­нец зем­лею рож­ден­ные бра­тья
В схват­ке зло­дей­ской сошлись, гроз­но мечи обна­жив.
Вот и бес­сон­ный дра­кон, чешую още­ти­нив на шее,
Кор­чит­ся, вьет­ся, шипит, зем­лю взме­тая хво­стом.
Думал ли ты тогда о моря разде­ля­ю­щем Ист­ме,
И о царевне-жене, и о при­да­ном ее?
Я, кото­рую ты попре­ка­ешь вар­вар­ским родом,
Я, что пре­ступ­ной тебе и неиму­щей кажусь,
Зор­кость огнен­ных глаз пога­си­ла зельем снотвор­ным
И без­опас­но руно с дуба похи­тить дала.
Я, пре­дав­ши отца и отчиз­ну и цар­ство поки­нув,
Беды в ски­та­ньях с тобой все при­ни­ма­ла как дар,
Ста­ло и дев­ство мое добы­чею хищ­но­го гостя,
Милую бро­си­ла я мать и род­ную сест­ру.
Толь­ко тебя, мой брат, не оста­ви­ла я, убе­гая, —
В этом месте пись­ма пусть оста­ет­ся про­бел:
Сде­лать мог­ла, но писать рука об этом не может, —
Быть бы рас­тер­зан­ной мне, брат мой, но вме­сте с тобой!
Я не боя­лась потом (что еще мог­ло быть страш­нее?),
Жен­щи­на, плыть по морям, груз пре­ступ­ле­ний неся.
Где она, сила богов? По заслу­гам кару в пучине
Ты бы понес за обман и за довер­чи­вость — я.
Если бы стис­ну­ли нас Сим­плега­ды еди­ным уда­ром,
Чтобы сме­ша­лись навек наших оскол­ки костей,
Или бы пастя­ми псов рас­тер­за­ла нас хищ­ная Сцил­ла
(Небла­го­дар­ным мужам Сцил­ла не может не мстить),
Иль в Три­на­крий­ских вол­нах пото­пи­ла нас та, что в утро­бу
Воды вби­ра­ет и вновь их изры­га­ет назад!
Но невреди­мо ты в край Гемо­ний­ский вер­нул­ся с победой,
В хра­ме отчих богов шерсть золотую сло­жил.
О Пели­а­дах ли мне, из люб­ви отца погу­бив­ших,
О рас­се­чен­ном рукой деви­чьей стар­це ска­зать?
Пусть дру­гие винят, ты один хва­лить меня дол­жен,
Ради кото­ро­го мне столь­ким при­шлось повредить.

Ты мне посмел при­ка­зать: «Ухо­ди из дома Эсо­на», —
Где най­ти мне сло­ва, чтобы обиду излить?
Дом поки­ну­ла я; со мною были два сына
И к Ясо­ну любовь (эта со мною все­гда!).
Вдруг до моих ушей доле­та­ют брач­ные пес­ни,
Вижу, мер­ца­ет вда­ли факе­лов тре­пет­ный свет,
Ваш про­слав­ляя союз, запе­ла звон­кая флей­та, —
Был для меня ее звук гор­ше тру­бы похо­рон,
Хоть и не дума­ла я о таком зло­де­я­нье, но все же
Страш­но мне ста­ло, и грудь холод вне­зап­ный ско­вал.
Валит тол­па, и — «Гимен, Гиме­ней!» — уча­ща­ют­ся кри­ки,
Слы­шит­ся бли­же при­зыв — хуже ста­но­вит­ся мне.
Слу­ги врозь раз­бре­лись и пла­ка­ли, сле­зы скры­вая;
Горя тако­го кому вест­ни­ком хочет­ся быть?
Лег­че было и мне, пока я не зна­ла, в чем дело,
Но тос­ко­ва­ла душа, слов­но бы зна­ла впе­ред…
Маль­чик наш млад­ший меж тем, мое­му послуш­ный при­ка­зу
И любо­пыт­ству, при­шел, стал воз­ле ство­рок двер­ных:
«Мать, ухо­ди! Это шест­вие наш отец воз­глав­ля­ет,
В золо­те весь, Ясон гонит коней упряж­ных».
Пла­тье вмиг разо­рвав, я уда­ри­ла в грудь кула­ка­ми,
Не мино­ва­ли лица кон­чи­ки ост­рых ног­тей.
Гнев меня гнал побе­жать, к тебе сквозь тол­пу про­тес­нить­ся,
Пест­рый сорвать венок с убран­ных пыш­но волос,
Но, хоть сдер­жа­лась с трудом, волос тер­зать я не ста­ла,
Не закри­ча­ла: «Он мой!» — и не схва­ти­ла тебя.

Кол­хи, ликуй­те, и ты ликуй, отец оскорб­лен­ный!
Жерт­ву тени тво­ей, брат мой уби­тый, при­ми!
Роди­ну, цар­ство и дом поте­ряв, я поки­ну­та ныне
Мужем, кото­рый досель всем был один для меня.
Змей укро­тить я смог­ла и быков усми­ри­ла взбе­шен­ных,
Лишь одно­го не мог­ла: мужа сми­рить мое­го.
Сна­до­бьем я сви­ре­пый огонь отвра­ти­ла уче­ным,
А от огня сво­его мне не под силу уйти.
Что же, оста­ви­ли нас кол­дов­ство, закли­на­нья и тра­вы,
Сил у Гека­ты уж нет, таин­ства тщет­ны ее?

День мне не мил, и всю горь­кую ночь я глаз не смы­каю,
И на боль­ную грудь лас­ко­вый сон не летит.
Змея заста­ви­ла спать, а себя не могу я заста­вить;
Всем на поль­зу моя помощь, но толь­ко не мне.
Тело, спа­сен­ное мной, раз­луч­ни­ца дер­жит в объ­я­тьях,
Ей доста­лись теперь наших ста­ра­ний пло­ды.
Может быть, ты сей­час, перед глу­пой женой выхва­ля­ясь,
К слу­ху при­страст­но­му речь при­спо­соб­ляя свою,
Нрав и наруж­ность мою чер­нишь, измыш­ляя наве­ты?
Пусть посме­ет­ся она, рада поро­кам моим!
Пусть посме­ет­ся она, на пур­пу­ре лежа тирий­ском, —
Ско­ро запла­чет в огне, злее огня мое­го.
Есть пока у меня желе­зо, яды и пла­мя,
Мести моей ни один не избе­жит из вра­гов.

