Ars longa, vita brevis
Баскервильской собакой бросается ночь на служанку из замка
ни за что ни про что: та, конечно, ханжа и немножечко хамка,
но и служба — не мед.
Жаден старый хозяин. Хозяйка настолько глупа, бестолкова,
что ни конского храпа, ни птичьего грая, ни взгляда людского,
хоть убей, не поймет…
Это только начало картины, которую мы не смотрели,
потому что сидели на заднем ряду в невозможном апреле,
и под тканью плаща
было царство такой раскаленной и праздничной плоти,
что и в жадном до киноискусства юнце-идиоте
все цвело, трепеща.
Легкий шарфик твой был чем-то невероятным несмело надушен.
Легкий шарм нашей дружбы на сорок минут оголтело нарушен
тихой наглостью рук.
И колен твоих замкнутость стала не столь уж надежной и явной.
И прохладные пальцы сдавались в борьбе, и живой, но неравной.
И качался каблук…
А событья картины вернулись внезапно, и это наглядно
доказало обоим, что в их отношениях что-то неладно
и что страсть их бедна,
и что души до света, и боли, и нежности, нет, не доспели,
и что кресла скрипучие, хоть и безжалостней мягкой постели —
не спасет и она…
Все равно этой ветхой и утлой киношке на старом Арбате
благодарен за рваную ленту из жизни загадочной знати —
убедила осла:
даже слабенький ars все равно долговечней расхристанной vit`ы…
Я, как эта служанка, бежал из твоей многочисленной свиты.
Ты назад не звала.