Он честно мастерил семью.
Был дух мятежный за семью
Дверьми бесповоротно заперт.
Упрямец,
он был долго занят
Охраною таких законов,
Которых не понять, не стронув.
Семья семьей. Но снег зимой
Однажды на пути домой
Увлек его к былым поземкам,
Метелицам, буранам, стужам…
Он ощутил себя потомком
И предком, а не просто мужем
С авоськами. (Открою скобки:
Кульки, и банки, и коробки —
Живая жизнь, а не мещанство.
Над ними потешаться — чванство.
Я только не желаю, чтоб,
Их добывая, он усоп.)
Итак, зима. Итак, пурга.
Он
осознал
в себе — врага
Сберкнижки, распорядка, рамок
Самодовольных… Словом, ‘амок’!
О нет. Он не ушел к другой,
Не бросил ни детей, ни лямку, —
Не пьяница и не изгой,
Он тесную расторгнул рамку.
И выгнуло его дугой
Такое напряженье воли,
Что он, как второгодник в школе,
Припал к непонятым азам
Любви, и совести, и боли
С прожилками житейской прозы.
…Не догадаться по глазам,
Какие
мучают
вопросы
Его, бродягу и певца.
Опять зима. Опять морозы.
И подбивает сын отца,
Несущего кульки и банки, —
Сильней толкнуть лихие санки
С крутой горы…
И — нет конца.