Если спо­соб­на моль­ба твое серд­це желез­ное тро­нуть,
Выслу­шай слез­ную речь, низ­кую в гор­дых устах.
Я умо­ляю тебя, как меня ты молил не одна­жды,
Даже в ноги тебе пасть я гото­ва сей­час:
Если я ниче­го для тебя не стою, о детях
Вспом­ни, не дай им узнать маче­хи лютую власть.
Как на тебя похо­жи они! Чуть толь­ко их вижу,
От уми­ле­нья мои сра­зу влаж­не­ют гла­за.
Ради все­выш­них богов, ради свет­ло­го пла­ме­ни деда,
Ради моих заслуг, ради обо­их детей,
Ложе вер­ни мне, — ведь я за него от все­го отка­за­лась, —
Сло­во, что дал мне, сдер­жи, помощь за помощь подай,
Я не про­шу меня защи­щать от быков и от копий,
Или чтоб змея сво­ей силою ты усы­пил —
Я доби­ва­юсь тебя, кого ты мне сам в бла­го­дар­ность
Отдал, кто, став­ши отцом, мате­рью сде­лал меня.
Спро­сишь, при­да­ное где? Я его отсчи­та­ла на поле,
Что при­ка­за­ли тебе ради руна рас­па­хать.
Взял ты овчи­ну за мной, золо­той бле­стя­щую шер­стью, —
Это при­да­ное мне ты ни за что не вер­нешь.
Жизнь и твою и дру­зей в при­да­ное взял ты за мною, —
Все богат­ства срав­ни дома Сизи­фо­ва с ним!
То, что ты жив, что добыл и жену, и могу­че­го тестя,
То, что можешь ты быть небла­го­дар­ным, — мое!
Ско­ро все это я… Но зачем пред­ва­рять мою кару?
Гнев мой, зрея во мне, страш­ной угро­зой чре­ват.
Будь мне води­те­лем, гнев, — пусть хоть каять­ся после при­дет­ся:
Каюсь ведь в том, что спас­ла мужа невер­но­го я.
Пусть решит боже­ство, кото­рое мучит мне серд­це;
Что, я не знаю, но в нем гроз­ное нечто рас­тет.

Пись­мо три­на­дца­тое. ЛАОДАМИЯ — ПРОТЕСИЛАЮ

Из Гемо­ний­ской зем­ли гемо­ний­ско­му Про­те­си­лаю
Шлет Лаода­мия весть, сча­стья жела­ет, любя.
Ветер в Авлиде тебя задер­жал, как мол­ва утвер­жда­ет,
Где же он был, когда ты прочь от меня убе­гал?
Надо бы морю тогда ахей­ским про­ти­вить­ся вес­лам,
Ярость беше­ных волн мне бы на поль­зу была:
Боль­ше бы мужу дала поце­лу­ев я и нака­зов, —
Сколь­ко хоте­лось еще, сколь­ко оста­лось ска­зать!
Как ты быст­ро отплыл, когда море­хо­дам желан­ный —
Лишь море­хо­дам, не мне — ветер твой парус при­звал!
Кста­ти он был моря­кам, но любя­щей был он некста­ти:
Выпу­стил, Про­те­си­лай, ты из объ­я­тий меня,
Вмиг оне­ме­ли уста, пре­рва­лись напут­ст­вия сра­зу,
Толь­ко с трудом я мог­ла вымол­вить груст­но: «Про­щай».
Дул все силь­нее Борей, обры­вая напол­нен­ный парус,
Про­те­си­лай мой уже был дале­ко от меня.
Видеть покуда мог­ла, я видом тво­им уте­ша­лась,
Жад­но очам тво­им вслед очи стре­ми­лись мои;
Боль­ше не виден был ты, — но виден был мне твой парус,
Дол­го от пару­са я глаз отве­сти не мог­ла.
После, когда и ты, и бегу­щий твой парус исчез­ли
И, куда ни взгля­ни, воды про­стер­лись одни,
Жизнь с тобою ушла, под­ко­си­лись бес­силь­ные ноги,
Тьма раз­ли­лась, и без чувств рух­ну­ла я, гово­рят.
Све­кор Ификл, и печаль­ная мать, и Акаст пре­ста­ре­лый
Еле меня при­ве­ли в чув­ство водой ледя­ной.
Мно­го ли в их люб­ви, в их помо­щи было мне про­ку?
Я лишь сер­ди­лась: зачем не дали мне уме­реть?

Жизнь воз­вра­ти­лась ко мне, и с ней вер­ну­лись стра­да­нья;
Мучит ведь и без вины чистое серд­це любовь.
Воло­сы я не даю при­че­сы­вать боль­ше слу­жан­кам,
Радо­сти нет наде­вать мне зла­то­тка­ный наряд.
Буд­то Дву­ро­гий ко мне при­кос­нул­ся копьем вино­град­ным,
Я в исступ­ле­нье мечусь, места себе не най­ду.
Жен­щи­ны схо­дят­ся здесь фила­кий­ские, гром­ко кри­чат мне:
«Эй, Лаода­мия, вновь цар­ское пла­тье надень!»
Мне ли пла­тье носить, что про­пи­та­но соком пур­пур­ным,
Если под Тро­ей мой муж воин­ский носит доспех?
Воло­сы мне ль уби­рать, когда шлем ему голо­ву давит?
Мне ль наря­жать­ся, когда воору­жа­ет­ся он?
Буду непри­бра­на я, тво­им под­ра­жая невзго­дам,
Пусть в печа­ли прой­дет вре­мя вой­ны для меня.

