I
Cur aliguid vidi? [Зачем увидел я? (лат.) Овидий «Скорбные элегии», книга II]
О как сияешь ты, венец моих томлений!
Под вечер наконец прервался бег олений,
И в гуще тростников простерся я без сил,
Но жажду утолить у бездны не просил.
Нет! домогаясь чувств, неслыханных, быть может,
Загадочную гладь Нарцисс не растревожит.
О нимфы, из любви ко мне вы спать должны!
Вспорхнет бесплотный сильф — дрожите вы, бледны,
А стоит чахлому листку над узкой тропкой
Задеть нечаянно плечо дриады робкой,
Как вспыхивает жизнь в любом углу лесном…
Я наваждение питаю вашим сном:
Парящего пера его пугает трепет,
Пускай же до утра слепые вежды сцепит
Божественный покой, — от дремлющих наяд,
От неба облака меня не утаят!
Присниться вам хочу!.. без вас, ручьи лесные,
Я тщился бы найти сокровища иные,
Не зная ни тоски своей, ни красоты, —
К смущенной нежности взывал бы: «Где же ты»?
И, неутешенный чертами дорогими,
Рыдал бы о любви, даруемой другими…
Бесслезный, ясный взор увидеть ждали вы,
О нимфы, пленницы безветренной листвы,
Бесстебельных цветов и неподкупной сини, —
Увы, призвав меня к береговой трясине,
Вы в тростниковое слепящее кольцо
Замкнули смертное, смятенное лицо!
Блаженны слитые тела течений плавных,
А я один, один!.. О боги высей славных,
О вздохи, дайте мне остаться одному!
Как отзвук, я к себе приближусь самому,
Приблизившись к воде, ветвями осененной…
Вверху клинки лучей сменяет блеск граненый,
Надежду слышу там, где слышит речь мою
Покой, склонившийся к вечернему ручью,
Я чую бурный рост серебряной осоки,
И, дерзко обнажив померкшую струю,
Восходит диск луны предательски-высокий…
Восходит, вывернув наружу суть мою,
Восходит, высветив, как в сокровенном гроте,
Тоску, в которой я со страхом узнаю
Неодолимую любовь к своей же плоти.
Об этом шепчет мне ночного ветра дрожь,
И ни намека нет, что этот шепот — ложь,
Настолько тишина в ненарушимом храме
Едина с темными дрожащими ветрами.
О счастье пережить самодержавье дня
И мощь его, когда, последний жар храня,
Лицо зари в пылу любовном розовеет,
И от наполненной сокровищницы веет
Воспоминаньями оконченных трудов…
Но не собрать заре рассыпанных плодов:
С готовностью во прах она ложится алый,
Преображаясь в тень, где вечер спит усталый.
Какой уход в себя живет в лесной тиши!
Обещан божеству склоненный зов души,
Молящей о воде пустынной и спокойной,
Исчезновения лебяжьего достойной…
Не пьют пернатые из гладких этих вод,
Усталость нудит их оставить небосвод,
Отверстая земля сияньем манит стаю…
Увы, спокойствия я здесь не обретаю!
Едва поддастся мрак, чьи грезы так чисты,
И в бледном ужасе раздвинутся кусты,
Врагиня-плоть, скользнув из сумрака лесного,
Стволы испуганной листвой исхлещет снова,
Тоскуя по сырым бессолнечным местам.
Но как смятенному Нарциссу скучно там!
Я раб журчащих вод, я пленник отраженья,
Влекущего мой взор до головокруженья!
О светлый водоем, оплакиваю я
Покой, объятьями моими окаймленный,
Глазами черпая из смертного ручья
Такие же глаза химеры удивленной!
Ты, как чужую жизнь, в нерасточенном сне
Меня разглядываешь, бездна.
Меня влечет к тебе, тебя влечет ко мне, —
Любовь к себе так бесполезна?
Оставь, бессонница, свой обреченный труд —
Тревожных помыслов гаданья:
Приюта в небесах ночных не изберут
Души особенной страданья,
Нам плоть желанную полночный выдаст пруд…
О взоры мрачные, мы выследили зверя
Самовлюбленности, — так продолжайте гон!
В капканы шелковых ресниц покорно веря,
Задумчивости блеск поддерживает он.
Но зря надеетесь, что ради воли мнимой
Зеркальный бросит он приют.
Силки любви его убьют:
Двойник не может жить, волнами не хранимый…
РАНИМЫЙ.
Кто сказал «ранимый»?
Кто посмел
Смеяться надо мной? Не ты ли, нимфа Эхо?
Сакраментально чист скалы прибрежной мел,
Но ранят отголоски смеха.
Воскресла тишина над смолкшею водой…
Ранимый?..
