Уединенье тяготит
лишь одиноких да пустых.
Опять у солнца бледный вид.
Опять чуть что – оно в кусты.
Фигуры лип в пустом саду,
когда бреду за молоком,
как в лёгких платьях, на свету
просвечивают целиком.
И под листвой бежит, как мышь,
сквозняк – и пятится скамья.
И вдруг печёнкой ощутишь
неповторимость бытия,
неповторимость ветерка:
вот я смахнул его рукой,
а он, едва ушла рука,
опять… но это уж другой.
Неповторимость продавца
в большой молочной за углом –
такого именно лица
нет ни в грядущем, ни в былом.
И этот миг средь бела дня –
по представлениям моим,
он, сделавший другим меня,
неповторим, неповторим!
О, если я не задохнусь
от этой мысли на скамье –
когда вернусь, как я метнусь
к моей неласковой семье,
ещё не знающей пока,
что я, как будто по ножу,
обняв бутылку молока,
меж «до» и «после» прохожу.