Вождь Парис При­а­мид, на пагу­бу близ­ким пре­крас­ный,
Гостем зло­вред­ным ты был — будь же бес­силь­ным вра­гом.
Пусть бы тебе тенар­ской жены лицо пока­за­лось
Вдруг без­образ­ным, иль ты сам разо­нра­вил­ся ей!
Мно­гих трудов, Мене­лай, тебе будет сто­ить бег­лян­ка,
Месть для мно­гих твоя станет источ­ни­ком слез!
Боги, молю, от нас отвра­ти­те зна­ме­нье злое!
Пусть, воз­вра­тясь, посвя­тит муж Гро­мо­верж­цу доспех.
Но, едва о войне вспо­ми­наю, ста­но­вит­ся страш­но,
Слов­но из сне­га вес­ной, сле­зы стру­ят­ся из глаз,
Ида, Ксанф, Симо­ент, Тенедос и Троя — пуга­ют
Гроз­ные эти сло­ва серд­це зву­ча­ньем одним.
Гостем явил­ся Парис, но, как вид­но, знал свои силы:
То, что не мог защи­щать, он бы не смел похи­щать.
При­был он — так гово­рят — золотым свер­кая убо­ром,
Гор­до надев на себя мно­го фри­гий­ских богатств,
Были с ним люди и флот, без кото­рых вой­на не ведет­ся, —
Но из того, чем вла­дел, взял он боль­шую ли часть?
Этим, навер­но, тебя поко­рил он, сест­ра Дио­с­ку­ров,
Этим, боюсь я, и вам будет опа­сен Парис.
Гек­то­ра тоже боюсь; хоть не знаю я, кто он, — но в бит­вах
Гек­тор — Парис гово­рил — власт­ву­ет мощ­ной рукой.
Кто бы он ни был, его бере­гись, если ты меня любишь,
Серд­цем забыв­чив не будь, имя его удер­жи!
Если избег­нешь его, и дру­гих избе­жать поста­рай­ся:
Пусть тебе кажет­ся там Гек­то­ром каж­дый боец.
В бой соби­ра­ясь, все­гда повто­ряй: «Лаода­мии ради
Дол­жен себя я беречь, так нака­за­ла она».
Если пасть суж­де­но от аргос­ских вои­нов Трое,
Пусть ее сте­ны падут преж­де, чем ранят тебя.
Пусть Мене­лай на вра­гов нале­та­ет в каж­дом сра­же­нье,
Чтоб у Пари­са отнять то, что похи­тил Парис.
Пусть, правотою силен, победит он и силой ору­жья:
Дол­жен супру­гу супруг вырвать из вра­же­ских рук.
Твой же долг не таков: сра­жай­ся за то, чтобы выжить,
Чтоб ока­зать­ся опять в чистых объ­я­тьях моих.
Вы, дар­да­ниды, из всех вра­гов одно­го поща­ди­те,
Чтобы из тела его кро­ви не лить­ся моей.
Он не из тех, кому при­ста­ло бить­ся с ору­жьем,
В яро­сти гру­дью идти про­тив враж­деб­ных мечей, —
Более пыл­ким в люб­ви он может быть, чем в сра­же­нье, —
Дай­те сра­жать­ся дру­гим, Про­те­си­лаю — любить!

Если бы толь­ко ты знал, как тебя мне оклик­нуть хоте­лось!
Но удер­жал меня страх перед при­ме­той дур­ной.
Ты, за дверь выхо­дя, чтоб отплыть под Трою ско­рее, —
Знак недоб­рый! — ногой отчий порог заце­пил.
Вскрик­ну­ла я, увидав, и без­звуч­но в серд­це ска­за­ла:
«Пусть воз­вра­ще­нье сулит эта при­ме­та ему!»
Нын­че об этом пишу, чтобы в бит­вах ты не был запаль­чив;
Сде­лай же так, чтоб умчал ветер тре­во­гу мою.

Жре­бий гото­вит тому из данай­цев страш­ную участь,
Кто на тро­ян­ский песок пер­вым посме­ет сту­пить.
Как несчаст­ли­ва та, что пер­вой мужа опла­чет!
Боги, не дай­те, чтоб ты самым реши­тель­ным был!
Помни: из тыся­чи пусть корабль твой тысяч­ным будет,
Пусть по уста­лым вол­нам всех поза­ди он плы­вет.
Помни и этот наказ: выхо­ди на сушу послед­ним,
Там не род­ная зем­ля, так для чего же спе­шить?
Парус и вес­ла свои сбе­ре­ги для обрат­ной доро­ги,
Быст­рый их бег задер­жи лишь на сво­ем бере­гу.

Пря­чет ли Феб лицо иль сто­ит высо­ко над зем­лею,
Днем я гру­щу о тебе, ночью гру­щу о тебе.
Ночью боль­ше, чем днем: ночь лишь тем из жен­щин милее,
Чья на люби­мом пле­че может лежать голо­ва.
Лжи­вые сны я лов­лю в оди­но­кой холод­ной посте­ли:
Под­лин­ной нет — так мила радость и мни­мая нам.
Но поче­му так бледен ты был в моем сно­виде­нье
И поче­му ты со мной жалоб­но так гово­рил?
Дре­му стрях­нув, спе­шу я почтить виде­нья ноч­ные,
Хра­ма в Фес­са­лии нет, где не взле­тал бы мой дым.
Ладан бро­саю в огонь и сле­за­ми кроп­лю, от кото­рых
Слов­но от чисто­го он ярче пыла­ет вина.
Ско­ро ли жад­ны­ми я обни­му тебя сно­ва рука­ми,
Наземь без чувств упа­ду, радость не в силах сне­сти?
Ско­ро ли, креп­че ко мне при­жав­шись в посте­ли, нач­нешь ты
Дол­гий рас­сказ о сво­их слав­ных делах на войне?
Будешь рас­ска­зы­вать ты, но, хоть слу­шать мне будет отрад­но,
Сно­ва и сно­ва тебя я поце­лу­ем пре­рву;
Кста­ти в рас­ска­зе любом поме­ха слад­кая эта,
После нее с язы­ка речи живей поте­кут.

