Таких артистов еще не бывало,
они гениальны в своих ролях.
Бездарным – не помидоры на сцену
(о, если бы!) – головешка с огнем!..
Мама моя, молодая татарка,
словно цыганка – в бордовом платье,
словно индуска – с точкой на лбу,
ты ли не знала сути звонков
ночных телефонных в избе деревянной –
как будто летят на тебя трамваи!
(Наверно, поэтому после, в столице,
ты так боялась трамваев…)
Отец появлялся на пару дней,
опять исчезал, оставляя дома
медаль, или звездочку, или просто
спичечный коробок, забитый
горелыми спичками: вот привычка!
Привычка разведчика не оставлять
даже горелых спичек…
… Когда же
в траурных рамках вышли газеты,
а тюрьмы запертые распахнулись
и потянули в домах сквозняки –
и многие пока отделались гриппом… –
как он, отец, убивался! Как
он пил! Он сдал револьвер, документы
и попросился на мирный пост –
ушел на «фронт кукурузы»…
И ты не плакала. Ты улыбалась!
Отец поседел. И ты улыбалась!
Он пил и пил. А ты улыбалась,
так жалко и вымученно… Да кто ж
тебя научил улыбаться, мама?
Отец мотался по темным задворкам,
с какими-то женщинами – говорили,
и ты поскальзывалась не раз,
как на арбузных корках, на сплетнях,
ты видела: люди не врут… Но ты
не плакала. Улыбалась!
(Когда мне час пробьет – умирать,
я вспомню твое лицемерье святое,
твою улыбку страшную, мама…)
Ты высохла, ты ходила согнувшись,
мои волосы гладила пальцами
жесткими и горячими,
порою чуть кожу сдирая со лба…
Кого ты любила – так это меня,
я мальчик твой чистый, умный, единственный…
когда я хворал – ты с ума сходила,
от взгляда темного твоего
ртуть в термометре зябко сжималась!
И вот ухожу я – мечтаю об армии!
Я от тебя ухожу – целина
дразнит ковыльными древними копьями!
А вот и женитьба. Чужая женщина
гладит брови мои и волосы,
и пальцы у ней легки, как ручей…
И ты не плачешь – ты улыбаешься!
И ты не плачешь – ты улыбаешься!
Святое жуткое лицемерье!
Заплачь хоть раз, заплачь, моя мама!
(Мы ездим в дальние командировки,
спорим о стихах Пастернака,
лежим в траншеях у космодрома
и редко пишем своим матерям…
и те – еще реже…
Ведь некуда!)
Тебя навестив, я вновь уезжаю.
Выходишь в старом бордовом платье
и по старушечьи – в белом платке,
одна (отец – он вернется, конечно…).
Я говорю о секретном заводе,
где я работаю… кажется, хвастаюсь –
мол, каждый день немного опасен…
но ничего!
А рядом со мной
стоит жена моя, девочка русая,
с недоумением и испугом
смотрит в седые глаза твои.
Ведь ты не плачешь – ты улыбаешься!
Под все рассказы ты улыбаешься!
Мама! Любимая! Я прошу,
заплачь хоть раз! Я боюсь чего-то…