Перевод: А.Эппель
И стало так! — усоп Томлинсон в постели на Беркли-сквер,
И за волосы его схватил посланник надмирных сфер.
Схватил его за волосы Дух и чёрт-те куда повлёк, —
И Млечный Путь гудел по пути, как вздутый дождём поток.
И Млечный Путь отгудел вдали — умолкла звёздная марь,
И вот у Врат очутились они, где сторожем Пётр-ключарь.
«Предстань, предстань и нам, Томлинсон, чётко и ясно ответь,
Какое добро успел совершить, пока не пришлось помереть;
Какое добро успел совершить в юдоли скорби и зла!»
И стала вмиг Томлинсона душа, что кость под дождём, бела.
«Оставлен мною друг на земле — наставник и духовник,
Сюда явись он, — сказал Томлинсон, — изложит всё напрямик».
«Отметим: ближний тебя возлюбил, — но это мелкий пример!
Ведь ты же, брат, у Небесных Врат, а это — не Беркли-сквер;
Хоть будет поднят с постели твой друг, хоть скажет он за тебя, —
У нас — не двое за одного, а каждый сам за себя».
Горé и долу зрел Томлинсон и не узрел ни черта —
Нагие звёзды глумились над ним, а в нём — была пустота.
А ветер, дующий меж миров, взвизгнул, как нож в ребре,
И стал отчёт давать Томлинсон в содеянном им добре:
«Про это — я читал, — он сказал, — это — слыхал стороной,
Про это думал, что думал другой о русской персоне одной».
Безгрешные души толклись позади, как голуби у летка,
А Пётр-ключарь ключами бренчал, и злость брала старика.
«Думал, читал, слыхал, — он сказал, — это всё про других!
Во имя бывшей плоти своей реки́ о путях своих!»
Вспять и встречь взглянул Томлинсон и не узрел ни черта;
Был мрак сплошной за его спиной, а впереди — Врата.
«Это я знал, это — считал, про это — где-то слыхал,
Что кто-то читал, что кто-то писал про шведа, который пахал».
«Знал, считал, слыхал, — ну и ну! — и сразу лезть во Врата!
К чему небесам внимать словесам — меж звёзд и так теснота!
За добродетели духовника, ближнего или родни
Не обретёт господних щедрот пленник земной суетни.
Отыди, отыди ко Князю Лжи, твой жребий не завершён!
И… да будет вера твоей Беркли-сквер с тобой там, Томлинсон!»
…………………………………………………
Волок его за волосы Дух, стремительно падая вниз,
И возле Пекла поверглись они, Созвездья Строптивости близ,
Где звёзды красны от гордыни и зла, или белы от невзгод,
Или черным черны от греха, какой и пламя неймёт.
И длят они путь свой или не длят — на них проклятье пустынь;
Их ни одна не помянет душа — гори они или стынь.
А ветер, дующий меж миров, так выстудил душу его,
Что адских пламён искал Томлинсон, как очага своего.
Но у решётки Адовых Врат, где гиблых душ не сочтёшь,
Дьявол пресёк Томлинсонову прыть, мол, не ломись — не пройдёшь!
«Низко ж ты ценишь мой уголёк, — сказал Поверженный Князь, —
Ежели в ад вознамерился влезть, меня о том не спросясь!
Я слишком с Адамовой плотью в родстве, мной небрегать не резон,
Я с богом скандалю из-за него со дня, как создан был он.
Садись, садись на изгарь и мне чётко и ясно ответь,
Какое зло успел совершить, пока не пришлось помереть».
И Томлинсон поглядел горé и увидел в Адской Дыре
Чрево кроваво-красной звезды, казнимой в жуткой жаре.
И долу Томлинсон поглядел и увидел сквозь Адскую Мглу
Темя молочно-белой звезды, казнимой в жутком пылу.
«В былые дни на земле, — он сказал, — меня обольстила одна,
И, если ты её призовёшь, на всё ответит она».
«Учтём: не глуп по части прелюб, — но это мелкий пример!
Ведь ты же, брат, у Адовых Врат, а это — не Беркли-сквер;
Хоть свистнем с постели твою любовь — она не придёт небось!
За грех, совершённый двоими вдвоём, каждый ответит поврозь!»