Но чуть лишь вспом­ню опять о Трое, о море, о вет­рах,
Тут же тре­во­га и страх гонят надеж­ду мою.
Вет­ры вам плыть не дают — меня и это пуга­ет:
Зна­чит, гото­вы идти вы про­тив воли морей.
Кто про­тив вет­ра поплыть на роди­ну даже захо­чет?
Вы же от роди­ны прочь мчи­тесь вол­нам впе­ре­кор?
Сам вла­ды­ка Неп­тун закрыл в свой город доро­гу!
Мож­но ли рвать­ся туда? Все поспе­ши­те домой!
Мож­но ли плыть? Запре­ту вет­ров пови­нуй­тесь, данай­цы!
Вас не слу­чай сле­пой дер­жит, но воля богов.
К дому судов пару­са повер­ни­те, покуда не позд­но!
Ради кого вое­вать? Ради невер­ной жены?
Что я ска­за­ла? О, нет! Пусть не будет при­зыв мой при­ме­той!
Пусть по утих­шим вол­нам лег­кий вас мчит вете­рок!
Пра­во, завидую я тро­ян­кам; их враг под сте­ною,
Сами увидят они слез­ную гибель род­ных.
Храб­ро­му мужу сво­ей рукой жена моло­дая
Шле­ма завя­жет рем­ни, вар­вар­ский меч при­не­сет,
Меч при­не­сет и подаст и в ответ поце­луи полу­чит,
Так что забота ее будет отрад­на дво­им,
И, до две­рей про­во­див, велит воз­вра­тить­ся и ска­жет:
«Дол­жен Юпи­те­ру ты эти доспе­хи вер­нуть!»
Он с собой уне­сет наказ недав­ний люби­мой
И осто­рож­ней в бою будет, на дом свой взгля­нув.
Он воз­вра­тит­ся — она и щит и шлем с него сни­мет
И к утом­лен­ной груди гру­дью при­жмет­ся неж­ней.
Ну, а меня неиз­вест­ность гне­тет, и мню я в тре­во­ге,
Буд­то слу­чи­лось уже все, что слу­чить­ся мог­ло.

Тою порой, как ты на краю все­лен­ной вою­ешь,
Воск, повто­ря­ю­щий твой облик, остал­ся со мной:
Мно­го он лас­ко­вых слов, тебе пред­на­зна­чен­ных, слы­шит,
Жаром объ­я­тий моих часто быва­ет согрет.
Верь, не про­стой это воск, как пока­жет­ся с пер­во­го взгляда:
Истин­ный Про­те­си­лай, толь­ко что голо­са нет.
Я смот­рю на него, вме­сто мужа его обни­маю,
Жалу­юсь так, слов­но он может уте­шить в ответ.
Жиз­нью тво­ей кля­нусь и воз­вра­том — мои­ми бога­ми,
Пла­ме­нем брач­ных огней, пла­ме­нем наших сер­дец,
И голо­вою тво­ей, — чтобы ты не сло­жил ее в Трое,
Чтоб на гла­зах у меня здесь она ста­ла седой, —
Я за тобою пой­ду, куда бы меня ни позвал ты,
Будешь ли… (страш­но ска­зать!) — или оста­нешь­ся жив.
А на про­ща­нье в пись­ме при­ми наказ мой послед­ний:
Хочешь меня убе­речь — так бере­ги и себя.

Пись­мо четыр­на­дца­тое. ГИПЕРМНЕСТРА — ЛИНКЕЮ

Бра­ту, кото­рый один уце­лел из недав­но столь мно­гих,
Пав­ших от жен­ской руки, шлет Гиперм­не­стра пись­мо.
Дер­жат меня вза­пер­ти, ско­ва­ли цепью тяже­лой:
За бла­го­че­стье мое так нака­за­ли меня.
В гор­ло тебе желе­зо вса­дить рука побо­я­лась —
Вот и каз­нят; а убей мужа я — ста­ли б хва­лить.
Луч­ше уж казнь, чем волю отца такую испол­нить!
В том, что от кро­ви чисты руки, не каюсь ничуть.
Пусть он пла­ме­нем жжет ту, чье пла­мя чистым оста­лось,
Пусть в лицо мне метнет факел, что свадь­бе све­тил,
Или заре­жет мечом, что вру­чен не для доб­ро­го дела, —
Смерть, от кото­рой ушел муж, не мину­ет жену!
Но не добить­ся ему, чтоб ска­за­ла я, уми­рая:
«Каюсь», — каять­ся в чем? Не в бла­го­че­стье ль моем?
Кает­ся пусть в пре­ступ­ле­нье Данай и жесто­кие сест­ры, —
За зло­де­я­ньем все­гда ходит рас­ка­я­нье вслед.

