С утра нам жизнь казалась бесконечной.
Путь через двор блестел сильней, чем Млечный,
взрывался в лёгких воздух, как картечь.
Был день для всех. Далёко ль за примером,
вот, скажем, был бы я пенсионером,
я что, всем этим смог бы пренебречь?
Сипели по растаявшему санки,
судачили в проулках горожанки,
в авоськах остывал насущный хлеб.
Магнитофон, визжа в окне, как блудня,
был одинок, как пьяный до полудня,
а кто чужой подумал бы: вертеп!
Ну ничего, мы разберёмся сами,
поскольку и душой, и телесами
у нас любой жилец покуда наш:
возможен крен, но далеко до тлена,
напрасна на устах соседских пена –
ну любит парень джазы, и шабаш…
Но как мы все повязаны друг с другом,
как дружбам, ссорам, сплетням и услугам
нас удалось вовлечь в единый счёт!
Скажи, кто ты, а я скажу, кто враг твой:
он зрячий, не страдавший катарактой,
твоих друзей – и верных! – в гости ждёт.
Теряю мысль инстинкту на потребу:
рванулся ввысь, а возвращаюсь к хлебу,
которым пахнет старый «Гастроном».
Нет зверя на земле смирнее быта –
ему не попади лишь под копыта
в его бездумном шествии земном.
Давайте жить до вечера и дальше…
Ах, Время, не скажу: застынь! – но дай же
нам ощутить себя внутри тебя.
А и не дашь, так виноваты сами…
Стою у «Гастронома» под часами.
Они, когда и бьют, то ведь любя…