А ветер, дующий меж миров, как нож его потрошил,
И Томлинсон рассказывать стал о том, как в жизни грешил:
«Однажды я взял и смерть осмеял, дважды — любовный искус,
Трижды я господа бога хулил, чтоб знали, каков я не трус».
Дьявол печёную душу извлёк, поплевал и оставил стыть:
«Пустая тщета на блажного шута топливо переводить!
Ни в пошлых шутках не вижу цены, ни в глупом фиглярстве твоём,
И незачем мне джентльменов будить, спящих у топки втроём!»
Участия Томлинсон не нашёл, встречь воззрившись и вспять.
От Адовых Врат ползла пустота опять в него и опять.
«Я же слыхал, — сказал Томлинсон. — Про это ж была молва!
Я же в бельгийской книжке читал французского лорда слова!»
«Слыхал, читал, узнал, — ну и ну! — мастер ты бредни молоть!
Сам ты гордыне своей угождал? Тешил греховную плоть?»
И Томлинсон решётку затряс, вопя: «Пусти меня в Ад!
С женою ближнего своего я плотски был близковат!»
Дьявол слегка улыбнулся и сгрёб угли на новый фасон:
«И это ты вычитал, а, Томлинсон?» — «И это!» — сказал Томлинсон.
Нечистый дунул на ногти, и вмиг отряд бесенят возник,
И он им сказал: «К нам тут нахал мужеска пола проник!
Просеять его между звёздных сит! Просеять малейший прок!
Адамов род к упадку идёт, коль вверил такому порок!»
Эмпузина рать, не смея взирать в огонь из-за голизны
И плачась, что грех им нé дал утех, — по младости, мол, не грешны! —
По углям помчалась за сирой душой, копаясь в ней без конца;
Так дети шарят в вороньем гнезде или в ларце отца.
И вот, клочки назад протащив, как дети, натешившись впрок,
Они доложили: «В нём нету души, какою снабдил его бог!
Мы выбили бред брошюр и газет, и книг, и вздорный сквозняк,
И уйму краденых душ, но его души не найдём никак!
Мы катали его, мы мотали его, мы пытали его огнём,
И, если как надо был сделан досмотр, душа не находится в нём!»
Нечистый голову свесил на грудь и басовито изрёк:
«Я слишком с Адамовой плотью в родстве, чтоб этого гнать за порог.
Здесь Адская Пасть, и ниже не пасть, но если б таких я пускал,
Мне б рассмеялся за это в лицо кичливый мой персонал;
Мол, стало не пекло у нас, а бордель, мол, я не хозяин, а мот!
Ну, стану ль своих джентльменов я злить, ежили гость — идиот?»
И дьявол на душу в клочках поглядел, ползущую в самый пыл,
И вспомнил о Милосердье Святом, хоть фирмы честь не забыл.
«И уголь получишь ты от меня, и сковородку найдёшь,
Коль сам душекрадцем ты выдумал стать», — и сказал Томлинсон: «А кто ж?»
Враг Человеческий сплюнул слегка — забот его в сердце несть:
«У всякой блохи поболе грехи, но что-то, видать, в тебе есть!
И я бы тебя бы за это впустил, будь я хозяин один,
Но свой закон Гордыне вменён, и я ей не господин.
Мне лучше не лезть, где Мудрость и Честь, согласно проклятью сидят!
Тебя ж вдвоём замучат живьём Блудница сия и Прелат.
Не дух ты, не гном ты, не книга, не зверь, — вещал преисподней Князь, —
И облик земной опять обрети — греховную ипостась.
Я слишком с Адамовой плотью в родстве, шутить мне с тобой не след.
Ступай, хоть какой заработай грешок! Ты — человек или нет!
Спеши! В катафалк вороных запрягли. Вот-вот они с места возьмут.
Ты — скверне открыт, пока не зарыт. Чего же ты мешкаешь тут?
Даны зеницы тебе и уста, изволь же их отверзать!
Неси мой глагол Человечьим Сынам, пока не усопнешь опять:
За грех, совершённый двоими вдвоём, поврозь подобьют итог!
И… да поможет тебе, Томлинсон, твой книжный заёмный бог!»