Серд­це тре­пе­щет, едва я ту ночь кро­ва­вую вспом­ню,
И от вне­зап­ной опять дро­жи неме­ет рука.
О несвер­шен­ном писать она робе­ет убий­стве,
Хоть и счи­та­ли ее мужа спо­соб­ной убить.
Но попы­та­юсь. Едва оде­ли сумер­ки зем­лю,
В час меж­ду све­том и тьмой, в час меж­ду ночью и днем
Нас, Ина­хид, пове­ли во дво­рец высо­кий Пелас­га,
При­нял неве­сток сво­их воору­жен­ных Египт,
Всюду све­тиль­ни горят, око­ва­ны золо­том ярким,
Жгут, про­тив воли огня, ладан во всех оча­гах.
Кли­чет народ: «Гимен, Гиме­ней!» — но бог уле­та­ет,
Даже Юно­на и та город поки­ну­ла свой.
Вот под кри­ки дру­зей, от вина нетвер­дой поход­кой,
Каж­дый све­жим вен­ком влаж­ные куд­ри обвив,
Весе­ло к ложу спе­шат жени­хи — но к смерт­но­му ложу,
Мнут покры­ва­ла они — свой погре­баль­ный покров,
Отя­желев от вина и еды, усту­па­ют дре­мо­те, —
Весь, ниче­го не боясь, Аргос высо­кий уснул.
Вдруг почуди­лось мне: уми­раю­щих слы­шат­ся сто­ны…
Слы­ша­лись въяве они; то, что стра­ши­ло, сбы­лось.
Кровь отли­ла, и холод ско­вал мне тело и душу,
И ото­греть не мог­ло новое ложе меня.
Слов­но коло­сья, когда Зефир их лег­кий колы­шет,
Иль на холод­ном вет­ру строй­ных лист­ва топо­лей,
Так, или даже силь­ней, я дро­жа­ла. А ты был недви­жен,
Было снотвор­ным вино, что под­нес­ла я тебе.
Страх из серд­ца меж тем про­гна­ло отца при­ка­за­нье:
С ложа встаю и кли­нок сла­бой хва­таю рукой.
Нет, тебе я не лгу: я три­жды меч зано­си­ла,
И с зане­сен­ным мечом пада­ла три­жды рука.
К гор­лу я тво­е­му — всю прав­ду поз­воль мне поведать, —
К гор­лу я под­нес­ла дан­ный Дана­ем кли­нок.
Но бла­го­че­стье и страх запре­ти­ли при­каз нече­сти­вый
Выпол­нить: в чистых руках дерз­кий не дер­жит­ся меч.
Ста­ла я воло­сы рвать, порва­ла пур­пур­ное пла­тье,
Ста­ла такие твер­дить голо­сом тихим сло­ва:
«Твой, Гиперм­не­стра, отец суров; при­ка­за­нье испол­ни,
Пусть и этот идет бра­тьям уби­тым вослед.
Дева и жен­щи­на я; и при­ро­да, и воз­раст мой крот­ки, —
Неж­ным него­же рукам тро­гать жесто­кую сталь.
Нет, пока он не встал, сестер после­дуй при­ме­ру, —
Храб­рые, вер­но, уже всех истре­би­ли мужей.
Если эта рука убить кого-нибудь может,
Толь­ко кро­вью моей пусть обаг­рит­ся она!
Надо ль каз­нить их за то, что Даная пре­стол захва­ти­ли?
Отдал его бы и так он чуже­зем­ным зятьям!
Каз­ни пус­кай заслу­жи­ли они — но чем про­ви­ни­лись
Мы? Поче­му не могу я неза­пят­нан­ной быть?
Жен­щине меч для чего? Для чего мне нуж­но ору­жье?
Шерсть и кор­зин­ка моим боль­ше при­ста­ли рукам!»

Так я шеп­та­ла; меж тем поли­лись за сло­ва­ми и сле­зы,
Пря­мо на тело твое пада­ли кап­ли из глаз.
Ты, чтоб меня обнять, протя­нул полу­сон­ные руки
И о меча ост­рие их не пора­нил едва.
Я нача­ла уж боять­ся отца, и слуг, и рас­све­та;
Заго­во­ри­ла — и вмиг сон с тво­их глаз про­гна­ла:
«Быст­ро вста­вай, Белид, один из недав­но столь мно­гих,
Или же ночь для тебя веч­ною станет. Беги!»
В стра­хе вско­чил ты; тебя оста­ви­ла сон­ная вялость,
Смот­ришь, как в роб­кой руке меч смер­то­нос­ный дро­жит.
Хочешь меня ты спро­сить… «Беги, пока ночь не мину­ла!» —
Я гово­рю, и во тьму мчишь­ся ты; я оста­юсь.
Утро наста­ло; Данай зятьев уби­тых счи­та­ет;
Страш­ный не схо­дит­ся счет: недо­ста­ет одно­го.
Как он сер­дил­ся, изъ­ян средь уби­той род­ни обна­ру­жив!
Мало каза­лось ему кро­ви, что про­ли­ли мы.
Вмиг от отцов­ских колен отры­ва­ют меня и в тем­ни­цу
Тащат за воло­сы: так награж­де­на я за все!
Вид­но, с тех пор, как жена ста­ла тел­кой, а тел­ка — боги­ней,
Ярост­ный гнев на нас в серд­це Юно­ны не гас.
Не ото­мсти­ла ль она, когда девуш­ка вдруг замы­ча­ла,
И Гро­мо­верж­ца при­влечь преж­ней кра­сой не мог­ла?
Новая тел­ка взо­шла на песок над роди­тель­ским током,
Виде­ла в отчей воде чьи-то чужие рога,
Вме­сто жалоб­ных слов из уст выле­та­ло мыча­нье,
Стра­шен был соб­ст­вен­ный вид, стра­шен был соб­ст­вен­ный крик.
Есть ли в отча­я­нье прок? Для чего ты в воду глядишь­ся,
Ноги счи­та­ешь зачем, новым копы­там дивясь?
Ты, вну­шав­шая страх рев­ни­вый сест­ре Гро­мо­верж­ца,
Голод теперь уто­лять будешь лист­вой и тра­вой,
Будешь пить из ручьев и глядеть на себя в изум­ле­нье,
Будешь боять­ся, что рог соб­ст­вен­ный ранит тебя.
Ты, чьи богат­ства досель Юпи­те­ра были достой­ны,
Будешь отныне лежать голой на голой зем­ле.
Мно­го род­ст­вен­ных рек, и морей, и земель про­бе­жишь ты,
Путь откро­ют тебе реки, зем­ля и моря.
Но для чего ты, Ио, бежишь за дале­кие воды?
Не убе­жать от себя: новый твой облик с тобой.
Мчишь­ся куда, Ина­хида? Ведь ты сама за собою
Гонишь­ся, ты и бег­лец, и неот­ступ­ный ловец.
Тел­ке безум­ной вернет обли­чье воз­люб­лен­ной бога
Нил, через семь рука­вов воды несу­щий в моря.