Он меня ранимей?.. Плеск седой
Вам вторил, тростники, и ветер выл бездомный,
Пастушью жалобу гоня к пещере темной,
Где бледный голос мой вздувался тьмой и рос…
Чаруясь ветками, чураясь ранних рос,
В навесах лиственных, в сетях безвидных вздохов
Внимал я золоту провидческих всполохов…
О боги-деспоты, я здесь, я не исчез:
Моими тайнами звенит окружный лес,
Под гулкий хохот скал с деревьями я плачу,
К всевластным небесам взываю неудачу:
«Сорвите вечных чар прельстительный убор!» —
Увы, сквозь меркнущий тысячерукий бор
Сочится нежный блеск двусмысленного мига…
У холода глубин отняв обломки дня,
На дне, где демонов я ощущаю иго,
Нагого жениха он создал для меня!
Изваян из росы и пыли сребролунной,
Живет внизу близнец безропотный и юный:
С дарами к влажному тянусь я хрусталю,
Руками, зыбкими от золотистой тени,
Взываю к пленнику светящихся растений,
Раскатами имен божественных гремлю…
Пленителен твой рот в немом кощунстве этом!
Любуюсь собственным несозданным портретом:
Ты совершеннее меня, подводный бог,
Жемчужный, шелковый от головы до ног.
Возможно ли, Нарцисс, что темнота ночная
Нас разлучит, и мы, любить лишь начиная,
Увянем надвое разрезанным плодом?
Что тяготит тебя?
Мой скорбный плач?
С трудом
Ты дышишь, — это я учу дыханью губы
Подводные, — рябит потока холст негрубый…
Ты задрожал?.. Пойми, бесплотны, точно дух,
Слова, которыми я отделил твой слух
От тяжкой памяти, — коленопреклоненный,
Так близок я к тебе, что этот лик плененный
Испил бы!.. Распростерт невольником нагим
Мой жаждущий восторг… Неузнанным, другим
Казался я себе до сей минуты властной —
Я не умел любить себя любовью страстной!
Смотреть бы на тебя, соперник нежный мой,
Обуреваемый извне сердечной тьмой,
Смотреть бы, как на лбу родится сокровенный
Огонь, как тусклый рот, очерченный изменой,
Роняет мысленный цветок, и жгут зрачки
Свершеньями! Таких сокровищ тайники
Открыл я здесь, что нимф лукавые побеги
От Пана или плоть нагая у ручья
Не привлекли меня и сотой долей неги,
Почерпнутой в тебе, непознанное Я!..
II
О зыблемая гладь студеного потока,
Ты ласкова к стадам и к людям не жестока:
Собою соблазнен, я смерть ищу в тебе,
Как в сновидении, Сестра самой Судьбе!
Но миг — и памятью становятся предвестья!
Порыв, не знающий ни чести, ни бесчестья,
Крадет небесный лик у отраженных снов.
Твой взор, подобно им, неуловимо нов!
Ты не хранишь картин, увиденных однажды:
Как стаю облаков ты провожаешь каждый
Летящий мимо год — но сколько знала ты
Бутонов розовых, и звезд, и наготы!
Взрастила опыт здесь наяда ключевая,
При встрече с веткою и тенью оживая,
Рисуя светлый день на зеркале пустом,
И невозможно ей забыть о прожитом…
Невозмутимая и мыслящая заводь,
Ты в кольцах меркнущих повелеваешь плавать
Легендам лиственным по золоту воды…
То птица упадет, то спелые плоды
Кочуют медленно навстречу донным бликам.
Увы, любовь с твоим несовместима ликом,
Здесь гибель ждет ее…
Опять с ветвей, дрожа,
Слетает хлесткая добыча грабежа,
Багряный смерч листву свободой осчастливил:
Вздыхатель белую возлюбленную вывел,
В объятья заключив и душу, и шелка.
Ты знаешь, с нежностью какой скользит рука
По локонам густым бесценного затылка,
И крепнет, чуткая, и замирает пылко,
И говорит с плечом, и подчиняет плоть.
Отныне стиснутых зениц не исколоть
Эфиру вечному, — они темны от крови
Слепой, изнаночной, — под веками багровей
Вздымающихся тел прерывистый прибой,
Земля покорна им, но, слитые борьбой,
Искусанные рты взаимно лгут и стонут,
На ложе из песка в упругой схватке тонут
Удары грубого чудовища любви,
Ненасытимое, взывает: «Умертви…»
И кажется, одним дыханием дышат двое.
О Нимфа, лучше нас ты знаешь роковое
Значенье сладостных, но конченных минут:
Едва сердца союз блаженный разомкнут,
Как отражается в твоих глубинах злоба.
Былых любовников, и начинают оба
Лелеять урожай обмана и вражды —
С такою нежностью зачатые плоды!
О мудрая волна, сестра изменниц верных,
Не зная, что любви не стало в лицемерных
Сердцах, — придут они послушать камыши
И с ними повздыхать в беспомощной тиши,
Безумцы, памятью обманчивой влекомы.
На этих берегах, где блеск неизрекомый
Полмира ослепил и ранил красотой,
Возвышенных потерь чернеет гроб пустой…
Здесь в сумраке лесном как хорошо им было!
Он этот кипарис любил, она любила!
