Созревая в условиях разнообразных дворовых помоек,
я в тот август невинность носил терпеливо, как стоик.
Сам предмет моих грёз был настырно томителен, но не конкретен:
плоть без лишних примет, героиня частушек, потворщица сплетен…
Между тем, пара лет как издохла большая война…
Поразительно, как тушевались картины, скульптуры, страницы
пред случайною вылазкой тяжких коленок дворовой блудницы.
Но её нагота – для других, не для нас: пацанвы, малолеток –
знать, куда поважней жили птицы в пролётах тех лестничных клеток.
Между тем, в это лето до осени длилась весна…
Просверк женского тела нагого был смерчем, метелью, самумом!
Август шёл. Теребя серебро, я глядел толстосумом.
Дело было в метро. Среди дня. Подъезжая к «Охотному ряду»,
я форсил – в жиганстве разгульном являл себя миру и граду.
Между тем, серебру и в ту пору – какая цена?
Из тоннельной глухой темноты поезд вылетел к свету.
Видно, дьявол юнцу присоветовал станцию эту.
Что за сон: вдруг в пустыню вагона толпа голых женщин влетела –
я был стиснут весёлым напором нагого и наглого тела!
Между тем только юность не путает яви и сна…
Этот розовый клок, этот дар «Красной розы», нагузник шелковый –
пусть не фиговый лист, ну а всё же покров откровенно фиговый
для очей огольца, чья простая мечта о неведомой плоти –
не имущей лица! – где бы ни был он, реет на автопилоте.
Между тем, как тесна эта давка, как давка тесна!
Сумасшедшие? Пьяные? Или участницы кинокартины?
Сотни две! Из какого же быта? И где режиссёры, кретины,
распустившие эту массовку, – не группу, не горстку! –
прозевавшие этих шалав на погибель подростку?!
Между тем как близка эта кожа, гладка и полна…
Что за день, с озорством охламона, тупым, но азартным,
оборжавший мою молодую диету обжорством внезапным!
Почему эти ноги так пышно растут, не кончаясь так долго?
В этом мире, скупом на погляд, их не может быть столько –
столько смуглых колен из-под шёлкового полотна!
Что же, можно касаться того, что вчера лишь – ножом по сетчатке?
Этот миг – это чушь, это бред, как гранатовый сад на Камчатке!..
Но качается поезд, качаются бедра, хохочут соседки,
и колышутся рядом, как крепкие гроздья сиреневой ветки.
Между тем, адской серой подземной несёт из окна…
И я вспомнил, позорник. Я вспомнил растерянно и утомлённо:
нынче День физкультурника! Вся эта роща познанья – колонна!
Да, колонна спортсменок – ну, там, «Авангард», «Пищевик» иль «Торпедо»…
Вот и всё… Помню где-то читал: «О, вкушая вкусих мало меда…»
«И се аз умираю», – там далее было. Хана!
Так держава однажды о сыне своём проявила заботу.
Иль ждала, чтоб с тех пор на красавиц глядел, подавляя зевоту,
жизнь отдав лишь труду? Иль, напротив, она с шельмовством откровенным
торопила дать Родине новых солдат за бесплодьем военным?
Воля Родины здесь очевидна – идея темна…
Так иль иначе, отрок один в опустевшем вагоне.
Беззаконьям души нет помехи покуда в державном законе.
И любовь к семикласснице в легкой матроске строга и бесплотна.
И одно хорошо: хорошо, что ничто в этом мире не бесповоротно.
Между тем, как и власть поворота не многим дана.