Что вспо­ми­нать о делах, совер­шен­ных седой ста­ри­ною?
В юные годы мои есть что опла­ки­вать мне!
С бра­том ведет отец мой вой­ну; лишен­ные цар­ства,
Изгна­ны мы; нас укрыл город у края зем­ли.
Брат жесто­кий отца завла­дел жез­лом и пре­сто­лом,
С немощ­ным стар­цем тол­пой немощ­ной стран­ст­ву­ем мы.
Жив остал­ся один из цело­го пле­ме­ни бра­тьев;
Мне — по уби­тым теперь и по убий­цам рыдать.
Столь­ко ж сестер у меня погиб­ло, сколь­ко и бра­тьев,
Пусть и тех и дру­гих сле­зы мои оро­сят.
Я за то, что ты жив, ожидаю мучи­тель­ной каз­ни;
Чем же вину нака­зать, если за подвиг каз­нят?
Сотая преж­де в тол­пе сестер и бра­тьев, — неужто,
После того как один брат уце­лел, я умру?
Если тебе еще есть до сест­ры неза­пят­нан­ной дело,
Если досто­ин, Лин­кей, дара ты был мое­го,
Или на помощь при­ди, иль убей и лишен­ное жиз­ни
Тело тай­ком поло­жи на погре­баль­ный костер.
Кости мои собе­ри и, сле­за­ми омыв, схо­ро­ни их,
И над моги­лой моей крат­кую над­пись поставь:
«Здесь Гиперм­не­стра лежит; за свое бла­го­че­стье в награ­ду
Смерть, от кото­рой спас­ла бра­та, она при­ня­ла».
Хочет­ся даль­ше писать, но рука цепе­не­ет в око­вах,
И отни­ма­ет мои силы послед­ние страх.

Пись­мо пят­на­дца­тое. САФО — ФАОНУ

Что же, увидев листок, что при­леж­ной испи­сан рукою,
Сра­зу твои гла­за руку узна­ют мою,
Или, если на нем не про­чтешь ты име­ни Сафо,
То не пой­мешь, от кого крат­кое это пись­мо?
Может быть, спро­сишь еще, поче­му пере­мен­ным раз­ме­ром
Я пишу, хоть при­стал Сафо лири­че­ский лад?
Пла­чу о нашей люб­ви; а эле­гия — слез­ная пес­ня,
Вто­рить не может моим горь­ким сле­зам бар­би­тон.

Вся я горю, как горят поля пло­до­род­ные летом,
Если без­удерж­ный Эвр гонит огонь по хле­бам.
Ты посе­лил­ся, Фаон, в полях под Тифе­е­вой Этной, —
Пла­мя силь­ней, чем огонь Этны, сжи­га­ет меня.
Песен, кото­рые я с созву­чья­ми струн соче­та­ла,
Мне не создать: ведь для них празд­ной долж­на быть душа.
Юные девуш­ки мне из Метим­ны и Пир­ры неми­лы,
Все мне неми­лы теперь жены Лес­бос­ской зем­ли.
И Анак­то­рия мне, и Кид­но — обе посты­ли,
И на Атти­ду глядеть боль­ше не хочет­ся мне;
Все мне посты­ли, в люб­ви к кому меня упре­ка­ли,
Ты при­сво­ил один мно­же­ства жен­щин удел.
Созда­ны годы твои для утех, и лицом ты пре­кра­сен.
Было для взо­ров моих пагуб­но это лицо!
Лиру возь­ми и кол­чан — и пока­жешь­ся ты Апол­ло­ном,
Если кру­тые рога вырас­тут — будешь ты Вакх.
Даф­ну любил Апол­лон, а Вакх — царев­ну из Кнос­са,
Хоть и не зна­ли они песен и лир­ных ладов.
Мне Пега­сиды меж тем дик­ту­ют неж­ные пес­ни,
Всюду по све­ту зве­нит слав­ное имя мое.
Даже Алкей, мой собрат по род­ной зем­ле и по лире,
Так не про­слав­лен, хоть он и вели­ча­вей поет.
Пусть кра­соты не дала мне при­ро­да упря­мая, — что же!
Все изъ­я­ны ее дар мой с лих­вой воз­ме­стил.
Ростом мала я — зато мое имя по цело­му миру
Слыш­но; высо­ко оно — зна­чит, и я высо­ка.
Кожа моя не бела; но Пер­сей ведь любил Анд­ро­меду,
Хоть Кефе­ида была смуг­лой, как все в той стране.
Чер­ных голу­бок порой любит голубь с зеле­ным отли­вом,
К пест­рым порой голу­бям белые гор­ли­цы льнут.
Если искать лишь таких, что тебя кра­сотою достой­ны,
То не най­ти ни одной — нет, не най­ти ни одной.
А по моим ведь сти­хам я тебе каза­лась пре­крас­ной,
Клят­вен­но ты при­зна­вал: я хоро­шо гово­рю.
Пела я; пом­ню, тогда — у влюб­лен­ных хоро­шая память —
Ты поце­луи не раз мне меж­ду песен дарил.
Это любил ты, и всем по душе была я Фао­ну, —
Боль­ше все­го, когда нас к делу Амур при­зы­вал.
Как любил ты моих сла­до­страст­ных дви­же­ний сво­бо­ду,
Рез­вость в любов­ной игре, шепот, уте­хам под стать,
Или, после того, как сли­ва­ло дво­их наслаж­де­нье,
Как ты исто­му любил в наших уста­лых телах!

Новой добы­чей тво­ей сици­лий­ские жен­щи­ны ста­ли.
Что мне Лес­бос теперь? Быть сици­лий­кой хочу!
Прочь бег­ле­ца мое­го ото­шли­те из ваше­го края,
Жены Нисей­ской зем­ли, девы Нисей­ской зем­ли!
Пусть его льсти­вый язык не обманет вас лас­ко­вой ложью, —
Все, что вам гово­рит, рань­ше он мне гово­рил.
Так­же и ты, что живешь на сикан­ских горах, Эри­ци­на, —
Я ведь твоя, — помо­ги жри­це, вос­пев­шей тебя.
Преж­ним неужто путем пой­дет судь­ба моя злая,
Будет ли даль­ше она так же суро­ва ко мне?
Шел мне шестой толь­ко год, когда мате­ри кости, до сро­ка
Собра­ны в пеп­ле кост­ра, выпи­ли сле­зы мои.
Брат мой рас­тра­тил доб­ро, опу­тан­ный стра­стью к блуд­ни­це;
Что же доста­лось ему? Толь­ко позор и разор.
Стал, обед­нев, бороздить он про­вор­ны­ми вес­ла­ми море,
Что про­мотал без сты­да — хочет бес­чест­но нажить;
Воз­не­на­видел меня за мои уве­ща­нья, за вер­ность, —
Вот что мне при­нес­ла чест­ных речей пря­мота!
Но, буд­то мало бед, без кон­ца меня угне­тав­ших,
Доч­ка при­ба­ви­ла мне новых тре­вог и забот.
Ты послед­нею стал при­чи­ной горя и жалоб:
Гонит, как преж­де, мою ветер враж­деб­ный ладью.