И усыпляюще вдали шумел прилив,
А нынче, горечью пустыню населив,
Пугает запах роз, и лишь немногим слаще
Листвы сгоревшей дым в нерасторжимой чаще…
Вдыхая этот дым, не сознают они,
Что топчут ломкие потерянные дни:
Как бред, запутаны шаги таких прогулок,
И лес, как голова кружащаяся, гулок…
Убить или ласкать? — не ведает рука,
И сердце силится не лопнуть — так тонка
Надежды кожица при каждом повороте
Тропы, петляющей в захороненном гроте,
Где обитают те, кто проклял небосклон.
Их одиночества потусторонний сон
Присутствий лживую нагромождает груду,
А слуху голоса мерещатся повсюду,
И ни подобья им, ни отголоска нет, —
С давно исчезнувшим как совладает свет?
Но стоит золото им обвести глазами,
Сухими от тоски, как тотчас же слезами
Замкнется тьма, чей блеск дороже блеска дня,
И тело скрытное, следы любви храня,
В душе, как в кладовой тоски своей бескрайней,
От поцелуйного огня пылает втайне…
И только я, Нарцисс, любим собой одним,
Не соблазнят меня другие,
Я к плоти собственной привязан, а не к ним,
В себе желанья дорогие
Таю, единственным богатством наделен:
Прекрасный в самого себя всегда влюблен…
Где баснословней вы отыщите кумира
В оправе птицами разбуженного мира,
В самоснедающем венке лесных ветвей
Где видели вы клад божественней, живей,
Чем это зеркало воды темно-зеленой,
Чья цель единая — являть мой лик влюбленный?
Нас неразлучными вечерний создал свет!
Молчи! и я смолчу, но улыбнусь в ответ.
Приветствую тебя, созданье воли пленной
И чаши водяной, отъявшей полвселенной!
Увидеть жажду я, как в бездне голубой
Влеченье празднует победу над собой!
Ты родственен моим желаньям сокровенным,
Венец непрочности! Но неприкосновенным
Из света соткан ты, обратный лик любви!
Не спорь и дружества любовью не зови!
Навек разлучены Наядой наши чары.
Что, кроме тщетного волненья томной пары,
Ты можешь дать взамен? Мой выбор так ли плох? —
Себя поймать в силки, себя застать врасплох,
Тревоги врачевать взаимными руками,
Непознанные сны провидеть тайниками
Неговорящих душ и выплеснуть на плёс
Одну и ту же боль одних и тех же слёз
Из сердца, чей ледник растопится от страсти…
Молчишь! Своим чертам я приказал: «Украсьте
Жестокое дитя!» Но ты недостижим:
Наяда радостям завидует чужим…
III
…Владычество свое осознает ли тело?
Ужели чистота над ним не тяготела?
Взгляни из глубины, наставник ложный мой:
Подводный небосклон надводной сдавлен тьмой…
Порывов траурных прохладные прикрасы,
Доверчивой души веселые гримасы,
Вы страх внушаете нагим моим губам.
Вернуться трепещу к несвойственным мольбам.
Студеной розою цветет на темной шири
Предночье…
Я люблю!..Люблю!.. Но разве в мире
Иная есть любовь, чем к самому себе?
Прельстительная плоть, сообщница в борьбе
Со смертью……………
Так давай вдвоем упросим Небо
Смягчиться нашею любовью и тоской
И солнце удержать над пропастью морской!..
Зиждители химер неложных и счастливых,
Велите скипетру в сапфирных переливах,
Подобно молнийным прозрениям ума,
Такой навеять сон, чтоб отступила тьма,
Чтоб дрожь преодолел, доверчив и неробок,
На ложе лиственном, с самим собой бок о бок,
Мой вожделенный брат, покинув пруд ночной,
И глаз не отводил, и оставался мной,
И гладкой кожею искал лучистой встречи…
О, наконец обнять твои нагие плечи
И грудь неженскую, прекрасную, как храм
Из камня цельного, — в такой часовне сам
Молюсь я, гроздьями хмельными нечаруем.
Я жив одним твоим несытым поцелуем!..
Не подпускает гладь к живому алтарю,
Но жадный этот рот я умиротворю!
Дрожаньем дерзостным, о поцелуй, порадуй,
Слияньем с хрупкою божественной преградой,
Разъявшей нашу плоть, и воду, и богов!..
Прощай… И у твоих плывущих берегов
Вечерних сумраков смешаются кочевья,
Слепыми ветками потянутся деревья
В испуге, что других деревьев нет уже…
Так в собственном лесу, так в собственной душе
Я, обезволенный, касаюсь тьмы вечерней…
Душа моя растет и нет ее безмерней,
И нет бессильнее: все обесцветил мрак…
Меж смертью и тобой колодца черный зрак!
О боги! Меркнет дня державного осколок —
Под своды Тартара уход бесславный долог! —
В былое канул день, в бездонное вчера!
Страдающая плоть, единой стать пора!…
Прильни к себе! Целуй! Замри от сладкой дрожи!
Любовь, которой нет бесцельней и дороже,
Уходит, надвое Нарцисса разорвав…