Пряди волос у меня по пле­чам висят в бес­по­ряд­ке,
И само­цвет­ных кам­ней нет уж на паль­цах моих;
Золота нет в воло­сах, и дара­ми зем­ли Ара­вий­ской
Боль­ше не пах­нут они; гру­бое пла­тье на мне.
Что наря­жать­ся теперь? Кому я хочу при­гля­нуть­ся?
Всех ста­ра­ний моих рядом винов­ни­ка нет!

Неж­но серд­це мое, лег­ко его стре­ла­ми ранить,
В нем — при­чи­на того, что влюб­ле­на я все­гда.
Вид­но, когда роди­лась я, такой мне закон поло­жи­ли
Сест­ры и спря­ли тогда мне не суро­вую нить.
Либо искус­ство мое и заня­тья мне нрав вос­пи­та­ли,
Неж­ным, подат­ли­вым дух Талия сде­ла­ла мой.
Надо ль дивить­ся тому, что пуш­ком пле­нил меня пер­вым
Воз­раст, кото­рый пле­нить может и зре­лых мужей?
Ты бы, Авро­ра, его похи­ти­ла вме­сто Кефа­ла,
Да не пус­ка­ет тебя пер­вый похи­щен­ный твой;
Если бы Феба его увида­ла все­видя­щим взо­ром,
Волей ее усып­лен был бы надол­го Фаон;
В небо его в колес­ни­це сво­ей увез­ла бы Вене­ра,
Толь­ко боит­ся — а вдруг Мар­су понра­вит­ся он.
Ты не маль­чик уже, но еще и не юно­ша, — годы
Самые луч­шие! Ты — сверст­ни­ков честь и кра­са!
К нам, пре­крас­ный, вер­нись, при­жмись к груди моей сно­ва,
Сам не люби, но любить мне, умо­ляю, поз­воль!
Я пишу, а из глаз неволь­ные катят­ся сле­зы;
Видишь, как мно­го слов в этих раз­мы­то стро­ках.
Пусть ты уехать решил, но ты мог бы смяг­чить рас­ста­ва­нье,
Перед раз­лу­кою мне мол­вив­ши: «Сафо, про­щай!»
Ни поце­лу­ев моих, ни слез не унес ты с собою,
Я без тре­во­ги жила, боли такой не жда­ла.
Кро­ме обиды, ты мне ниче­го не оста­вил на память,
И у тебя ника­кой памят­ки нет от меня.
Я и напут­ст­вий тебе не дала, да и если дала бы,
То лишь одно: чтобы ты Сафо не смел забы­вать.

Я нераз­луч­ным со мной кля­нусь тебе Купидо­ном,
Силой свя­той девя­ти избран­ных мною богинь, —
Чуть лишь мне кто-то ска­зал: «Покида­ет тебя твоя радость», —
Дол­го я не мог­ла ни гово­рить, ни рыдать.
Не было слов на устах и слез в гла­зах пере­сох­ших,
Толь­ко стес­нен­ную грудь холод ско­вал ледя­ной.
Боль утих­ла — тогда я уда­ри­ла в грудь кула­ка­ми,
И не сты­ди­лась при всех с воп­ля­ми воло­сы рвать,
Слов­но несчаст­ная мать, что сама без­ды­хан­ное тело
Сына несет на руках к месту, где сло­жен костер.
Брат мой Харакс, несча­стьем сест­ры упи­ва­ясь зло­рад­но,
Часто ко мне на гла­за стал появ­лять­ся сей­час,
Чтобы меня усты­дить моей печа­ли при­чи­ной,
«Что ей рыдать? — он твер­дит. — Дочь ведь жива у нее!»
Вме­сте стыд и любовь не ходят; с гру­дью нару­жу,
В порван­ном пла­тье — такой люди вида­ли меня.

Нет от тебя мне покоя, Фаон: тебя воз­вра­ща­ют
Сны — и дела­ют ночь ярче пого­же­го дня.
Рядом с собой тебя нахо­жу, хоть ты и дале­ко,
Толь­ко ведь радость дарят слиш­ком недол­гую сны.
Снит­ся мне, буд­то твоя рука под моей голо­вою,
Снит­ся, что на руку мне голо­ву ты поло­жил,
Твой поце­луй узнаю, язы­ка тво­е­го при­ка­са­нье, —
Кста­ти сорвать поце­луй, кста­ти вер­нуть ты умел.
Буд­то и вправ­ду ты здесь, я шеп­ну тебе сло­во, лас­ка­ясь,
Чтобы люб­ви послу­жить, губы не спят и во сне.
Стыд­но ска­зать, что быва­ет затем, — но все же быва­ет;
Раду­юсь я, а потом быть без тебя не могу.
Всхо­дит Титан и взо­рам себя откры­ва­ет и зем­лю,
Я же тос­кую, что сон быст­ро поки­нул меня.
В лес, в пеще­ры бегу, буд­то лес и пеще­ры помо­гут, —
Часто быва­ли они стра­жа­ми наших утех.
Слов­но как та, что Фурий сест­рой Эрих­то гони­ма,
Мчусь я, не пом­ня себя, кос­мы висят по пле­чам.
Видят гла­за нете­са­ный туф на сво­дах пеще­ры, —
Рань­ше тут был для меня мра­мор мигдон­ский, не туф.
Лес нахо­жу, кото­рый не раз давал нам с тобою
Ложе и нас защи­щал плот­ным покро­вом лист­вы,
Не нахо­жу лишь того, кто вла­дел и лесом и мною;
Что без него мне леса? Он их сокро­ви­щем был.
Вижу при­мя­тую я тра­ву на лужай­ке зна­ко­мой:
Нашей тяже­стью мы стеб­ли при­гну­ли к зем­ле.
Здесь я лег­ла, и к месту, где ты лежал, при­жи­ма­лась,
Милая преж­де тра­ва выпи­ла сле­зы мои.
Вет­ки, каза­лось, со мной горю­ют, поник­нув лист­вою,
Не было слыш­но меж них сла­дост­ной жало­бы птиц.
Толь­ко об Ити­се песнь исма­рий­ском пти­ца Дав­лиды
Пела, печаль­ная мать, в скор­би о мести сво­ей.
Ити­са пти­ца поет, а Сафо — любовь и раз­лу­ку,
Все осталь­ное вокруг, буд­то бы в пол­ночь, мол­чит.

Есть, про­зрач­ней стек­ла, в лесу источ­ник свя­щен­ный,
Верят у нас, что таит некое он боже­ство.
Вет­ви над ним широ­ко водя­ная рас­ки­ну­ла ива,
Слов­но роща густа; берег тра­вою порос;
Здесь я лег­ла, чтоб мое отдох­ну­ло уста­лое тело.
Вижу сквозь сле­зы: сто­ит рядом одна из наяд
И гово­рит: «Если жар без­жа­лост­ный серд­це сжи­га­ет,
То в Амбра­кий­скую ты зем­лю ско­рее сту­пай.
Там во всю ширь с высоты Апол­лон моря ози­ра­ет,
Берег Лев­кад­ским зовет или Актий­ским народ.
Дев­ка­ли­он, когда к Пир­ре горел любо­вью, отсюда
Бро­сил­ся и, невредим, лег на соле­ную гладь.
Тот­час ответ­ная страсть спо­кой­но­го серд­ца кос­ну­лась
Пир­ры, и Дев­ка­ли­он тот­час ути­шил свой пыл.
Этот закон Лев­ка­да хра­нит; туда отправ­ляй­ся
Тот­час же и не стра­шись прыг­нуть с вер­ши­ны ска­лы».
Толь­ко совет отзву­чал, и наяда и голос исчез­ли;
Я под­ни­ма­юсь, дро­жа, сле­зы бегут по щекам.
Ним­фа, спе­шу я туда, к ска­ле, что ты ука­за­ла;
Прочь боязнь: ведь ее страсть победи­ла дав­но.
Что б ни слу­чи­лось со мной, все я буду счаст­ли­вей, чем ныне.
Ветер, меня под­хва­ти: лег­кой я ста­ла теперь.
Так­же и ты, Купидон, мне кры­лья под­ставь, чтоб уко­ром
Веч­ным Лев­кад­ской волне гибель моя не была.
Фебу я там посвя­щу чере­па­ху общую нашу,
Две все­го лишь стро­ки будут такие под ней:
«Лиру тебе посвя­ща­ет, о Феб, бла­го­дар­ная Сафо,
Дар, что досто­ин ее, дар, что досто­ин тебя».

Но для чего ты меня посы­ла­ешь на берег Актий­ский,
Если и сам ты, бег­лец, можешь вер­нуть­ся ко мне?
Ты избав­ле­нье мне дашь ско­рей, чем Лев­кад­ские воды,
И бла­го­де­тель­ней ты будешь, и кра­ше, чем Феб.
Или, твер­же ска­лы и сви­ре­пей при­боя Лев­ка­ды,
Хочешь, чтоб сла­ву тебе гибель моя при­нес­ла?
Луч­ше гру­дью тес­ней к тво­ей груди мне при­жать­ся,
Чем с вер­ши­ны ска­лы бро­сить­ся гру­дью в вол­ну.
Вот моя грудь, Фаон: ее назы­вал ты пре­крас­ной
И мно­го­крат­но хва­лил дар, оби­таю­щий в ней.
Быть бы речи­стой сей­час! Но боль — искус­ству поме­ха,
И средь несча­стий меня дар мой поки­нул совсем.
Преж­них нет уже сил и для песен их не хва­та­ет,
Плектр от горя мол­чит, лира от горя нема.
Жен­щи­ны Лес­боса, вы, и неве­сты мор­ской Мити­ле­ны,
Чьи име­на про­слав­лял струн эолий­ских напев,
Жен­щи­ны Лес­боса, к вам любовь мне честь запят­на­ла, —
Не при­хо­ди­те тол­пой слу­шать кифа­ру мою:
Все, что нра­ви­лось вам, унес Фаон, убе­гая…
Горе мне! Чуть было я «мой» не ска­за­ла «Фаон».
Мне воз­вра­ти­те его — и к вам вер­нет­ся певи­ца;
Он ожив­ля­ет мой дар, он уби­ва­ет его.
Я пыта­юсь молить, но сло­ва­ми дикое серд­це
Тро­ну ли я или умчит их бес­по­лез­но Зефир?
Пусть умчав­ший сло­ва при­мчит пару­са твои ветер;
Будь ты, мед­ли­тель, в уме — сде­лал бы это дав­но.
Если назад поплы­вешь, — за корабль твой обет­ные жерт­вы
Есть у меня; поспе­ши, серд­це мое не кру­ши!
Толь­ко отчаль: путь откро­ет мор­ской рож­ден­ная в море,
Ветер корабль поне­сет, — толь­ко отчаль поско­рей!
Сам Купидон сле­тит на кор­му и за руль твой возь­мет­ся,
Неж­ной рас­пу­стит рукой и убе­рет пару­са.
Если ж тебе по душе с пеласгий­ской Сафо раз­лу­ка, —
Хоть и не ска­жешь ты, чем я заслу­жи­ла ее, —
Пусть несчаст­ной о том хоть пись­мо жесто­кое ска­жет,
Чтобы в Лев­кад­ских вол­нах я попы­та­ла судь­бу.